Суд Линча

Суд Линча    Вечер зря не прошел, – Денисов понял это, когда познакомился со своими клиентами ближе. Правда, на это знакомство ушло время. Пришлось отменить свидание, сославшись на срочные дела, объявить Ирине, что поход в театр откладывается. А ведь, возможно, именно сегодня Денисов, наконец, решился бы сделать предложение Ирочке. Ладно, это терпит. Зато потраченные часы стоят блестящего результата. Денисов откинулся на неудобную жесткую спинку дивана и обвел комнату долгим взглядом.
    – Значит, сейчас эту квартиру снимаете? – спросил он уже второй раз за вечер. – Ясно. И во сколько это вам обходится?
    Маслов назвал цену.
    – Дороговато, – Денисов покачал головой. – За однокомнатную квартиру дороговато.
    – Я так понимаю, наши траты скоро кончатся, – Маслов потянулся к бутылке, разлил водку по рюмкам. – Мы так решили, лучше поживем в Москве лишний месяц или два, зато подыщем нормальную квартиру. Ну, чтобы её купить. Не хочется брать, что попало. Все-таки большие деньги.
    – Это правильно, – согласился Денисов. – С покупкой жилья торопиться не следует. Но и затягивать не надо. Вообще хорошая квартира – это дело случая. Бывает, появляется отличный вариант и цена приемлемая. Но это по нынешним временам редкость. Сейчас дураков не осталось. Почти.
    – Давайте выпьем за успешное завершение нашего начинания, – Маслов поднял рюмку. – Намотались по чужим углам. Хватит. Хочется по-человечески пожить, – свободной рукой он погладил живот. – Правда, Максим?
    – Помаялись, – буркнул Максим и взял рюмку со стола, потянулся чокнуться сперва с Денисовым, затем со своим другом Антоном Масловым.
    Максим, длинный, костлявый, все больше мрачнел, смотрел на Денисова колючими недоверчивыми глазами. Запрокинув лицо кверху, Максим осушил рюмку. Этот Максим не нравился Денисову. Подозрительный, желчный, кажется, психопат, готовый сорваться с нарезки из-за любого пустяка. Денисов через силу выпил, закусил салатом из свежих помидоров и огурцов, положил в тарелку кусочек масла и помял рассыпчатую картофелину.
    – А ваш вариант не уйдет? – Максим икнул, положил ногу на ногу, вывалив чуть ли не на стол свое острое колено.
    Господи, с такими законченными идиотами приходится разговоры разговаривать. Денисов тяжело вздохнул. Интересно, какой срок этот умник Максим на зоне отсидел? Наверняка туберкулезник и язвенник. По слухам, они с Масловым чистоделы. Брали квартиры в Питере по чьим-то наколкам. Неужели в послужном списке этого ублюдка Максима ни одного мокрого дела? Что-то не верится. Еще та морда. Законченный мокрушник.
    – Этот вариант? – переспросил Денисов, двигая челюстями. – Куда же он уйдет? Это эксклюзивная сделка. Лично моя. Хозяин квартиры заключает договор с нашей риэлторской фирмой о том, что продаст квартиру именно нам по фиксированной цене. Мы в свою очередь обязуемся в короткий срок найти покупателя и заплатить хозяину наличманом. Если хозяин после заключения договора отказывается продавать квартиру, ну, возникли какие-то обстоятельства, он передумал, тогда удерживаем с него большую неустойку. Это предусмотрено договором. Все абсолютно законно и надежно.
    – Теперь понятно, – выдавил из себя Максим и пригладил ладонью вьющиеся на затылке патлы. – И доходное это дело, – он пощелкал пальцем, подыскивая нужное слово, – этот ваш квартирный бизнес, купил-продал?
    – Как сказать, – Денисов неопределенно пожал плечами. – Лет шесть-семь назад это было золотое дно. А теперь… Цены на жилье потолочные, предложений интересных немного.
    – Ну, понятно, – Максим мечтательно разглядывал потолок.
    Все– то ему понятно. Да, видимо, дела у этой парочки в Питере шли весьма прилично. Правда что ли, дуракам везет? А теперь они приезжают в Москву и запросто выкладывают наличными за квартиру сто тысяч долларов с хвостиком. Хорошее вложение капитала. Все грамотно. Видимо, купить квартиру идея Маслова. Куриная голова Максима родить такие идеи не способна.
    Денисов налил в стакан минеральной воды из прозрачной пластиковой бутылки. Вшивота, синяки немытые, интересно, в каком месте они хранят свои деньги? В этой полированной «стенке», отражающей прямо в глаза свет люстры? В диване? В сортире? Где-то здесь, в квартире, это уж точно, это наверняка. Строят из себя крутых парней, а прокалываются на ерунде. Сделав из стакана несколько глотков щиплющей язык воды, Денисов закурил.
    – Да, квартира – великое дело, – Маслов потянулся. – Значит, как завтра будем действовать? – спросил он Денисова. – Квартиру мы сегодня посмотрели, она нам понравилась. Берем. Но что дальше делать?
    – Ну, ваша главная забота внести деньги, – Денисов улыбнулся. – Мы оформим сделку нотариально, это много времени не займет. Затем зарегистрируем на Зеленом проспекте – и квартира ваша. Можете въезжать, когда захотите.
    – В новых стенах начну новую жизнь, – сказал Маслов, но Денисов не дослушал.
    Извинившись, он поднялся, прошел в ванну и заперся там изнутри. Открутив вентиль, он вымыл руки, ополоснул лицо и высморкался в раковину. Не выключая воду, Денисов достал из внутреннего кармана пиджака «Браунинг», взвесил его на ладони. Приятная игрушка. Калибр 6,35, вес пули три с половиной грамма. Одно плохо, когда стреляешь из мелкокалиберного пистолета, нужно бить наверняка, хорошо целиться. Теперь от «Браунинга» придется избавляться, а жаль. Денисов опустил предохранитель, передернул затвор, спрятав пистолет под брючный ремень, застегнул пиджак на верхнюю пуговицу. Выйдя из ванной, он занял свое место на диване. Маслова в комнате не оказалось, Максим включил телевизор и развернул к нему свое кресло.
    – Фильм начинается, – сказал Максим. – Люблю кино смотреть. Хорошее, конечно, кино.
    Денисов кивнул и, уставившись на экран, стал читать титры. Актеры, так… Режиссер Иван Леднев. Знакомое имя… Из кухни вернулся Маслов, держа в руках две большие чашки кофе, одну протянул Денисову, другую поставил перед собой.
    – Так вот, я говорю, в новых стенах начну новую жизнь, – Маслов, покряхтев, устроился в кресле. – Стану вегетарианцем. Во-первых, лишний вес ни к чему. Во-вторых, не могу есть трупы убиенных животных.
    – А яйца? – спросил Максим.
    – Что, яйца? – Маслов разлил по рюмкам оставшуюся водку.
    – Ну, яйца ты есть будешь? – Максим оторвался от телевизора и тупо посмотрел на Маслова.
    – А почему бы и нет?
    – Те, кто ест яйца, не настоящие вегетарианцы, – Максим перевел взгляд на Денисова. – Правда, Сергей Сергеевич?
    – Я не специалист в этой области, – Денисов размешивал сахар в чашке кофе. – На себе вегетарианство не испытывал.
    – А тут и испытывать нечего, – унылый Максим оживился. – Яйцо – эмбрион живого существа, не родившийся цыпленок. По существу, та же живая плоть, мясо. Значит, те, кто ест яйца, не могут называться вегетарианцами. Те, кто ест яйца и все производные: кремы, пирожные и ещё много чего. А все разговоры о вегетарианстве – одно сплошное лицемерие.
    Ого, да этот Максим не такой уж беспросветный болван, даже способен мыслить логически. Денисов глотнул кофе. Был бы сейчас под рукой клофелин, обычный десяти процентный клофелин. Лучше не в таблетках, а в ампулах, тот, что в ампулах не дает мутного осадка. Пожалуй, чтобы свалить эту парочку, хватило бы четырех-пяти ампул на рыло. Незаметно подливаешь в кофе или минеральную воду, и минут через двадцать эти друзья вырубаются, спят до утра, а просыпаются нищими. Раньше клофелин во всех аптеках без рецепта отпускали. Теперь достать сложнее. Лекарство стали использовать все, кому не лень: аферисты, проститутки, кидалы. Денисов зевнул в ладонь.
    – Может, ещё по рюмочке накатим? – предложил Маслов. – На кухне бутылка стоит. А то я запутался в этих проблемах. Не пойму теперь, кто вегетарианец, а кто нет.
    – Пожалуй, не будем, – отозвался Денисов. – Завтра дела. Нужно заниматься оформлением нашей сделки, этими бумажками.
    – Вот момент, – Максим показал пальцем на экран телевизора.
    Какой– то бородатый мужик в глубокой черной кепке сидел за грубым самодельным столом в деревенской избе и задумчиво тер ладонью нос и брови. Другой рукой мужик гладил окладистую бороду. На заднем плане, за окном избы, шли какие-то люди, громко звала на помощь то ли женщина, то ли ребенок. Максим прибавил громкость.
    Денисов расстегнул пуговицу пиджака. «Я так долго лицедействовал, что, кажется, разучился быть самим собой», – сказал из телевизора бородатый мужик. Встав из-за стола, мужик снял и бросил под ноги свою черную кепку, стянул с лица накладную бороду, порылся в сундуке у окна и достал один за другим два револьвера. Хлопнув дверью, мужик вышел на улицу, по дороге, в сенях, пристрелив какого-то человека с винтовкой на плече. Человек с винтовкой схватился за живот и завыл. На улице началась беспорядочная стрельба. Мужик стрелял навскидку и всегда попадал, его противники тоже стреляли, но мазали.
    Денисов встал с дивана, зашел за кресло Маслова. Максим, оторвавшись от экрана, повернул голову к Денисову.
    – Что-то опять ссать хочу, – сказал Денисов.
    Он вытащил из-за брючного ремня пистолет и выстрелил Маслову в затылок. Круглая голова Маслова дернулась вперед и упала на грудь. Максим замер в своем кресле с широко распахнутыми глазами. Его нижняя челюсть отвалилась, рот широко раскрылся. В этот широко раскрытый рот и влетела пуля калибра 6,35.
    …Денисов покинул квартиру глубокой ночью, под утро. Он обыскал все, что только можно обыскать, дважды перебрал тряпку за тряпкой, вещь за вещью. Перерыл все ящики и полки, отодвинул от стен мебель. Денег не было нигде.
    Он прошагал два квартала по спящим улицам, вышел на освещенный фонарями проспект и остановился на обочине, ожидая такси.
    – Да, не такие уж они были дураки, – сказал вслух Денисов. – Просто сегодня не мой день.
    Приближалась какая-то машина, Денисов поднял руку.

*   *   *   *

    – Итак, мы не нашли на квартире твоей бывшей жены ничего интересного, ровным счетом ничего, – подвел итог Мельников, поворачивая ключ в замке зажигания. Он тронул «Жигули», взглянув на сидевшего рядом Леднева. – Старая записная книжка, паспорт. Небогатый улов. Вековая пыль на зеркалах, залежи засохшей косметики.
    – Я же говорил, Елена бывает в городе один-два раза в месяц, не чаще, – сказал Леднев.
    «Еще мы нашли несколько картонных ящиков с пустыми бутылками на балконе, – добавил Леднев про себя. – Два-три десятка пустых посудин под мойкой на кухне. Это много. Мельников видел всю эту стеклотару, словно в приемном пункте побывал. Можно представить, что он решил для себя, что подумал о Лене. Впрочем, неважно, что он там подумал. Лишь бы помог её найти».
    – Сейчас отправляемся на дачу, авось, там больше повезет, – Мельников стал насвистывать мелодию из оперетты «Вольный ветер».
    – Придется прокатиться, раз уж начали, – сказал Леднев.
    Быстрая езда не развеяла его сумеречного настроения. «Эти залежи пустых бутылок. Боже, сколько же она пила в последнее время, – думал Леднев. И я видел, что она медленно умирала, но ничего не смог поделать. Ведь видел, что она умирала. По капле, по маленькому кусочку, изо дня в день. Еще год, может, два года такой жизни – и конец. Два года – это в лучшем случае. И ты не захотел для неё ничего сделать. Видел, что она умирает, и ничего не сделал. А что я мог сделать? – спросил себя Леднев. – Что я мог для неё сделать? Бывшая жена. Она сама, взрослый человек, делала свою жизнь. Она выбирала себе друзей, не спрашивая меня. Не друзей, собутыльников, – поправил себя Леднев. – Выбирала собутыльников, потому что друзей у неё почти не осталось. Скорее всего, и не было этих друзей никогда. А ей уже ни до чего не было дела, полное равнодушие ко всему». Леднев вспомнил лицо жены с неестественно большими, блестящими зрачками.
    «Что бы с ней ни случилось, пусть самое плохое, она сама выбрала эту дорогу. Но этой дорогой она пошла, когда ты ещё был рядом и мог помешать. Но ты не помешал, ты на все смотрел сквозь пальцы. Потому что так тебе удобно, – упрекнул себя Леднев. – Она ведь не колется, не курит всякую дрянь, говорил себе ты и успокаивался. Ну, рюмка, другая рюмка, третья… Ну, друзья, застолье, ещё застолье и еще. Вокруг известные артисты, большие чиновники. Все они в своем большинстве ведут такую жизнь. От стола к столу. Да, Лена слегка увлекается, не рассчитывает свои силы. Ее слишком часто видят пьяной посторонние люди. И что в итоге? Лену перестали снимать в кино, потом отодвинули на задний план и, наконец, выкинули из театра».

*   *   *   *

    «Она все время не в форме, – заявил главный режиссер театра. – Ну, поймите меня, – сказал тебе тогда Бучинский. – Я не могу работать с артистом, который даже не берет на себя труд заучить наизусть собственную роль. А это именно так. Молодые ребята, талантливые, вчерашние выпускники театральных вузов, перспективные, мечтают о любой роли, самой маленькой, ждут её, как ворон крови. Они готовы работать день и ночь, забесплатно работать, лишь бы выйти на подмостки. Лишь бы их заметили, оценили. А ваша супруга… Несколько раз она срывала спектакли. Человек менее терпеливый, чем я, давно бы выставил Елену Викторовну. Репетиции она посещает через одну или реже. И при этом мнит себя примадонной экстракласса. Не понимаю, как можно так заблуждаться в оценке собственных способностей. Кстати, я разговаривал с директором театра о вашей супруге, ставил, так сказать, вопрос. Если раньше он колебался, то теперь полностью меня поддерживает. Можете подняться к нему, услышите то же самое».
    «А что ты ответил Бучинскому? – спросил себя Леднев. – Ты что-то лепетал в оправдание жены, что-то маловразумительное, жевал кашу. Так же нельзя, сплеча рубить нельзя. Дайте Лене последний шанс». «Поверьте, я не рублю, – усмехался Бучинский, – Как сказал герой одной бездарной пьесы: это решение выстрадано бессонными ночами. Ничем не могу помочь вашей супруге. У неё полное отсутствие самокритичности при весьма скромных способностях, да. А насчет последнего шанса… Я уже давал ей сто один последний шанс. При всем уважении к вам, известному кинорежиссеру, ничем не могу помочь. Простите».
    Ты пришел домой и в нескольких словах передал Лене разговор с Бучинским. Она рассмеялась, зло рассмеялась, так зло, будто это ты виноват во всем случившемся. Она смеялась, а на её глазах блестели слезы, и сперва непонятно было, то ли это начинается истерика, то ли смех искренний, просто смех и только. «Можешь больше не приходить в театр, – почти закричал ты. – Не трудись. Тебя там никто не ждет». «Что ты ещё сказал Бучинскому?» – спросила Лена, переведя дыхание. «Сказал, что мы обязаны бороться за человека, а не бросать его в трудное для него время».
    Слезы уже высохли, как не было этих слез. Вместо них в глазах Лены появились две холодные сухие льдинки: «Ты в своем репертуаре, Иван. Нахватался где-то нравоучительных высказываний. И теперь жонглируешь ими. Надо же такое придумать: мы должны бороться за человека. Какая пошлость, чушь какая. И что же ответил Бучинский?» «Ответил, что каждый человек должен бороться за себя сам. И он прав, он трижды прав. Каждый должен бороться за себя сам. Ты сама должна что-то решить, а уж потом рассчитывать на чужую помощь», – ты сказал это с жаром, убежденно.
    Ты говорил ещё что-то, говорил и видел, Лена больше не слушает тебя, она уже где-то далеко-далеко, сама в себе, в своей душе, в своих мыслях. Она молчала, сидела с каменным застывшим лицом и молчала.
    «Ты разговаривал с Бучинским, – наконец сказала она вслух, словно самой себе. – Разговаривал с этим ничтожеством и спокойно сносил эти плевки в меня, мне в лицо. Этот Бучинский занят только своей голубизной, педик поганый. Про молодых актеров он тебе говорил? Конечно, говорил. Какие они талантливые, работоспособные какие. Как же… Выбирает себе среди них партнеров, ставит гомаков этих на первые роли за особые отличия в собственной койке. А молодые дают ему, потому что иначе нельзя, дают этому сифилитику. То же мне, режиссер. У него, по-моему, и сын от мужика родился. А ты его слушал, внимал. Он, случайно, не предложил тебе уединиться? Хороша была бы парочка. Две творческие личности сливаются в едином порыве», – она рассмеялась громко и зло.
    «Прекрати, речь сейчас не о Бучинском», – не имело смысла продолжать разговор. «Хорошо, тогда поговорим обо мне. Режиссер, – Лена назвала известную фамилию, – таскает свою жену из фильма в фильм. – Или она его таскает, не важно. Главное, они вместе, помогают друг другу жить. И пусть фильмы этого хмыря слова доброго не стоят. Главное – они вместе. А ты? Дал мне в одной ленте эпизод, сделал доброе дело. То есть отделался. И теперь получил право учить меня и ещё союзника себе нашел – пидора Бучинского», – льдинки в глазах Лены растопились в слезы.
    «Характерной роли для тебя в моих лентах не было», – ты пытался оправдаться. Вот ведь как, оказывается, ты сам виноват в том, что жену турнули из театра, все виноваты, кроме неё самой. Тогда ты еле сдержался, чтобы не влепить Лене пощечину.
    «Просто я старею, – сказала она и заплакала так горько, что твое сердце превратилось в болезненный твердый комочек. – Я старею и больше не нужна никому. Теперь меня можно выбросить на улицу. Стареющая актриса, какая это жалкая роль», – Лена все плакала и плакала. А ты стоял над ней и не мог понять, что же сейчас делать, то ли ругаться, рвать горло, доказывая свою правоту, то ли признать, хотя бы внешне признать, её правоту. Ты сел с ней рядом на диван, обнял за плечи, сказал какие-то банальные утешительные слова, пообещал снять её в своем новом фильме.
    Пообещал, но опять не выполнил обещания. Лена оказалась не в форме и не в настроении. После этой истории с её отчислением из труппы она уже редко когда бывала в форме. В тот день что-то кончилось между вами, что-то оборвалось и больше не соединилось. Да, больше уже не соединилось.

*   *   *   *

    – Сейчас поворот налево, – сказал Леднев, оторвавшись от мыслей.
    Мельников остановил машину в левом ряду, ожидая, когда освободится встречная полоса и можно будет сделать левый поворот на узкую дорогу, уходящую в лес под прямым углом от основного шоссе.
    – Теперь я припоминаю, как дальше ехать, – сказал Мельников. – Собственно, здесь и припоминать нечего. Одна дорога прямо до дачи. Ты мне так толком и не рассказал, чем закончился твой поход в отделение милиции.
    – Лена прописана в своей однокомнатной квартире, значит, заявление об её исчезновении я должен подавать по месту прописки, – то ли спросил, то ли в утвердительном тоне заявил Леднев. – В отделении милиции сказали: сидит ваша бывшая супруга где-нибудь у самого Черного моря на пляже среди симпатичных людей, а вы тут с ума сходите, занятых людей ставите на уши.
    – Так приняли твое заявление?
    – Из дежурной части меня направили к следователю. Следователь оказался каким-то утомленным существом, будто всю прошлую ночь разгружал мешки. Он все пил воду из графина, стакан за стаканом, пока, наконец, графин не опустел. Потом ерзал на стуле. Наконец, запер свои бумажки в сейфе, выпроводил меня в коридор и ушел куда-то с этим пустым графином. Вернулся только через четверть часа, пустил меня в кабинет и стал пороть какую-то чушь. Мол, по статистике женщины чаще мужчин пропадают, потом, в конце концов, находятся сами, без помощи милиции. И как-то криво усмехался. Спросил, когда исчезла бывшая супруга, и кто её видел, по моим данным, в последний раз. Он действовал мне на нервы.
    – На месте следователя я задал бы тебе тот же самый вопрос. И дальше что?
    – Дальше я рассказал все известные мне обстоятельства, все, что я знаю об исчезновении Лены, потом я изложил все это письменно в своем заявлении, – Леднев выбросил окурок на дорогу. – То есть, я уже сочинил заявление дома, отпечатал его на машинке, раскрыл папку и протянул следователю полторы странички машинописного текста со своей подписью. Он взял бумаги из моих рук: «Ну, с заявлением, наверное, мы спешить не будем. Сейчас это не имеет смысла. Факт исчезновения вашей бывшей жены не установлен. Сейчас сезон отпусков. Если по каждому такому случаю возбуждать дело, придется искать пол-Москвы. Подождем неделю-другую. Если она не найдется, продолжим разговор». «Может, лучше через месяц прийти?» – спрашиваю. «Лучше через месяц», – сказал следователь и налил себе воды из графина. Он оставался очень серьезным, даже моей иронии не заметил.
    – Ему деньги не за то платят, – заметил Мельников. – Сейчас налево? Вот память, последний раз приезжал сюда Бог знает когда. А дорогу помню. С такой памятью можно жить. Как думаешь?
    – Можно, – буркнул Леднев, ему не нравилось веселое настроение Мельникова. – Ты меня вообще-то слушаешь? Что за привычка задавать вопросы и не слушать ответы?
    – Вообще-то я тебя слушаю, – кивнул Мельников. – Просто примерно, в общих чертах, уже представляю, что произошло дальше.
    – И что, по-твоему, было дальше?
    – Ты сказал: «Если не примете заявление, я обращусь к начальнику отделения или выше». Следователь ответил, мол, это ваше право, вы можете обращаться к кому угодно, вам лишь повторят мои слова. Ты отправился к начальнику отделения милиции. Он тоже попросил повременить с заявлением, ты обещал пожаловаться в прокуратуру, пойти дальше по начальству. Наконец, ты представился: я режиссер такой – то, такой-то, мое имя многим известно, дело может получить огласку, резонанс и все такое. В конце концов, начальник вызвал к себе твоего следователя и приказал ему принять заявление. Так дело было?
    – Почти что так, – кивнул Леднев.
    – Настырность ты проявил, молодец. Кстати, со своей бумагой мог бы сразу обратиться на Петровку в ГУВД, в отдел лиц, пропавших без вести и идентификации неопознанных трупов.
    – Лучше было на Петровку идти?
    – Одна контора, в общем-то. Они должны искать Елену Викторовну и будут искать. Можно им немного помочь, облегчить задачу. Вот мы и стараемся это сделать.

*   *   *   *

    Шлагбаум в красно-белую полоску перед въездом на территорию дачного поселка оказался, как всегда, поднят. Будка сторожа, застекленная сверху, как всегда, пустовала. Асфальт обрывался сразу за шлагбаумом, сменяясь разбитой грунтовкой с глубокими колеями.
    – Разве я не сказал? У меня нет ключей, – Леднев открыл дверцу и вылез из автомобиля. – Ключи оставались только у Лены.
    – От собственной дачи ключей не держишь? – Мельников вытащил с заднего сиденья дорожную сумку с надписью: «Аэрофлот».
    – После развода дачу переоформили на Лену, – Леднев подергал калитку с приколоченным к ней почтовым ящиком. – Свой дубликат ключей я отдал Лене, жест доброй воли сделал, – он поднял крышку почтового ящика и заглянул в его черную глубину. – Пусто.
    – А ты рассчитывал обнаружить письма с угрозами расправы и обратным адресом? – Мельников наклонился над замком. – Так, с этим мы как-нибудь справимся, замок вшивенький.
    Он расстегнул «молнию» сумки и нашарил на её дне долото с длинной деревянной ручкой. Сбросив сумку с плеча на землю, он вогнал долото в широкую щель между калиткой и заборным столбом. Он навалился на длинную ручку корпусом, используя инструмент как рычаг. Ржавые петли скрипнули. Сделав полшага назад, Мельников толкнул калитку плечом.
    – И вся работа, – Мельников бросил в сумку инструмент, потрогал пальцем короткий язычок замка. – Еще послужит.
    Леднев посмотрел на ветви яблони, перекинувшиеся через забор, вошел на территорию участка и зашагал к дому по тропинке, вымощенной бетонными плитами. «Давно здесь не ступала нога человека», – эта фраза вдруг пришла на ум, и Леднев был готов произнести её вслух, но суеверно смолчал: Мельников и без комментариев все видит. Густая молодая трава по краям дорожки, трава, прорастающая между бетонными плитами. Перед глазами Леднева мелькнула и исчезла в ветвях яблонь птица с пестрым оперением. Солнце вдруг брызнуло лучами из-за облака, в этих лучах кирпичная кладка дома проступила рельефно, выразительно. Поднявшись на крыльцо, Леднев потянул на себя дверную ручку. Потоптавшись на ступеньке, он постучал в дверь кулаком. Глухой звук этих ударов возник и замер. Солнце спряталось в высоком облаке, Леднев спустился на ступеньку ниже.
    – Два врезных замка, – сказал откуда-то из-за его спины Мельников. – Пожалуй, дверь не станем трогать. Пойдем, глянем с другой стороны дома.
    Спустившись с крыльца, Леднев, путаясь ногами в траве, зашагал за Мельниковым, озираясь по сторонам, выискивая и находя все новые приметы неухоженности земли, яблоневого сада. Обогнув угол дома, бочку под жестяным желобом, полную дождевой воды с утонувшим в ней мышонком, плавающим кверху желтым брюшком, Мельников остановился под окнами веранды.
    – Отсюда дверь в комнату запирается? – спросил он.
    Мельников расстегнул вторую пуговицу рубашки.
    – Сейчас что-нибудь придумаю, – исчезнув, Леднев вернулся через пару минут покряхтывая. Самодельная сваренная из металлических уголков лестница доставала до окон веранды.
    – Тяжеловат я, чтобы в форточки лазить, – проворчал Мельников, поднимаясь наверх. – Слава Богу, хоть верхний шпингалет поднят. А вот нижний опущен. Вот это маленькое стекло внизу придется выставить. Если разбить, не возражаешь?
    – Бей, – вышагивая взад-вперед под лестницей, Леднев поскользнулся на пустой бутылке, чуть не упал, со злости выругался.

*   *   *   *

    Через полтора часа Леднев, устроившись в кресле напротив камина, выложенного светлыми с голубым рисунком изразцами, задрав ноги на журнальный столик, смотрел, как колышутся оконные занавески. Через распахнутые настежь окна комнаты быстро выветривался кислый запах нежилого помещения, теперь дышалось легче. Леднев курил, стряхивая табачный пепел в свернутый из старой газеты кулечек. Мельников запретил ему ходить по дому, прикасаться руками к вещам, усадил в кресло.
    Натянув на руки резиновые перчатки веселого розового цвета, Мельников, начав со второго этажа, стал медленно обследовать дом. Он выдвигал ящики комода, перетряхнул бельевую тумбочку, зачем-то осмотрел потолок, отодвинув в сторону диван.
    Леднев наблюдал за этими манипуляциями, перемещая взгляд с предмета на предмет. Вот фотография сына на каминной полке, чуть наклонив голову вперед, он делает вид, что нюхает шляпку большого мухомора, который держит в руке. Сыну весело, на этом снимке ему лет пятнадцать. Другая фотография: Леднев на фоне старого душа на задах участка копает грядку. Рядом, стоит фарфоровая фигурка пастушка, привезенная из Венгрии. Календарь на позапрошлый год, приколотый к стенке конторскими кнопками: море, парусник на волнах, какие-то люди в белом на его палубе. Леднев зевнул, погасил окурок о подметку ботинка и опустил его в бумажный кулек.
    «Странное чувство, будто возвращаешься в свой родной дом, где ты не жил много-много лет, – думал Леднев. – Возвращаешься, а дом уже не твой, дом уже забыл тебя. Вообще забыл людей. В нем поселились привидения. Они живут своей жизнью и не обращают на тебя, чужака, никакого внимания. И тебе нужно уходить, потому что время упущено, ничего уже не вернуть и не исправить».
    – Что ты ищешь, Шерлок Холмс?
    – Если бы я сам знал, что искать, – задрав голову кверху, Мельников проследовал вдоль комнаты до самого подоконника. – Ищу открытки, письма, пятна крови, пятна спермы. Сам не знаю, что ищу.
    – Это на потолке ты сперму ищешь?
    Леднев, устав сидеть спокойно, покрутил головой из стороны в сторону и сплел кисти рук на затылке.
    – М-да, пусто, везде пусто, – Мельников поднялся на ноги. – Такое впечатление, будто кто-то очень тщательно убирал дом. Вымыл полы, протер пустые бутылки тряпкой, а также поверхности стола, полок, ручки дверей. В холодильнике только пара банок консервов и початая бутылка коньяка, чистота и пустота, – Мельников подошел к каминной полке. – Да, и здесь тоже вытирали пыль. Как-то это нелогично. Если хозяйка покидает дом, вряд ли она станет перед отъездом вылизывать этот дом. Все равно пыль соберется к её возвращению, так ведь? – не дождавшись ответа, Мельников присел на корточки, запустил руку в резиновой перчатке в горсточку золы в камине. – Она часто топила камин?
    – Не знаю, часто ли. Ее привычки за последнее время изменились.
    – В каком месте Елена Викторовна хранит лекарства? Домашняя аптечка у неё есть?
    – В среднем ящике кухонного стола, там, кажется, – Леднев сунул в рот новую сигарету. – Что ты там в камине выкопал?
    – Игла от одноразового шприца, толстая, довольно тупая, видимо, китайское производство, – Мельников протер иглу носовым платком. – Пластмассовый шприц, скорее всего, сгорел вместе с упаковкой, а вот иголочка осталась.
    Он положил иглу на журнальный столик перед Ледневым и вышел из комнаты. Мельников вернулся через пару минут, поставил на столик две коробочки из светлого картона, раскрыл верхнюю.
    – Слушай, Иван, я задам тебе несколько идиотских вопросов. Скажи, как попали сюда на дачу сердечные глюкозиты? – Мельников ткнул пальцем в коробочку. – Я имею в виду строфантин, вот эти ампулы.
    – Это лекарство я покупал, – Леднев затянулся сигаретой. – Несколько лет назад.
    – Разве у Елены Викторовны больное сердце?
    – Здоровое сердце, абсолютно здоровое. Тогда Лена тяжело перенесла воспаление легких. Она отказывалась ложиться в больницу, да и я этого не хотел. Наняли сиделку, которая жила здесь, пока Лене не стало легче. Сюда же и врачи приезжали. Тогда и рекомендовали это лекарство, помню, полкубика внутривенно, чтобы поддержать сердце. А потом Лена выкарабкалась. Что, собственно, тебя насторожило?
    – Ну, строфантин довольно сильный препарат. В малых дозах он, конечно, почти безвреден. Полкубика внутривенно – это лекарство. От пяти кубиков останавливается сердце. Пять кубиков – смертельная доза. Вот игла от шприца, вот почти пустая коробка из-под строфантина, только две ампулы и остались. Сам делай выводы.

*   *   *   *

    Мельников вынул из сумки блокнот, раскрыв на чистой странице, придвинул Ледневу, протянул шариковую ручку.
    – Теперь напиши мне имена и фамилии, если помнишь, телефоны её подруг. С кем она поддерживала отношения, вспоминай.
    – Трудно сказать, с кем она поддерживала отношения, – Леднев задумался. – Мы ведь в разводе, я не мог наблюдать за Леной изо дня в день. Ты понимаешь, я не нянька своей бывшей жене. Я не хотел лезть в её жизнь. Ты хочешь спросить, был ли у неё любовник, сожитель?
    – Если она не найдется в ближайшие дни живой и невредимой, тебе придется отвечать на эти неприятные вопросы в официальном порядке, – Мельников откашлялся. – Личную жизнь Елены Викторовны, хочешь ты того или нет, придется выставлять напоказ, по крайней мере, перед следователем. Положение щекотливое, понимаю. Но дело начато, официально принято к производству, придется идти до конца.
    – Что значит, идти до конца?
    – Это значит, что ты, именно ты останешься, по крайней мере, на первых порах, центральной фигурой всего следствия, – Мельников кашлянул в кулак. – Ты – главный свидетель. Будь готов ко всяким скользким вопросам и вообще ко всей этой тягомотине. Преступления в отношении бывших жен чаще всего совершают их бывшие мужья. Это статистика. Потом преступники приходят с заявлениями в милицию: найдите, жить не могу без нее.
    – Ты на что, Егор, намекаешь? – Леднев свел брови на переносице.
    – Да на то намекаю, что нет у тебя ключей от дачи, а от квартиры Елены Викторовны почему-то есть. Кто, по-твоему, убирался здесь, в доме, да так убирался, что не осталось даже следов пальцев? Все это у тебя спросят и запротоколируют ответы. В следующий раз вызовут тебя, зададут те же самые вопросы, но другими словами, заполнят протокол дополнительного допроса свидетеля и попробуют подловить на разночтениях. На месте того следака, ну, что все воду пил из графина, я так бы и сделал. За тебя взялся бы, как следует взялся. Думаю, он так и сделает, если не полный дурак.
    – Ты думаешь, я поспешил, когда обратился в милицию?
    – Уголовное дело не возбуждено и не будет возбуждено, пока не установлен факт исчезновения. Так что, не торопись сушить сухари. Слабое утешение, но человек не иголка.
    – Хорошо, – кивнул Леднев. – С чего начнем?
    – Вот с этого и начнем, – Мельников ткнул указательным пальцем в чистую страницу блокнота. – Вспомни имена всех друзей Елены, тех людей, с которыми она поддерживала отношения. А я пойду прогуляюсь. Где тут найти сторожа?
    – Возможно, в сторожке валяется, болеет. Толку от него все равно чуть. У него два состояния: или пьяный, или с похмелья.

*   *   *   *

    Мельников вернулся через час.
    – Немного же ты вспомнил, – сказал он, принимая из рук Леднева блокнот. – Всего-то четыре имени.
    – Раньше Лена знала пол-Москвы. Постепенно, как-то незаметно этот круг сужался и, наконец, превратился в маленькое колечко. Вот такое маленькое, – Леднев соединил большой и указательный пальцы. – Может, у самой Лены не оставалось сил на дружбу. В последнее время у неё часто были приступы депрессии.
    – Первым ты поставил продавца-консультанта автосалона «Прима-Текс» Кирилла Михайловича Лучникова. Почему именно он на первом месте?
    – Кажется, его продвинули по службе, теперь он старший продавец – консультант. Когда мы расставались с Леной, ну, когда все шло к концу, у неё была интрижка с этим Лучниковым. Так мне тогда казалось. Просто интрижка. Они познакомились на международном автосалоне, точнее, их познакомили. Я, разумеется, смотрел на все это сквозь пальцы. Возможно, после нашего развода их отношения вошли в новую фазу. Мне известно, что Лучников несколько раз приезжал сюда и даже оставался ночевать.
    – Что у него за машина, не помнишь? Хотя бы цвет её.
    – Год назад была белая «восьмерка», теперь не знаю. Вообще этот Лучников моложе Лены, не знаю, почему она его заинтересовала. Сам он разыгрывает из себя такого мужественного типа, без лишних предрассудков и комплексов.
    Мельников убрал блокнот в сумку, на смену ему достал и разложил на столике карту области.
    – На втором месте у тебя некто Саня Почивалов. Это что за хрен?
    – Наш с Леной общий знакомый. Сотрудничает с некоторыми газетами, рецензии и все такое. Вечно трется возле людей искусства, актеров, певцов, всем друг. Человек на подхвате: сбегай за бутылкой, помоги надеть шубу. «Вы служите искусству, я служу вам» – это его поговорочка. Из приличных домов его давно турнули, сомнительная личность.
    – У него была связь с Еленой Викторовной?
    – Упаси Боже. Далее в моем списке Инна Глебовна Бовт, массажистка, приезжала к Лене на дом. Чаще всего они пили кофе с ликером и сплетничали. А Лена щедро платила за эти визиты. Я как-то сделал невинное замечание этой Бовт, после этого она прекратила посещать наш дом. Агафонова – это бывшая актриса, знакомая Лены по театру. Вряд ли она хоть что-то знает. Ты собираешься поговорить с этими людьми?
    – Это успеется, – Мельников поводил пальцем по карте. – Дача находится примерно вот здесь. В районе как минимум две-три больницы и два-три морга. Прибавь к этому два соседних района, туда тоже нужно съездить. Значит, ещё как минимум четыре больницы и четыре морга. Еще плюс два ведомственных госпиталя.
    – Мне тебя сопровождать?
    – Вот уж нет, – Мельников мотнул головой. – От тебя только лишние вопросы. Желательно, чтобы ты находился дома, чтобы я мог с тобой связаться. Сиди, работай над своим сценарием.
    – У меня башка другим занята, не сценарием.
    – Тогда раскладывай пасьянс, это успокаивает, – Мельников сложил карту. – Теперь другой вопрос, финансовый. Мои услуги не будут стоить ни копейки. Но деньги все-таки могут потребоваться. Действовать придется, как частное лицо. А информация чего-то да стоит. Как думаешь?
    – Сколько? – Леднев вытащил бумажник. – Не стесняйся, я сейчас при деньгах.

*   *   *   *

    Денисов посмотрел за окно, где солнце, скрытое прозрачным облаком, готовилось упасть за крыши высотных домов. Прекрасное время, пятница, конец рабочего дня. Прекрасная картина за окном, достойная большого художника урбаниста. Да, наблюдать за багровым светилом куда приятнее, чем, например, лицезреть плохо выбритую в неровных болезненных пятнах румянца физиономию генерального директора АО «Русь-Люкс» Дмитрия Николаевича Кудрявцева. Денисов механически кивнул головой, делая вид, что слушает начальника, оторвал взгляд от окна. Существуют правила приличия…
    «Приличия? – спросил себя Денисов. – К черту. Еще соблюдать приличия перед этой тварью, которая, по существу, дает мне в зад пинка, вышвыривает меня, своего старшего агента, на улицу. Меня, сделавшего для риэлтерской фирмы столько полезного, заключившего сотни блестящих сделок. Меня скоро выкинут отсюда, как отработанный шлак. И я ещё вспоминаю о приличиях. Удавить бы Кудрявцева куском проволоки, шею ему сломать». Денисов закрыл глаза, представляя себе сцену расправы.
    Кудрявцев потер лоб ладонью.
    – Не я придумал всю эту ерунду с перерегистрацией риэлтерских фирм. Собственно, решение наверху ещё не принято. Но надо ждать его с недели на неделю. А дальше ясно, что будет. Станут закрывать эти лавочки под любым предлогом: регистрационные документы не понравятся, уставной капитал, скажут, маловат. Они придумают.
    Денисов изобразил на лице возмущение, пару раз хлопнул себя ладонью по бедру. Гримаса на лице вышла какая-то не такая, похожая на злобный оскал.
    – Но главное, – Кудрявцев продолжал барабанить ногтями по столу, – главное, за новую лицензию при перерегистрации придется выложить уже не мешок, как раньше, а вагон денег. Они думают, если фирма занимается недвижимостью, то руководят ею обязательно воры, и эти воры обязаны содержать всех городских чиновников.
    Кудрявцев произнес длинное заковыристое ругательство и замолчал.
    – Значит, все кончено?
    – Какое-то время ещё продержимся, ну, несколько месяцев. Это не принципиально. Все равно хороших перспектив не вижу. В конечном итоге лавочку придется закрывать. Или нас закроют. Все равно той малины, что была раньше, больше не будет. Сливки сняты. Прошла первая волна, когда жилье по дешевке покупали у пьянчужек. Прошла вторая волна, когда город прошли мелкими граблями. Прошла и третья волна перекупки купленного. Развелось слишком много конкурентов, шустрит всякая мелочь, свой навар снимают одиночки. Тесно нам всем.
    «Да уж, ты из тех, кто успел снять навар, – думал Денисов. – И теперь можешь позволить себе изрекать сентенции и ковырять в носу остаток дней, пыхтеть папироской, рассматривая вершины гор в Швейцарии с её здоровым климатом. А как быть мне? Я ведь определенно опоздал. На свои деньги мне не раскрутиться. Значит, подбирать чужие крошки? И это в благодарность за все, что я для тебя сделал? Люди – свиньи, хуже свиней».
    – Надеюсь, ты на меня не в обиде? – Кудрявцев вопросительно посмотрел на Денисова. – Больше пяти лет назад ты приехал в Москву. Ни кола, ни двора, на первых порах по чужим углам мыкался. Пришел ко мне, как к бывшему однокашнику, земляку, товарищу своему: пристрой на работу. Разве не я помог тебе тогда? За эти пять лет ты стал специалистом, каких поискать. Распадись наша фирма сегодня же, завтра у тебя будет работа куда лучше этой. Ты прекрасно знаешь рынок недвижимости, и столичный, и ближнего Подмосковья, обзавелся знакомствами. И сбережения наверняка имеются на черный день? – Кудрявцев подмигнул Денисову.
    – Копейки, что это за сбережения, – Денисов поморщился.
    «Последним идиотом я остался, если бы работал только на тебя, – подумал он. Вот выкинул бы ты меня на улицу с голой задницей, черный день настал. Хорошо, не был я дураком». Помимо своей квартиры, где Денисов проживал с престарелой теткой, он имел две двухкомнатные и одну трехкомнатную квартиру в разных районах Москвы, но перепродавать пока не спешил, считая их приобретение удачным вложением денег.
    – Сергей, от твоего вида молоко скиснет, будь повеселее, – Кудрявцев провел ладонью по макушке. – Закроется наша лавка, но жизнь на этом не заканчивается. Я тебе обещаю пристроить в хорошее место, останешься доволен.
    – Надеюсь на вас, Дмитрий Николаевич. Вы сами знаете, тетка на моем иждивении, – сказал Денисов. – Останусь без приличного места, что мне тогда с ней делать? Не в интернат же сдавать старуху.
    – Ладно, – Кудрявцев встал, обошел письменный стол и протянул Денисову руку. – Не переживай. А тетке от меня привет.
    – У неё сегодня день рождения, – сказал Денисов, отвечая крепким рукопожатием.
    Попрощавшись с секретаршей Кудрявцева, пожелав ей приятно провести выходные, Денисов заглянул в туалет, вытер лицо и руки бумажным полотенцем.

*   *   *   *

    Он спустился к машине. Проехав несколько кварталов, он остановил «Жигули» возле булочной-кондитерской. Приятно, когда от дома до работы рукой подать. Он постоял минуту, вдыхая запах молодой зелени, рассматривая запущенный фасад булочной, давно не знавший ремонта, с облетевшей штукатуркой и осыпавшимися углами. Да, именно здесь, на этом самом месте около пяти лет назад с ним случился приступ болезни, первый приступ в Москве. Тогда, радуясь, испытывая восторг от удачной сделки, он почти бежал к булочной за тортом, чтобы отпраздновать приобретение своей первой квартиры.
    Квартира куплена за треть реальной цены у срочно выезжающих в Америку пожилых супругов. Новые, ещё более удачные сделки маячили впереди, переливаясь, как северное сияние. Только что на новой квартире за оставленным прежними хозяевами кухонным столом он выпил залпом два стакана шампанского, сидя на хромоногом табурете, закусил хлебом. Стояла теплая прекрасная пора бабьего лета, немного запоздалого. Денисов шел по усыпанному листвой мокрому асфальту мимо тихих деревьев. «Все впереди, все ещё впереди», – шептал он. Не то чтобы Денисову нужен этот торт, он равнодушно относился к сладкому, но в эту минуту он был не в силах усидеть в четырех стенах. Пробив чек, Денисов взял самый дорогой, тяжелый бисквитный торт с макушкой из бизе и цветного крема. Он поднял покупку за веревочку, выходя на улицу, прикрыл за собой дверь. Ржавая пружина скрипнула за спиной.
    Денисов остановился, почувствовав внезапную слабость в ногах. «Начинается, – подумал он. Как некстати». Он подошел к ближайшему дереву и привалился плечом к его стволу. Он стоял под этим деревом на газоне, но не чувствовал ни запаха недавнего дождя, ни приятного духа прелой листвы. Он чувствовал запах тухлого мяса, тяжелый, тошнотворный запах тухлятины.
    «Начинается», – сказал он себе, прислушиваясь к спазмам желудка, сказал и впал в забытье. Через несколько минут спазмы желудка прекратилась, Денисов продолжал стоять, привалившись плечом к дереву, держа торт за веревочный узел. Внешне его поведение вполне укладывалось в рамки обычного поведения человека. Стоит мужчина под деревом, в руке торт, может, ждет кого или так остановился, передохнуть. Редкие пешеходы проходили по тихой улице к парку или в противоположную сторону, не обращая внимания на Денисова.
    Булочная закрылась на обед. Во время перерыва привезли свежие торты, и Денисов, не двигаясь с места, наблюдал, как их разгружали. Один грузчик в синем застиранном халате из сатина вынимал коробки из пикапа и заставлял ими тележку, другой грузчик отвозил эту тележку через служебную дверь в магазин и разгружал торты в подсобке. Тележка исчезла в очередной раз, а Денисов уставился на перекуривающего возле входа в булочную грузчика. Вот тележка снова подъехала, грузчик принялся выставлять на неё новые коробки, одна на другую. Крышка верхнего, ближнего к Денисову торта, сбилась на сторону. Оглядевшись по сторонам, Денисов сделал несколько шагов вперед, вплотную подойдя к тележке, поднял свободную руку и ткнул указательным пальцем в открытый торт.
    Палец глубоко вошел в его ещё теплую мякоть. Грузчики оставили работу и ошалело посмотрели на Денисова, переглянулись друг с другом. Тот опустил глаза и со всех сторон осмотрел указательный палец, ставший шоколадным. «Это глазурь?» – спросил он ближнего к себе грузчика и показал ему шоколадный палец. «Шел бы ты отсюда», – недобро сощурился грузчик и, сжав правый кулак, сделал шаг вперед. Денисов развернулся и, словно чувствуя опасность спиной, быстро зашагал прочь. На ходу он сосал палец. «Ходят идиоты всякие, – сказал один грузчик другому. – Сука, торт проткнул».
    Лунатической походкой Денисов дошагал до парка и опустился на лавочку, поставив рядом с собой праздничную коробку. Он смотрел в одну точку, видимую только ему одному, смотрел и смотрел в странной апатии. Видимо, пока он сидел на лавке, прошел и закончился дождь, холодный, уже осенний дождь. Денисов не помнил происшедшего с ним, как всегда после приступа ничего не помнил. Он пришел в себя, когда какой-то мужчина потряс его за плечо. Приступ кончился. Приходя в себя, Денисов почувствовал слабость и озноб, он промок с ног до головы, до последней нитки.
    Незнакомый мужчина стоял над ним, и все тряс и тряс за плечо. «Да, да, я в порядке», – сказал Денисов, едва ворочая занемевшим языком. Он наклонился, снял ботинки и вылил набравшуюся в них дождевую воду. В темноте он различил на скамейке рядом с собой жалкие останки торта под прохудившейся коробкой, какая-то светлая мешанина из бисквита, крема и картона. «Да, я в порядке, все нормально, – повторил Денисов. – Теперь все в порядке. Перепил немного, думаю, дальше не пойду, лучше посидеть. И заснул», – соврал он.
    «Вы уверены, что все в порядке? – мужчина стоял над Денисовым и, видимо, не собирался уходить. – Здесь в парке разная публика собирается. Пользуются моментом, чтобы обчистить пьяных. Бьют сзади по голове чем-нибудь тяжелым, бутылкой чаще всего, потом роются в карманах». «Значит, повезло, что голова цела, – Денисов поднялся с лавки, почувствовав неприятный холод прилипших к ногам мокрых брюк. Его качнуло в сторону. Он решил, что шампанского пить не следовало, спиртное провоцировало приступы. За что только ему эта напасть? От слабости его слегка покачивало, со стороны, видимо, он выглядел не совсем трезвым. Мужчина посмотрел на бледное лицо Денисова: „Пойдемте, я вас провожу“. Только теперь Денисов заметил поводок на руке незнакомца, за спиной мужчины крутился серый пудель.
    Возражать у Денисова не нашлось ни сил, ни желания. Они шли аллеей, время от времени пудель задирал ногу у куста, останавливался. В верхушках деревьев, почти голых, среди ветвей заблудился молодой месяц, вдруг появившийся на просветлевшем небе. За чугунной оградой парка, под уличными фонарями, бросающими на черный асфальт серебряные круги света, Денисов почувствовал себя бодрее, слабость прошла, как и не было.
    «Кстати, где вы живете?» – спросил мужчина. Денисов назвал номер дома. «Стало быть, соседи, – мужчина улыбнулся. – А квартира, какая?» Денисов назвал номер квартиры и тут же пожалел о своей откровенности: сообщать первому встречному собачнику свой адрес глупо, неосторожно. «Значит, вы вместо тех евреев? Я живу этажом ниже, в шестьдесят пятой». «А вы по специальности случайно не врач? – поинтересовался Денисов. – Не растолкай вы меня, возможно, поутру на лавочке сидел бы хладный труп». «Милиционер. Мельников Егор Владимирович. Будем знакомы».
    «Очень приятно, – сказал Денисов, в душе которого шевельнулось недоброе предчувствие, похожее на страх. Вот странно, первый сосед, с которым случилось познакомиться, оказался ментом, ну и хохма. – Очень приятно», – повторил он, испытывая совсем другие чувства.

*   *   *   *

    Денисов постоял какое-то время у машины, вспоминая подробности того вечера пятилетней давности. Дверь булочной скрипела и хлопала. Ветер запутался в ветвях тополей и стих. Денисов сплюнул под ноги. Войдя в помещение, он долго разглядывал торты и ценники за стеклами прилавка. Тетка любила сладкое и, пожалуй, останется довольна этим знаком внимания. Торт – это не какие-нибудь хлопковые чулочки и гребенка, – решил Денисов, склоняясь над прилавком. Он выбрал недорогой, но свежий торт и пробил чек.
    Открыв дверцу «Жигулей», положил торт на сиденье рядом с водительским креслом, сел за руль и поехал к гаражу. Он поймал себя на том, что снова думает о тетке с чувством острого раздражения. Это раздражение поднимало со дна души какую-то темную беспросветную муть, Денисову становилось не по себе. Он едва сдержался, чтобы не пнуть носком ботинка в металлические ворота гаража. Замкнув створки на замок, он раскланялся с охранниками, играющими в карты в будке при въезде на стоянку, и, помахивая тортом, зашагал к дому.
    Денисов остановился у светофора на перекрестке. Ожидая зеленого света, он расстегнул пиджак, постарался вспомнить что-нибудь приятное, отвлеченное, но накопившееся за последние месяцы раздражение, поворачивали мысль совсем в иное направление. «Живет со мной под одной крышей уж сколько лет, но так ничего и не поняла, не хочет ничего понимать, старая эгоистка, «– думал Денисов, ему хотелось выкинуть торт в первый попавшийся контейнер с мусором.
    Тетка искренне верит, что жизнь её незаслуженно наказала. Дочь её умерла от рака. Но это когда было… Что ж, многие родители переживают своих детей. Муж её оставил. Так, правильно сделал, что оставил. С ней бы и ангел не ужился, а он живой мужик из плоти и крови. Оставил муж… Это ещё не повод для вселенской скорби. А тетка и в этой истории считает себя пострадавшей стороной, только одну себя. Денисов перешел дорогу и зашагал к дому дворами. Раздражение крепло в душе.

*   *   *   *

    Денисов вошел в подъезд и поднялся к лифту, забыв за своими мыслями как обычно заглянуть в почтовый ящик. В полумраке горела красным огоньком кнопка вызова лифта, две плохо различимые мужские фигуры маячили на светлом бетонном фоне шахты, проступающем сквозь решетку. Замедлив шаг, Денисов одолел две последние ступеньки к площадке, переложил торт в левую руку, правой нашарив связку ключей в кармане пиджака. Глаза после ясного вечера, больше похожего на день, не сразу привыкли к темноте подъезда. Денисов всмотрелся в лица мужчин и, выругавшись про себя, поздоровался.
    Опять этот Мельников с нижнего этажа, этот мент, теперь уже бывший мент. Лицо второго мужчины показалось Денисову знакомым.
    – Вы сегодня с тортом, какое-то торжество? – ответив на приветствие, спросил Мельников.
    – У тети Тони сегодня день рождения.
    Денисов улыбнулся, первым потянув вниз ручку двери, когда подошел лифт, и подумал, что Мельникова поперли из милиции за излишнюю любознательность. В свете загоревшейся в кабине лифта лампочки он узнал второго мужчину. Точно, кинорежиссер Леднев, собственной персоной. Накануне по телевизору показывали передачу о каком-то фестивале, этот Леднев долго распинался перед телекамерой, рассказывал, почему в нынешнем году жюри кинофестиваля не присудило ни одному из фильмов Гран-при. Точно, это Леднев. Пропустив мужчин вперед себя, Денисов закрыл дверцы и нажал кнопку этажа Мельникова.
    – Вашей тете – мои наилучшие пожелания, – сказал Мельников.
    – Обязательно передам.
    Денисов снова улыбнулся, чувствуя, как в лифте пахнет свежим перегаром. Момент подходящий, лучше не придумаешь. Денисов быстро посмотрел на кинорежиссера. Тот с мрачным видом глядел куда-то в сторону, на дверь лифта с нацарапанным по ней ругательством.
    – Простите, – сказал Денисов, обращаясь к Ледневу. – Я вас вчера по телевизору видел, – Денисов остался недоволен своим косноязычием.
    Леднев посмотрел на Денисова взглядом, лишенным удивления или интереса.
    – Спасибо, – сказал он.
    Лифт остановился, Мельников уже распахивал дверцы.
    – Хотел сказать, – Денисов кашлянул, прочищая горло. – То есть попросить. У вас в Киноцентре и Доме кино разные мероприятия проходят. Интересные. Прошлый раз со знакомой девушкой туда пошел, – Денисов никак не мог сформулировать свою просьбу, злился и уже жалел, что начал этот неудобный разговор. – Пошли в Дом кино, думали, может, билет купим. Оказалось, все по приглашениям.
    Леднев застыл в распахнутых дверях лифта и долгим взглядом, не мигая, смотрел на Денисова.
    – Рекомендую, это мой сосед Сергей Денисов, страстный киноман, – пояснил откуда-то из лестничной темноты Мельников, топтавшийся где-то возле лифта.
    – Не могли бы вы помочь с контрамаркой или, как это теперь называется, пропуском что ли?
    – А, вот вы о чем, – Леднев кивнул, запустил руку в карман пиджака. – Тогда вам повезло. Меня тут самого пригласили в воскресенье на премьеру в Дом кино. А сходить некогда. Правда, фильм длинный, так что, подкрепитесь с вашей девушкой основательно, – он протянул Денисову пригласительный билет на два лица.
    – Спасибо, везет мне сегодня, – Денисов помусолил в пальцах тонкий глянцевый картон. – Вот моя визитка, – он достал из нагрудного кармана карточку и отдал Ледневу. – Если понадобится дорого продать или дешево купить квартиру или дачу, обращайтесь прямо ко мне. Устрою.
    – Обязательно, как только возникнет надобность, – пообещал Леднев.
    «Действительно, везет мне сегодня, – подумал Денисов, нажимая кнопку следующего этажа. Какой-то взгляд у этого Леднева. Какой-то отсутствующий. Интересно, откуда у бывшего мента Мельникова такие знакомства? Режиссер… Знаменитый режиссер… Странно. Что этих людей может связывать, какие интересы? И этот запах свежего перегара. Неужели режиссеру больше выпить не с кем, только с бывшим ментом? Ладно, будет что Ире рассказать. Она любит разные истории про знаменитостей».

*   *   *   *

    Скинув пиджак, Денисов вошел в кухню, держа впереди себя на вытянутой руке коробку с тортом. Тетка встала с табуретки. Денисов с торжественным видом передал коробку старухе, наклонившись, чмокнул её в щеку, чуть не оцарапавшись о металлическую оправу теткиных очков, и поздравил с днем рождения, пожелав железного здоровья и сто лет безоблачной жизни.
    – Я и так зажилась, – сказала тетка. – Спасибо, вспомнил. А то я сама запамятовала, когда у меня день рождения.
    «Врет, старая, что забыла, – думал, принимая душ, Денисов. – Она никогда ничего не забывает. Курицу пожарила. У нас не было курицы, значит, в магазин ходила. Значит, хотела отпраздновать. Вот лживая порода, лишь бы соврать. Забыла она, как же. А ещё в школе учительницей работала. Чему может научить детей такое создание природы? Вранью разве что, да и то нескладному вранью». Он вытерся свежим жестким полотенцем и даже крякнул от удовольствия. Накинув короткий искусственного шелка халат, он вышел из ванной и направился к кухонному столу.
    Денисов чувствовал себя бодрым. Тетка поставила перед ним чашку кофе и блюдечко с куском торта. Денисов сделал глоток, крепкий кофе, в самый раз. Давящее раздражение уже уступило место благодушию.
    – Сережа, – тетка внимательно посмотрела на него. – Как ты себя чувствуешь?
    – Почему вы все время спрашиваете об этом? – он отложил в сторону чайную ложечку. – Я что, похож на больного? Когда мне будет плохо, без слов поймете. Только в следующий раз не бегайте просить о помощи этого мента с нижнего этажа. А то, как бы я ему ненароком голову не проломил.
    Некоторое время они сидели молча.
    – Минуточку, – сказал Денисов и исчез в своей комнате, вернулся с «Энциклопедией ручного вязания» в руках. Он протянул книгу тетке. – Незаменимая вещь, раритет. Говорят, книга лучший подарок.
    – И ещё – источник знаний, – в тон ему ответила тетка. – Спасибо.
    Допив кофе, Денисов уединился в своей комнате, набрав телефонный номер, пригласил Иру в Дом кино на премьеру шикарного фильма. Положив трубку, бесцельно побродил по комнате, осторожно заглянул в кухню. Он наблюдал, как тетка доедает кусок торта. А, доев торт, она почему-то заплакала.

*   *   *   *

    Облик серого здания, занимавшего целый квартал Старой площади, неизменно навевал на Леднева скуку, от которой зевота сводила челюсти. Все здесь оставалось прежним, неизменным, каким было и пять и десять лет назад. Постное лицо контролера бюро пропусков, два офицера внутренней службы, проверяющие документы перед парадной лестницей. Леднев, предъявив паспорт и пропуск с отрывным корешком, поднялся к лифтам. Все те же серые однотонные стены, длинные коридоры, арочные перекрытия между ними, красная ковровая дорожка, высокие двери, шпунтованные натуральным деревом. Новые хозяева не тронули ни внешний, ни внутренний интерьер бывшего единого комплекса зданий ЦК КПСС и Московского обкома партии.
    Сейчас, шагая к кабинету старого приятеля Чикина, Леднев думал, что бывший провинциал освоился в Москве на удивление быстро. После упразднения обкома партии получил хорошую должность в министерстве Внешнеэкономических связей, позже работая в Мэрии и вот снова здесь, на Старой площади, как и не было тех смутных лет.
    Постучав в нужную дверь костяшками пальцев, Леднев потянул ручку на себя. Чикин, огибая письменный стол, на секунду задержался, чтобы выключить компьютер, зашагал навстречу, протягивая руку. Сильно пополневший в свободном двубортном пиджаке в серую клеточку, ярком галстуке, Чикин старался выглядеть моложавым, и это ему удавалось.
    – Ты, Иван, совсем зазнался, – сказал Чикин, усаживая гостя за стол для посетителей. – Не заходишь, не звонишь, только по телевизору тебя и наблюдаю. Коньячку?
    Леднев отказался, казенная обстановка Старой площади не располагала к возлияниям.
    – Давай лучше к делу перейдем, – предложил Леднев.
    – К делу, так к делу. Может, напрасно ты беспокоишься? Найдется твоя супружница. Знаешь, женщины такие существа, – чтобы точнее выразить свою мысль, Чикин сложил пальцы в щепоть и пошевелил ими. – Легкая интрижка, минутное увлечение, а она уже срывается с места, бросает все и мчится на край света. Неприятно, я понимаю. Но такова их природа, продажная женская природа. Когда от меня ушла первая жена, чуть с ума не съехал. Со второй женой было проще. Помог собрать ей вещи и предупредил: обратной дороги тебе нет.
    – Слушай, Петя, все эти слова об интрижках, увлечениях, любовниках я уже сотни раз слышал от разных людей, а последний раз вчера от следователя, – Леднев полез в карман за сигаретами. – Поверь на слово, Лена не из таких натур. Внезапный отъезд неизвестно куда, без предупреждения, без звонка сыну. Это не в её характере.
    – Иван, давай без дураков, скажи, что тебя связывает с этой женщиной? – Чикин прищурился. – Вы в разводе и ничем друг другу не обязаны. Ты всю жизнь помогал своей жене, тянул её за уши, устроил в театр, выбил несколько выгодных ролей, хотя все на свете сомневались в её талантах. И что получил взамен? Ни хрена хорошего. По-моему, в последнее время она тебя компрометировала. Эти выпивки, сомнительные компании. Да она просто паразитировала на твоем добром имени. Ты видный режиссер, и рядом с тобой эта женщина.
    – Давай не будем это обсуждать. В этом словоблудии мы только запутаемся. Пропал человек. И все, с кем приходится разговаривать, говорят примерно то же самое, что и ты. Вчера встречался в районном управлении со следователем, дело из отделения милиции передали туда. И даже от него слышу: что вас связывало? В каких отношениях вы находились? Пропал человек, а мы выясняем отношения. Сначала нужно разыскать Лену. Все остальное потом.
    – И что, следователь толковый?
    – Разыгрывает тупость или вправду тупой. Так знаешь, многозначительно сведет брови и спросит: не было ли в последнее время звонков с угрозами в мой адрес. А, так, не в курсе? Ага-ага. И снова сидит, придумывает очередную глупость. Спрашивает: у вас есть враги, а у вашей супруги есть? Я, конечно, понимаю, что моя проблема для этого следователя только лишняя головная боль. Но если дело выше его головы, пусть передаст его кому-то еще, грамотному человеку, с опытом. Так нет же. А передо мной делает вид, что известно ему больше, куда больше, чем известно на самом деле. Этому, видать, только и научился в милиции.
    – Как его фамилия?
    – Да фамилия здесь ни при чем, – Леднев поморщился. – Ну, заменят одного дурака на другого, такого же умного. Мне-то не легче. Дело не двигается, да, собственно, и дела никакого нет. Несколько листков моих показаний. Может, завтра к ним прибавятся показания сына Юрки. Милиция уже побывала на даче Лены.
    – Ты хочешь сказать, что отписал ей дачу? – Чикин смотрел на Леднева округлившимися от удивления глазами. – Ты даешь. Да это же целый особняк, двухэтажный кирпичный дом. Знаешь, сколько теперь стоит эта недвижимость?
    – Да сколько бы он ни стоил, не имеет значения. Лене нравилось жить за городом. В Москве она проводила только зиму, да и то неделю здесь, неделю там. А я на дачу приезжал редко. Разъезды, съемки, жизнь на колесах. Поэтому я не возражал, чтобы дача досталась ей.
    – Понятно, ты добрый человек. Промахнулся ты с дачей. Может, хоть сыну достанется.
    – Ты так говоришь, будто Лены уже нет в живых и необходимо срочно поделить её имущество, – Леднев отодвинул в сторону пепельницу с окурками. – Пойми, все эти вопросы о даче, о кляче меня сейчас не интересуют. Женщинам люди почему-то не любят прощать. Ладно, Петр, что предлагаешь?
    – Я позвоню в областную прокуратуру, попрошу, чтобы они забрали дело из РУВД, приняли к производству. То есть я хочу сказать, что уже связывался с прокуратурой. Они возьмут дело. А там на их усмотрение, если сочтут нужным, пусть создают следственную группу. В прокуратуре сейчас работают очень ответственные люди. Ты, Иван, не с того конца начал свои поиски. Надо было сразу мне звонить. А сейчас дело может получить огласку. Газетам того только и надо, сенсация: исчезла жена знаменитого режиссера. Безутешный муж предпринимает самостоятельные поиски. Пойдут сплетни. Сам понимаешь, не каждый день у режиссеров жены пропадают. Перетряхнут все твое грязное белье.
    – Да, голова у меня немного закружилась.
    – Вот объясни мне, зачем ты подключил к поискам Елены Викторовны этого Егора Мельникова? И не делай удивленное лицо. Слухи, разговоры уже витают в воздухе, как магнитные волны, нужно только уши не затыкать, – Чикин поднялся со стула, обойдя письменный стол, взял телефонную трубку. – Приветствую ещё раз. Сирота на месте? Попроси, пусть ко мне поднимется, – положив трубку, Чикин вернулся на прежнее место. – Это фамилия такая, – пояснил он. – Папа, мама у Сироты имеются, и, кажется, ещё куча всяких родственников. Зовут его Владислав Михайлович.
    – Я думал, у нас разговор тет-а-тет.
    – Это свой человек. Я, когда курировал ГУВД, не успел глубоко вникнуть в их проблемы, перебросили на другой участок. А Сирота всю жизнь этими вещами занимается. Ему можно верить.

*   *   *   *

    Поднявшись со стула, Леднев пожал руку бесцветному мужчине неопределенных лет в сером, плохо глаженом пиджаке. Положив на стол перед собой тонкую папку, Сирота мельком глянул на Леднева и перевел взгляд на Чикина.
    – Владислав Михайлович, расскажи нам о Мельникове, – сказал Чикин. – Я просил справки о нем навести, освежить информацию. А то вот Иван Сергеевич пользуется его услугами, а я убеждаю: делать этого нельзя.
    – Мельников в уголовном розыске был фигурой заметной, – Сирота поднял глаза к потолку. – Человек со способностями. Закончил с отличием высшую школу милиции. В дальнейшем ему светила академия МВД. Работал в аппарате уголовного розыска. Следственная бригада под его руководством распутала несколько громких дел. Настойчивый, честолюбивый. Звание майора внеочередное получил. С ним связывали большие надежды.
    – Это ясно, как Божий день, – оборвал Сироту Чикин. – Так, Мельников рассказывал, почему его из милиции поперли? – обратился он к Ледневу.
    – Говорил, что ушел сам, – ответил Леднев.
    – Дело это довольно темное, все его обстоятельства по сей день неизвестны, – Сирота наморщил лоб. – Не удалось тогда по горячим следам все раскрутить, но кое-что все-таки узнали. Несколько молодых людей развлекались тем, что ездили на машине, принадлежавшей отцу одного из них. Ездили по городам подмосковным, поселкам, заманивали в машину девушек, отвозили их в лес или на пустырь, там насиловали. Трупы девушек обнаруживали в разных районах Москвы и в области, способы убийства отличались один от другого. Поэтому следственной группе, которую возглавил Мельников, долго не удавалось выйти на этих молодцов. В конце концов, их задержали.
    Ну, подонки отъявленные. Всем немногим более двадцати, без определенных занятий. Здоровые, кормленые. И чего им не хватало? Девки что ли по доброй воле не давали? Поди теперь пойми. Все трое задержанных содержались в одном подмосковном СИЗО. Накануне последующих событий с обвиняемыми встретился Мельников. По словам контролеров изолятора, он угрожал расправой всем трем подозреваемым. А на допросе старшего по возрасту Бабаева несколько раз ударил. На следующий день труп одного из насильников, Олега Терентьева, обнаружили в камере, где кроме него содержались ещё тридцать заключенных. Он умер от побоев, обломок ребра воткнулся в сердце. Другой подозреваемый был задушен гитарной струной в туалете административного отделения. Он мыл этот сортир по приказу контролеров вместе с двумя другими задержанными. До своей гибели они просидели в СИЗО тридцать пять дней, следствие затягивалось, обвинение в установленный десятидневный срок им не предъявили.
    Таким образом, из этой троицы в живых остался только один Бабаев. Ему и было предъявлено обвинение сразу по нескольким статьям. До суда он прошел обследование в институте имени Сербского. Судебно-психиатрическая экспертиза признала его невменяемым, шизофреником. Бабаев проходил лечение в Белых Столбах в течение года, выпущен оттуда под наблюдение районного психиатра. После выхода из стационара проживал на квартире родителей, из дома отлучался редко. Как-то вечером вышел прогуляться и не вернулся. Его убили прямо возле подъезда. До смерти забили кулаками. Представляете?
    Сирота посмотрел на Леднева, видимо ожидая от него какой-то реакции на свои слова.
    – А этот Бабаев был здоровый такой амбал, спортивный парень, килограммов сто веса, – Сирота снова наморщил лоб. – А его изуродовали, как Бог черепаху, голыми руками. Убили очень хладнокровно, врачи удивлялись. Эту сцену наблюдал из окна второго этажа местный общественник, пенсионер. Он и милицию вызвал, когда все кончено было. Раньше побоялся свет зажигать. Бабаева нашли ещё живого, он умер по дороге в больницу. Но сказать, кто его изувечил, Бабаев все равно не мог, потерял сознание. И, кроме того, во время этого избиения он откусил себе язык. Так вот, убийцу Бабаева этот общественник опознал. Убийцей оказался, да, Мельников. В ГУВД начали служебное расследование, громкий судебный процесс тогда никому не был нужен, милицию и без того поносили на каждом углу.
    Мельников в то время, когда произошло убийство, находился в отпуске, жил, по его словам, на даче, все шито-крыто. Но для профессионала обеспечить себе алиби, сами понимаете, пара пустяков. Мельникова на даче видели соседи, вместе с ним находился сын. Пенсионер – свидетель неубедительный. Старик, видит неважно, на дворе поздний вечер. Дело против Мельникова прекратили, хотя родители Бабаева стучались во все самые высокие двери. Мельникову предложили написать рапорт, он отделался легким испугом. Хотя были основания полагать, что к убийству подследственных в СИЗО он также причастен. К сожалению, такие основания есть.
    Сирота замолчал, посмотрел сперва на Леднева, потом на Чикина.
    – И этот человек помогает тебе в поисках Елены Викторовны, – Чикин казался расстроенным рассказом Сироты, хотя наверняка слышал его не в первый раз. – Только вообрази, что можно ждать от этого Мельникова. Он совершенно неуправляем. Какие запасы злобы нужно собрать, чтобы дождаться, выдержать, когда этого идиота Бабаева выпустят из психушки. А потом забить парня до смерти. Ведь время прошло, все должно улечься, забыться. Это заложено в человеке природой, способность забывать, прощать, ведь Бабаева признали невменяемым. И нет оснований сомневаться в заключение экспертов. Он был и без того наказан, был болен, наконец. Но Мельников, видимо, ничего не забыл. Это просто ненормально, да он псих почище этого насильника.
    – Ну, как я понял, вина Мельникова не доказана, – Леднев кашлянул в кулак. – Свидетель, сами говорите, особого доверия не вызывает, пенсионер со слабым зрением. Кроме того, у Мельникова алиби. Презумпция невиновности никем не отменена. Слово Мельникова против слова какого-то дедка слабовидящего. А Мельникова я знаю много лет, он консультировал мои фильмы. За время нашего знакомства я не замечал в нем таких черт, как злобность или жестокость.
    – Тебе бы общественным защитником выступать, – Чикин нахмурился. – Непрофессионалов ты смог бы убедить. Но здесь другое. Если Владислав Михайлович, – он кивнул на Сироту, – говорит, что это дело рук Мельникова – так оно и есть. Ладно, я тебя предупредил. Возникнут проблемы – не жалуйся. И разве можно не доверять милиции?
    – Я доверяю милиции, – честно ответил Леднев, – Но у меня сложилось впечатление, что милиции как-то не до меня, не до моих проблем. Она занята какими-то другими делами. Мне не хотят поверить, что Лена пропала.
    – Не хотят поверить, – передразнил Чикин. – Если дело возбудили, значит, поверили. И не волнуйся: найдут твою Лену. Живой и здоровой найдут.
    Сдав офицеру пропуск, отмеченный Чикиным, Леднев перешел дорогу и сел на лавочку в сквере. Малиновое солнце скрылось за крышами домов, раскрасив город неземными красками. Редкие прохожие шли мимо, Леднев провожал их рассеянным тусклым взглядом. После разговора с Чикиным он почувствовал тяжелую давно не испытанную усталость.

*   *   *   *

    Денисов обвел глазами убогую обстановку комнаты. Сервант без стекол с поцарапанной полировкой, два кресла с вытертыми до деревянной фактуры подлокотниками, бельевой шкаф, одну ножку которому заменяет стопка старых журналов, куча тряпичного хлама в углу. Ни телевизора, ни радиоприемника. До чего люди доводят свою жизнь.
    Он зевнул в кулак. С этими пьяницами разговаривать скучно. У них в одно ухо влетело, а в другое уже вылетело. Устаешь повторять одно и то же, разжевывать самую простую мысль. В состоянии абстененции они на все готовы, лишь бы стакан засосать, а выпьют, и не поймешь, чего от них ждать. Заснет прямо перед тобой на стуле, отключится, не дойдя до кровати, плакать начнет, жалеть себя, проклинать бывшую жену, вспоминать ребенка. Всегда можно такому типу поддакнуть, мол, теперь-то ты с деньгами, а где деньги, там и бабы, выберешь себе приличную женщину, жизнь наладится, у тебя все впереди, хорошая жизнь впереди. Такую чепуху всегда наплести можно, это действует.
    Попадаются среди алкашей и агрессивные сукины дети. Смотрят недоверчиво, и читаешь в этих глазах: пришел ты, гад, меня нагреть, турнуть из собственной квартиры, и доживать мне теперь свои дни на помойке или чердаке вместе с такими же, как я, отщепенцами, без своего угла и документов. Сидит такой тип, посматривает на тебя исподлобья, и не поймешь, какая мысль зреет под этим лбом. То ли он чаю собирается предложить, то ли за кухонный нож схватиться. И лучше быть готовым к таким вот неожиданностям. Но этого хмыря, ещё окончательно не потерявшего человеческий облик, вроде безобидного, пожалуй, опасаться не стоит.
    – Все мы находились в стесненных обстоятельствах, – сказал Денисов и посмотрел на человека, сидящего напротив, за круглым обеденным столом. – Такова жизнь: полоса неудач, полоса взлетов, – сделав это глубокомысленное заключение, замолчал, давая собеседнику время переварить мысль. – Так-то, Роман Андреевич.
    Ткаченко внимательно выслушал риэлтера. Денисов перевел дух и глотнул жидкого чая, пахнувшего чем-то совершенно несъедобным, чем-то нечеловеческим, мокрым деревом, что ли.
    – Я капну пятьдесят грамм? – Ткаченко кивнул на уже початую бутылку, что принес Денисов. Не дождавшись ответа, плеснул водки в стакан. – А вы граммульку примете?
    – Не могу на службе, – Денисов изобразил на лице горестную гримасу, мол, рад бы в рай. – Не могу, но и ты, Роман Андреевич, не того, – Денисов щелкнул себя пальцем по кадыку. – Первым делом самолеты.
    – Само собой, дело вперед, – Ткаченко опрокинул стакан в рот и, не закусив, вытащил из пачки сигарету.
    Денисов подошел к высокому подоконнику и, дотянувшись рукой до форточки, дернул на себя ручку. Внизу шумел Ленинский проспект. Квартира, что и говорить, прекрасная. Ткаченко согласен, со старухой соседкой особых проблем тоже не предвидится, одинокая бабка. Дело на мази. Денисов, стоя к Ткаченко спиной, потер ладони. Он испытывал чувство душевного подъема, нечто вроде вдохновения. В такие минуты поэты, наверное, сочиняют самые удачные, самые лирические строки.
    – А вы орденами не интересуетесь? – за автомобильным гулом Денисов едва расслышал слова Ткаченко. – Орденами и медалями, боевыми, – пояснил Ткаченко.
    Денисов посмотрел на бутылку и понял, пока он ходил к окну, Ткаченко, быстрый на руку, успел отпить добрых граммов сто пятьдесят.
    – У меня от деда остался орден Красной Звезды, медаль «За отвагу» и ещё несколько каких-то юбилейных. Пробовал в коммерцию продать, но они дают копейки какие-то. А орден серебряный и медаль тоже. В общем, тут коллекционер нужен.
    Из груди Денисова вырвался стон.
    – Роман Андреевич, я тебе целый день объясняю: теперь у тебя другая жизнь начинается, – сев на стул, Денисов убрал под стол недопитую бутылку. – Денег теперь у тебя будет, как грязи в этой комнате. И не нужно тебе ордена и медали деда своего заслуженного продавать. Храни как память о его героической личности.
    – Да я его и не помню-то совсем, деда, – с исчезновением бутылки Ткаченко заметно погрустнел. – Думал, может, вы собираете.
    – Не собираю.
    – Ладно, кому-нибудь орден ещё предложу, – наклонившись, Ткаченко заглянул под стол. – Осторожно, ногой бутылку не уроните. Так что вы говорили там насчет комнаты моей? Не все я понял, не все тонкости.
    – Да это просто, система давно отработана и действует, – Денисова раздражала бестолковость Ткаченко. – Комната твоя не приватизирована? Значит, быстро оформить нашу сделку нельзя, время нужно. Продажу таких комнат лучше всего проводить путем их обмена. У меня есть подставная приватизированная комната, оформленная на мое имя. На мое имя, понимаете? Мы её обмениваем на продаваемую комнату, на вашу то есть. Понял? А после получения ордера и моей прописки в новой, то есть вашей комнате, вы заключаете со мной договор купли-продажи на бывшую мою подставную приватизированную комнату. Ну, чтобы она официально вернулась мне. Так вот, заключаем договор купли-продажи на подставную комнату, а сам прописываешься куда хочешь. Вся эта операция займет недели две-три, но услуги по оформлению сделки обойдутся мне лично в полторы тысячи долларов. Эти расходы поровну. Теперь понял?
    – С трудом. Как говорится, без бутылки не разберешься.
    – Подожди ты со своей бутылкой, – Денисов постарался улыбнуться. – Твоя сестра тебя точно пропишет?
    – Она одинокая, инвалид третьей группы. Пропишет, куда ей деваться.
    – Это, в общем-то, твои проблемы, – сказал Денисов. – Просто знай, если сестра откажет, придется тебе из Москвы выписываться.
    – Я вам верю, – сказал Ткаченко. – Сейчас с квартирами многих обманывают. Остаются люди без денег на улице. Но вам я верю.
    – Я представляю серьезную фирму, – сказал Денисов и ещё раз обвел взглядом просторную комнату, прикидывая, в какую сумму обойдется ремонт. – Если бы вы позвонили по частному объявлению, наверняка наткнулись бы на аферистов. Когда имеешь дело с солидной фирмой, риск равен нулю, – он самодовольно надул щеки.
    – А нельзя ли мне получить авансик небольшой? – Ткаченко, послюнявив указательный палец, потер им о большой палец. – Вроде как задаток.
    – Вообще-то выдавать задаток не в моих правилах, это как-то несолидно, – Денисов почесал затылок, он был готов к этому вопросу. – Но из любого правила можно сделать исключение.
    Он запустил руку в пиджачный карман, достал бумажник. «Еще пойдет пропивать свои ордена, – подумал Денисов. – Нарвется на неприятности, задержат до выяснения обстоятельств, а там жди, когда его выпустят. Из-за мелочи может вся сделка сорваться». Он вытащил из бумажника несколько купюр, но сразу их Ткаченко не отдал.
    – Одно условие. Никаких загулов. Завтра с утра нам с тобой в паспортный стол идти. Придешь туда пьяным, отправят обратно. Понял? Чтобы как штык. Держи, – он протянул Ткаченко деньги.

*   *   *   *

    Обшарпанное здание в районе Марьиной рощи, пустые коридоры медицинского центра «Московский психиатр», две женщины, сидящие рядом, шепотом беседуют друг с другом. Денисов прошел мимо них, на ходу посмотрел на часы, отметив, что явился точно к назначенному часу, минута в минуту. Из-за двери в конце коридора слышались приглушенные голоса, но слов Денисов не разобрал. Постучав в дверь, он увидел в открывшемся проеме веселое лицо медсестры: «Вы записаны?» Он ответил, что записан и назвал свою фамилию. Сестра кивнула и попросила подождать пять минут в коридоре. Денисов опустился на жесткий неудобный стул, пятерней откинул со лба прядь волос и расстегнул пуговицу пиджака.
    Сейчас он испытывал легкое волнение, сегодняшний визит к профессору Синенко кое-что значил. Да что себя обманывать, возможно, этот разговор определит всю будущность. Он расслабил узел галстука. «Ладно, что бы ни сказал профессор, его слова будут лишь полуправдой, – сказал себе Денисов. – Врачи вечно драматизируют ситуацию. Их только слушай, только уши развесь и сразу поверишь, что тебя уже пора закапывать». Денисов подавил нервный зевок. Встать и уйти, пропади все пропадом. Пять лет жил он без этих врачей, даже диспансеризацию не проходил, ещё пятьдесят проживет.
    Проживет ли? Денисов задумался. Бесспорно, Синенко один из лучших специалистов в Москве. Говорят, он ученик покойного профессора Шеффера, заведовавшего кафедрой Свердловского мединститута. А Шеффер – авторитет непререкаемый, мировое светило. В свое время проводил исследования над Розой Кулешовой, глубже всех из тогдашних врачей влез в подкорку мозга. Что бы ни сказал Синенко, нужно отнестись к его диагнозу спокойно, по-мужски, – решил Денисов. Конечно, о том, чтобы сейчас же немедленно лечь в клинику, и речи быть не может. Амбулаторное лечение, таблетки – это куда ни шло, хотя толку в таком лечении чуть.
    «Шесть лет назад я уже прошел через психушку, – думал Денисов. – Полтора месяца в компании дебилов, деградировавших алкоголиков – это слишком долго. И где результат этого лечения?» Потом, после выписки, два раза в месяц к нему на дом приходила патронажная сестра, оставляла лекарства. Он угощал сестру чаем с баранками, выслушивал её жалобы на жизнь, на пьющего мужа, на злого свекра, на погоду… Казалось, эта баба только жаловаться и умеет. Денисову иногда хотелось спросить у сестры: «Скажи, а за что меня жизнь так обидела?»
    Но он ни о чем не спрашивал и ни на что не жаловался. Он пил чай и рассказывал анекдоты. «Вы совсем не похожи на больного», – говорила сестра. «Больной тот, кто считает себя больным, – отвечал Денисов, – а больным я себя не считаю, значит, я здоров». «Ну и логика», – говорила сестра. Денисов все примеривался, не затащить ли сестру в постель, но отказался от этой затеи, уж больно она страшна, хотя ещё довольно молодая, свеженькая. Оставив лекарства, она уходила и всегда смотрела на Денисова как-то странно, с надеждой что ли.
    Сильные транквилизаторы – вещь дефицитная в периферийном городе. Среди алкашей и наркоманов всегда найдутся денежные люди, готовые за эту дрянь дать хорошие деньги. Денисов раскладывал в мелкие бумажные пакетики по три таблетки фенобарбитала, ударная доза, и отправлялся по знакомым адресам. Отменный по тем временам приработок. Из любой трагедии можно извлечь выгоду, из личной трагедии в том числе. Тем умный от дурака отличается, что умеет любой минус в плюс превратить. Но шальные рубли слабое утешение. Да и уходили они, как песок сквозь пальцы. Денисов вспомнил, какие суммы он выручал за лекарства, так, семечки. Большие деньги трудно сделать в провинции, не тот масштаб, не та людская психология.
    В мастерской по ремонту холодильников нашли предлог избавиться от него. Закон, как всегда, на стороне начальства. «Пойми, Сергей, с твоей болезнью нельзя работать с электроприборами, – сказал заведующий мастерской. – Один раз тебя уже током тряхнуло. Чуть дуба не врезал, врачи откачали, им спасибо. Давай не будем снова судьбу искушать. Другой раз так легко не отделаешься. И мне по шапке дадут, если начальство узнает. Скажут, почему держишь на опасной работе, рядом с электричеством больного человека», – он, видимо, хотел добавить «эпилептика», но почему-то постеснялся произнести вслух это слово. «Чуткий ты человек, – улыбнулся в ответ Денисов. – О людях все радеешь. Давай, рассчитывай меня. А напоследок желаю, чтобы и вас, Василий Родионович, током так долбануло, чтобы вы из порток своих грязных вылетели».
    Идиоты. Ну что они понимают в медицине, что знают о его болезни? Эпилепсия – звучит пугающе. В их понимании эпилептик тот, кто без видимой причины вдруг валится с ног, бьется об пол головой и пена хлещет изо рта, как из пасти бешеной собаки. Денисов видел таких в клинике, нормальные с виду люди, потом бах – и понеслось. Один такой в столовой во время приступа опрокинул на свою промежность миску горячего супа. Припадки – зрелище не из приятных, но только и всего. Страшны не сами приступы. Страшно, когда на тебя косятся, как на прокаженного. О бессудорожной форме эпилепсии многие и представления не имеют, но от этого не легче.

*   *   *   *

    – Заходите, пожалуйста, – блеснула и исчезла лысая голова профессора Синенко.
    Денисов поднялся, легкое волнение не улеглось. Он толкнул дверь, поздоровавшись, переступил порог. Синенко мыл руки, склонившись над раковиной в углу кабинета. Профессор снял с крючка полотенце. Опустившись на стул, Денисов бросил взгляд на остатки обеда на дальней тумбочке: кусок недоеденного хлеба с маслом, пустая банка из-под рыбных консервов, полстакана чая. Профессорская трапеза.
    – Что, я безнадежен?
    Денисов задал свой главный вопрос полушутя, полусерьезно.
    – Результаты анализов готовы, – сказал Синенко вместо ответа. Он разматывал на столе бумажный рулон, разглядывая начертанные на бумаге три волнистые линии. – Это ваша электроэнцефалограмма, что прошлый раз делали. Запись биотоков головного мозга.
    – Да, мозг, я вижу, ещё работает, – невесело пошутил Денисов.
    Прошлый раз в соседней комнате медсестра с веселой физиономией уложила его на кушетку, утыкала голову какими-то присосками, нажала кнопки на металлическом ящичке.
    – И о чем вам говорят мои биотоки? Жить буду?
    Синенко продолжал разматывать бумажный рулон.
    – Расскажите, как вы получили эту травму мозга.
    – Дело давнее, – Денисову трудно было начать. – Это произошло более шести лет назад. Я тогда работал мастером по ремонту холодильников. Но не отказывался ни от какой халтуры. Однажды знакомая попросила меня подключить ей новую электроплиту. Короче говоря, плита оказалась неисправной, меня долбануло током. Триста восемьдесят вольт. Это, знаете, ощутимо. На две-три минуты я потерял сознание. Пришел в себя, лежу на полу, хозяйка набирает телефон «скорой», думала, что я уже того…
    – В какое место вас ударило током?
    – В плечо ударило, дело летом, жарко, на мне майка без рукавов, голым плечом я коснулся провода.
    – Компьютерная томограмма показывает рубцовое изменение в лобно-теменной области. Поэтому можно заключить: причиной рубцовых изменений мозга стала эта самая электротравма. Да, трехфазный ток, напряжение триста восемьдесят вольт может вызвать подобные изменения. Вот и элептогенный очаг. Скажите, когда вы пришли в себя после электрошока, на плече остался какой-то след?
    – Да, на правом плече и на правой ладони были видны такие красноватые неровные линии, похожие на молнии, – Денисов повернул к глазам правую ладонь и посмотрел на неё так, будто давняя отметина проступила вновь. – Позже, спустя какое-то время, эти молнии исчезли. Потускнели и исчезли.
    – Вам повезло, – профессор отложил ручку в сторону. – Если бы ток прошел сквозь сердце, мы бы здесь не разговаривали. Вы, батенька, из везунчиков.
    – Я ведь заработал эпилепсию.
    – Вы остались живы, это главное, – сказал Синенко. – Головные боли начались сразу после той травмы или несколько позднее?
    – Спустя месяц, может, полтора. Сильные головные боли, но они довольно быстро прошли. Позднее со мной начались какие-то странные вещи. Я начал как бы выпадать из событий. Сижу, например, разговариваю с человеком, ну, как с вами, и вдруг отключаюсь от происходящего, будто кто-то щелкнул кнопкой в моей голове и я выключился. Потом этот кто-то снова щелкнул кнопкой, включил меня, как робота. То время, когда я был отключен, я не помню. Есть для этого, наверное, какой-то медицинский термин.
    – Птималь – так это называется, – уточнил Синенко, – малоэпилептические припадки. – Вы испытывали какие-то ощущения перед началом приступов?
    – Вот разве что запах. Неприятный запах, будто тухлым мясом пахнет. Очень резкий. Но он, этот запах, появился уже позже, когда приступы стали длительными. Возникает он откуда-то, а следом, через одну-две минуты, начинается приступ.
    – Когда вы впервые обратились к врачу?
    – Обратился, но не я, родственники, – сказал Денисов. Это было неприятное воспоминание. – У меня начались, ну, эти выключения, а тетка вызвала психиатров. Приехали врач и два санитара, я пришел в себя уже в психушке. А я был в беспамятстве.
    – В сумеречном состоянии, – поправил Синенко.
    – В общем, обо всем, что со мной происходило во время последнего приступа, я узнал позже, когда выписался из больницы. Тетка рассказывала: я вдруг перестал её узнавать. Зачем-то взял телевизор и попытался его вынести из квартиры. Тетка позвала соседей, те встали у меня на дороге, начали уговаривать. Тогда я поставил телевизор на пол и ударил соседа по лицу, оказалось, сломал ему нижнюю челюсть.
    – Не мудрено при вашей комплекции и росте, – вставил Синенко. – На будущее, попросите родственников больше не звать соседей, если случится что-нибудь подобное. Знаете, бессудорожная эпилепсия – болезнь плохо изученная. Процессы, происходящие на уровне подкорки, не ясны по той причине, что сама подкорка мозга плохо исследована. И все-таки унывать не следует. Сейчас много новых лекарств, хороших. Скажите, в последнее время как часто повторяются эти приступы? И сколько они длятся?
    – Приступы бывают один-два раза в месяц. Длятся они по-разному. Бывает, час, бывает, дольше.
    – Мне нужен честный ответ: мои дела плохи?
    Стало слышно, как дождевые капли барабанят по подоконнику.
    – Могу сказать уверенно: изменения пока далеко не зашли. А вы сами не замечали за собой, что ваш характер начинает меняться? Появились несвойственные вам раньше злобность, злопамятность, расчетливость, педантичность?
    – Не могу ответить с уверенностью.
    – Вы сами настаивали на откровенном разговоре. А правда такова: у вас без регулярного лечения может наступить слабоумие. Конечно, не сразу, со временем, с годами. Многое будет зависеть от вас.
    – Моя болезнь вообще лечится?
    – Слабоумие можно отсрочить, оттянуть, – Синенко повертел в пальцах ручку. – На очень длительную перспективу. В прошлый раз вы, Сергей Сергеевич, рассказывали, что работаете маклером. Значит, ваш рабочий день длится двенадцать, а то и четырнадцать часов. Это много, даже слишком много. А лично для вас просто убийственный график. Я понимаю, вы делаете деньги, это интересное, захватывающее занятие. Но не для вас, такая работа вам строжайшим образом противопоказана. Болезнь начинает быстро прогрессировать. Наступит ухудшение, может, в самом скором времени неминуемо наступит. И вот ещё что, – Синенко чмокнул губами и снял очки. – Это важно. Может случиться такое, что вы нарушите закон, совершите преступление.
    – В таком случае безнаказанность мне обеспечена? – шутя, спросил Денисов.
    – Если преступление совершено в сумеречном состоянии и экспертиза подтвердит этот факт – безнаказанность обеспечена, – лицо Синенко оставалось серьезным. – Но симулянтов разоблачают. Вернемся к нашей проблеме. Вы, Сергей Сергеевич, поймите, я не драматизирую ситуацию. Вот передо мной ваша компьютерная томограмма, вот электроэнцифалограмма, можете забрать их с собой, показать другому специалисту. Скорее всего, вам скажут то же самое, что сказал я. Нужен покой и ещё раз покой, меньше работы, меньше нервной нагрузки. Лучше, если есть такая возможность, вообще закончить свою трудовую деятельность. Сбалансированная диета, полное воздержание от спиртного. На худой конец, сделайте хотя бы годичный перерыв. И, наконец, необходимо длительное стационарное лечение, для начала – обследование.
    – Значит, опять в психушку? – Денисов смотрел куда-то в пространство. – Один раз я уже побывал в таком заведении, возвращаться туда мне не хочется. Компания слабоумных. Словно в будущее свое заглядываешь. Один мажет говно на хлеб, другой мочится на стену в коридоре, третий голяком гуляет. Я же не такой, пока что не такой.
    – От этой компании вас избавят, за определенную, весьма скромную плату, избавят, – Синенко надел очки. – Условия создадут. Конечно, это не пятизвездочный отель. Но речь о вашем здоровье, здесь можно пойти на определенные неудобства, – он на минуту замолчал. – Хочу вот что сказать. Вы мужественный человек. Вы спокойно отнеслись к моим словам, моему диагнозу.

*   *   *   *

    Денисов, выйдя на воздух, постоял под дугообразным козырьком подъезда. Он чувствовал усталость и разочарование. Капли влаги, подхваченные ветром, летели мимо, садились на пиджак и брюки. Жадно затянувшись сигаретой, он смотрел, как несся по мостовой темный ручей и исчезал под решеткой сливной канализации. Нет, не за этими словами он пришел к Синенко, не этих ждал: клиника, обследование, хорошие условия, покой, диета. Все лишь слова, пустые слова, мусор. Лечь в московскую клинику – значит засветиться, снова попасть на психиатрический учет. Выходит, псу под хвост все планы. В свое время он перечеркнул всю прожитую жизнь, женился, взяв фамилию жены. Потом отъезд, похожий на бегство. Заметены все следы. И вдруг снова клиника.
    «Вот устроюсь на новом месте в Москве, – сказал он, прощаясь с женой на вокзале, – и сразу вызову тебя. Зачем нам с тобой прозябать в провинции? Какие тут перспективы? Опять ремонтировать холодильники? На эту работу меня больше не возьмут. А больше я ничего не умею, ничего. Я умею только ремонтировать холодильники». Стоял такой же, как сейчас, дождливый день, казалось, в город раньше срока пришла осень. Они с Машей дожидались поезда под этим дождем на перроне, у его ног стоял чемодан, битый чемодан с металлическими углами. С ним Денисов уходил в армию, с ним вернулся на гражданку. В этот старый чемодан вместились все его вещи, все имущество, вплоть до последней пары белья.
    Он ехал в Москву, взяв фамилию жены и этот чемодан. Столица ждала его, его ждал город больших надежд и больших денег. Там уже обосновались, осели товарищи по армейской службе, земляки. Они помогут хоть на первых порах, а дальше уж он сам. «Приедешь в Москву, ахнешь, там у нас будет совсем другая жизнь, совсем другая, – говорил он жене. – Там мне не нужно будет ремонтировать холодильники. Пойми, наш город это маленький мирок, он нам тесен, мы выросли из него. А в Москве стану работать в какой-нибудь солидной фирме, их много в Москве». Жена, кажется, верила, она кивнула головой, но тут же возразила: «У тебя всего десять классов. В фирму не возьмут с таким образованием. Нужен институт». Он рассмеялся: «Институт теперь нужен тому, кто собирается с голоду умирать».
    Дождь шел и шел, а поезд задерживался. Это тягостное ожидание становилось вовсе невыносимым. Денисов просил жену уйти, но она оставалась стоять рядом, сжимая ручку зонтика. И непонятно, слезы блестели на её щеках или дождевые брызги. В эту минуту Денисову казалось, что он любит свою юную, такую милую жену, казалось, все случится точно так, как он обещает, они обязательно увидятся в Москве, начнется другая жизнь, счастливая, и радостная. В своих обещаниях он не видел лжи, не видел даже легкой натяжки.
    Наконец подали поезд, Денисов поднял чемодан, свободной рукой обнял жену. «Сколько времени пройдет, пока мы увидимся? – она поднесла свое лицо к его лицу. – Сколько мне ждать?» Он улыбнулся: «Ты жди». Он чмокнул жену в щеку, похлопал рукой по худой спине. «Скоро все устроится, а ты жди моей телеграммы или письма», – он ещё раз поцеловал жену и подумал, что она, наверное, его очень любит. Иначе не мокла бы здесь на перроне. Денисов помахал Маше из окна вагона. Поезд тронулся, фигура жены под цветастым китайским зонтиком исчезла из виду. Больше они никогда не встречались.
    Развод он оформил на втором году своей столичной жизни. В коротком письме попросил прощения у Маши, написал, что не создан для семейной жизни, вообще плохо себя чувствует в последнее время, скорее всего, придется лечь в больницу и надолго. Позже он ругал себя за это письмо. Чего доброго. Маша ещё примчится в Москву, её сердце всегда распахнуто для жалости, готово к прощению. Только кому нужно это прощение? – спросил себя Денисов. И сам себе ответил: ей самой и нужно, ей одной, чтобы себе самой казаться лучше.
    Не нужно было писать ей в слезливом тоне, поминать какую-то больницу, в которую ему якобы предстояло залечь. Это лишнее. Нужно так, коротко и ясно: мол, нашел другую женщину, не вижу смысла в нашем дальнейшем союзе. Очень сухо, очень холодно. Такое письмо, унизительное для женского достоинства, не побежишь показывать всем встречным поперечным.
    Денисов затянулся сигаретой. Отброшенный щелчком пальца окурок исчез в мутном ручье.

*   *   *   *

    На улице и вправду посвежело после дождя. В мелких лужах дрожало серое небо. Глотнув прохладного свежего воздуха, он вошел в подъезд офиса. У лифта в отгороженной перегородкой каморке читал газету пожилой охранник Перегудов, имя и отчество которого выпало у Денисова из головы. Поздоровавшись, Денисов спросил, не ушел ли Кудрявцев. Охранник, которому, видимо, надоело одинокое сидение с газетой в своей будочке, ответил, что начальника не было уже с обеда и вообще все давно разошлись. Перегудов пересказал Денисову анекдот, показавшийся тому слишком сальным. Натужно, с усилием рассмеявшись, Денисов заспешил к лифту.
    Поднявшись на этаж, он, не зажигая света в коридоре, прошел к приемной Кудряцева. Убедившись, что дверь заперта, он вытащил из кармана связку ключей и выбрал нужный. Здесь, в приемной, можно ничего не опасаться. При самом неблагоприятном стечении обстоятельств легко вывернуться. Возникни на пороге Кудрявцев или референт Люба Гусева, хотя вероятность их появления близка к нулю, можно сказать, что ему необходимо составить деловое письмо, а пишущая машинка и принтер в их комнате не контачат, ткнулся сюда, дверь оказалась открытой.
    Заняв место референта, он зажег настольную лампу, вытащил из второго сверху ящика стола два стандартных листка писчей бумаги. Он включил пишущую машинку в сеть, держа листки за самый край, заправил их в каретку. Текст письма можно будет восстановить по следам на нижележащем листке бумаги. Наверняка в помещении «Русь-Люкс» милиция проведет обыск, конечно же, заинтересуется рабочим столом референта Кудрявцева. Если следователь не окажется полным дураком, именно с этого стола и начнут обыск. А в нижнем ящике, под коробочкой с конторскими скрепками найдут, безусловно, найдут второй листок, служивший подложкой, листок с откопировавшимся на нем в виде бороздок текстом.
    Следователь сможет здесь же, прямо на месте, восстановить текст этого письма. Нанесет на бумагу порошок, который осядет в бороздках текста, – и готово дело. А может, отправит бумагу в лабораторию, где лист, уже ставший вещдоком, сфотографируют в условиях теневого освещения, потом идентифицируют машинку, на которой он напечатан. Не важно, как все это произойдет. Общая канва сценария остается неизменной.
    Денисов на минуту задумался. Каким слогом изъясняются разгневанные обманутые женщины? Какую тональность письма взяла бы Люба, приди ей в голову идея написать такое письмо? Текст должен быть бессвязным, женщина писала его в приливе чувства, плохо соображая, не выбирая слов, не обдумывая в деталях содержание письма. Опять же, влияние настроения, сильных чувств. Эмоциональный накал должен возрастать к концу письма. Гусева – референт, вполне естественно, что она не пишет от руки, а пользуется машинкой. Несколько ругательств тоже не помешают, женщины умеют ругаться, только до случая маскируют эту свою способность. Так, хорошо. Что еще?
    Он держал в голове несколько вариантов этого письма. Все они не так уж плохи, но больно уж приглажены, вымучены, обдуманы, стилистически оформлены. Нет, не годится. Письмо разъяренной женщины это прежде всего плод её настроения, сиюминутной агрессии. Денисов достал из кармана пачку сигарет и зажигалку, прислушался. Лифт стоял на месте, в пустом коридоре не слышно даже легкого шороха. Какое выражение употребила жена по отношению к мужу, когда застала его с бабой в постели? Это в том анекдоте, что рассказывал охранник внизу. «Грязная обезьяна», кажется. Могла бы и покрепче. Ладно, и это пойдет, хотя Кудрявцев внешне обезьяну не напоминает. Все равно пойдет.
    Денисов стряхнул пепел в корзину для бумаг. «Грязная обезьяна», – нормально. Он раздавил окурок в пепельнице, отступил абзац, прикоснулся пальцами к клавиатуре машинки. «Пишу тебе, потому что не вижу иного способа пообщаться. Ты избегаешь меня демонстративно. Отказываешься разговаривать со мной, а если и разговариваешь, то только о делах, даешь поручения, приказываешь. Мне это надоело. Если ты не чувствуешь, что я человек, то в моей душе капля самоуважения ещё осталась. Когда я была тебе нужна, ты пользовался мной, как хотел, делал со мной все, что тебе вздумается». Денисов остановился.
    Пожалуй, ничего, с настроением. Пусть там менты гадают, что делал Кудрявцев со своим референтом, путь рисуют в своем воображении картинки и пускают слюни. «Ты использовал меня как женщину. А теперь даешь пинка. Ты не думаешь о последствиях, тебе наплевать на последствия. А они, уверяю тебя, будут, если ты не изменишься ко мне. Хотя мне теперь уже все равно. Ты вытер о меня ноги – вот твой выбор, грязная обезьяна».
    Перед тем как продолжать письмо, Денисов сунул в рот новую сигарету. Чудесно, вот и «грязная обезьяна» пригодилась.

*   *   *   *

    Оставив машину на заднем дворе больницы, Мельников обогнул лечебный корпус, гаражи и трансформаторную подстанцию. В этом заштатном городке, в этой больнице он бывал, когда работал в милиции, и хорошо помнил, где расположен морг. Мельников чертыхнулся, угодив начищенным до блеска ботинком в грязную лужицу, остановился на минуту, разглядывая обувь, и зашагал дальше к заметной издалека дырке в заборе. Слава Богу, Леднев не увязался с ним в эту муторную экскурсию по моргам. Хватило ума отказать ему. Да, эти визиты в трупохранилища не прибавляют жизненной энергии.
    Накануне Мельников посетил судебный морг в другом конце города, представившись сотрудником московского уголовного розыска, попросил дежурного судмедэксперта показать неопознанные трупы. Осмотрев тела, задумался, не позвонить ли Ледневу. Тело женщины, лежавшее на полу рядом с батареей отопления, по возрасту и комплекции примерно соответствовало пропавшей Елене Викторовне, но опознать погибшую Мельников так и не смог. Труп, неглубоко прикопанный, забросанный сверху еловым лапником, обнаружили дачники в лесопосадках возле самого города. Вернее, не сам труп, а то, что от него осталось. Голова и кисти рук были отрезаны убийцами, впоследствии их так и не нашли, с тела срезали родинки.
    «Труп пытались расчленить, – пояснил врач. – Но в последний момент, видимо, решили не возиться. Ограничились головой и кистями рук, скальпировали родинки. Не исключено, преступникам кто-то помешал довести работу до конца. А может, решили, сойдет и так. Причина смерти колото-резаная рана в сердце. А лесные грызуны, – он указал пальцем на бедра и предплечья трупа, – грызуны доделали то, что не успели преступники. Мягкие ткани частично обглоданы. Теперь её и мать родная не опознает».
    Мельников спросил, когда истекает срок хранения трупа. «Да какие тут сроки, – отмахнулся судмедэксперт. – Мы не формалисты. Пока идет следствие, пусть лежит. Может, ещё голова найдется». «А время, точное время наступления смерти, его вы установили?» – Мельников стоял перед трупом, решая, что делать дальше. «Вы хотите слишком многого, – врач развел руками. – Привезите мне свежий труп, определю время смерти с поправкой в пять минут. Тут совсем другой случай. И поправка другая – дня два-три… Она умерла примерно тридцать суток назад, ну, плюс минут несколько дней». Мельников все не уходил, все стоял, разглядывал эти жалкие останки человека. «Конечно, никаких носильных вещей на ней не было?» – спросил он. «Конечно», – ответил врач.
    Нет, это не Елена Викторовна, скорее всего не она. Надо объехать все оставшиеся морги и больницы, и если уж там не окажется тела, придется возвращаться в тот судебный морг уже вместе с Ледневым. Лучше так и сделать. Леднев не истеричная девица, выдержит эту процедуру.
    Осторожно, чтобы не испачкаться, Мельников обошел сваленные возле лестницы морга пластиковые мешки с цементом и по сколотым ступенькам поднялся на второй этаж и постучал в дверь, обитую оцинкованным железом, с табличкой «Старший патологоанатом Т. Ф. Громова». Женщина, совсем молодая, в безупречно белом халате поднялась со стула навстречу Мельникову.
    – Тамара Федоровна? – поинтересовался он, запуская руку в карман за просроченным милицейским удостоверением.
    – Татьяна Федоровна с вашего разрешения, – женщина натянуто улыбнулась чуть подкрашенными губами, мельком глянула в удостоверение.
    Представившись следователем Московского уголовного розыска, Мельников спросил, нет ли в морге неопознанных женских трупов и получил утвердительный ответ.
    – Старуха, доставлена три дня назад и женщина лет сорока – сорока пяти, доставлена, – Татьяна Федоровна полистала регистрационный журнал, – доставлена ровно месяц назад, точнее тридцать два дня назад сотрудниками ГАИ. За это время не опознана. А вчера получено разрешение прокурора на её кремацию. На завтрашнее утро заказан спецтранспорт. Хотите ознакомиться с результатами вскрытия? Извините, я спешу на планерку в лечебный корпус.
    – С планеркой придется подождать, – Мельников нахмурился. – Вы можете понадобиться мне здесь. Пройдемте к трупу.
    – Хорошо, – Татьяна Федоровна подняла телефонную трубку и, подумав секунду, опустила её на место. Она встала, одернула халатик, распахнув дверь, крикнула санитара. – Николай вас проводит, – сказала она Мельникову, – а я через пять минут догоню. Только предупрежу, что меня не будет на планерке.

*   *   *   *

    В подвале морга, пропахшем гнилью, хлоркой и формалином, оказалось так темно, что санитар оступился перед тем, как нашел на стене кнопку выключателя.
    – Везут к нам всех попало, – сказал он санитар. – Кого на дороге машиной сбило, кто с перепоя ноги протянул. А мы принимать должны. Это ведь не наша, как я понимаю, обязанность покойников со стороны принимать. Мы больницу должны обслуживать, как я понимаю.
    – Неправильно ты понимаешь, – сказал Мельников, обводя глазами помещение. Свет неоновых ламп дрожал под потолком. – Привезли, значит, должны принять. Таков закон.
    – Не знаю я эти законы, – Николай помял ладонью свое синеватое в искусственном свете лицо, кашлянул и сплюнул под ноги мокроту.
    Труп Елены Викторовны Ледневой Мельников опознал ещё издали. Подойдя вплотную к мраморному столу, он склонился над телом, внимательно, сантиметр за сантиметром осмотрел руки покойной, бедра, икроножные мышцы. Когда Мельников начал раздвигать пальцы ног трупа, низко склонившись над столом, санитар отвернулся.
    – Сколько лет тут работаю, а все привыкнуть не могу, – сказал он тихо. – Тяжело к смерти привыкнуть, как я понимаю.
    – Правильно, – Мельников порылся в кармане, достал деньги и протянул санитару. – Вот что, Коля, сходи-ка принеси простыню, только целую, прикрыть тело. А пока помоги мне перевернуть её на живот.
    Мельников, обойдя стол, приподнял труп за плечи. Коля, спрятав деньги под грязно-белый халат, в брючный карман, обхватил ладонями щиколотки ног. Когда санитар ушел, Мельников снова склонился над телом.
    – Простите, что задержалась, – Татьяна Федоровна, как бестелесное привидение, бесшумно подошла сзади и улыбнулась, когда Мельников вздрогнул при звуке её голоса. – Простите.
    – Ничего, я пока осматриваю тело, было чем заняться, – Мельников выпрямился. – Что показало вскрытие и кто его проводил?
    – Проводила я сама, – Татьяна Федоровна в свете люминесцентных ламп выглядела постаревшей лет на пятнадцать, проступили невидимые прежде морщинки, обозначилась синева под глазами. – Вы опознали тело?
    – Опознал, – Мельников вздохнул, больше всего ему сейчас не хотелось сообщать Ледневу о смерти Елены Викторовны. – И что вскрытие?
    – Смерть наступила от острой сердечной недостаточности, – Татьяна Федоровна поправила лацканы халатика. – Свое заключение я передала в органы дознания, следователю РУВД.
    – А какова причина сердечной недостаточности? – Мельников сделал шаг вперед.
    – Причина? Их может быть сотня, этих причин. Покойная могла отравиться грибами, могла пережить приступ ревматизма. Все, что хотите. Во всяком случае, я могу утверждать определенно: причина смерти не насильственная, а естественная, – врач сжала губы в узкую ниточку. – Не насильственная, – повторила она твердо. – На основании выводов экспертизы РУВД приостановило уголовное дело. У милиции, насколько я знаю, тоже нет оснований полагать, что женщина убита.
    – При осмотре тела вы видели царапину, неглубокую царапину на локтевом сгибе?
    – Видела, кажется, видела, – Татьяна Федоровна сморгнула. – Но царапина ни о чем не говорит. Это царапина – и только.
    – Царапины в этих местах очень часто маскируют следы от инъекций, – Мельников оперся рукой о мраморный стол. – Вы давно здесь работаете?
    – Что вы этим хотите сказать?
    – Ничего, – Мельников помотал головой из стороны в сторону. – В вашей профпригодности я не сомневаюсь, лично я. Но супруг покойной попросит назначить повторную экспертизу и доверить её другому лицу, не вам. Это его право. Надо все-таки узнать, отравился человек грибами или не пережил ревматизма. Где вещи покойной?
    – У нас в камере.
    – Хочу их посмотреть, заодно и телефоном вашим воспользуюсь.
    В тесной кладовке Мельников снял с антресолей холщовый мешочек, вытряхнул из него на придвинутую к подоконнику тумбочку черное вечернее платье без рукавов в золотых блестках, нижнее белье, электронные часики и пару лаковых босоножек. Запустив руку в мешочек, он пошарил в нем в поисках новых предметов, но внутри ничего не оказалось. Осмотрев вещи, он положил их обратно, забросил мешочек на прежнее место. В коридоре Мельникову встретился санитар Коля. Перебросив через плечо простыню, он шагал к лестнице.
    – Что, сейчас родственники подъедут? – спросил он Мельникова. – Вот простыночка.
    – А разве я на родственника не похож?
    – Деньги даете, это как родственник, те всегда деньги суют, – Коля смерил Мельникова взглядом. – А так нет, видно, что из милиции.

*   *   *   *

    …Мельников ожидал Леднева на лавочке в пыльном тополином сквере возле главного лечебного корпуса. Дважды он покидал свое место, шел в закусочную через дорогу, выпивал стакан холодного сока и возвращался на прежнее место, скрытое от жаркого полуденного солнца кронами деревьев. Он мутным взглядом водил по асфальтовой площадке, заставленной машинами, местами раскрошившемуся бетонному заборчику, отделявшему больничную территорию от внешнего мира, редким прохожим.
    «Бестолковая какая-то жизнь и такая же бестолковая смерть, – думал он. – Чуть было её не сожгли в крематории, как сжигают тела безымянных бродяжек, не опознанных родственниками». Сняв сырой на спине пиджак, Мельников пристроил его рядом с собой на лавочку и подумал, что надо бы сдержаться, не пить больше жидкость в такую жару. «Все потом выходит», – сказал он вслух. Он снова вспомнил исполосованный скальпелем женский труп. «Печень, наверное, плавает в баночке с формалином, – думал Мельников. – Придется сделать срез печени для фармакологической экспертизы. Да, не за свое дело взялась эта Татьяна Федоровна. Это работа не патологоанатома, а судмедэксперта, опытного судмедэксперта».
    Мельников вспомнил врача, с которым беседовал накануне в судебном морге. Вроде мужик опытный. Этот, если попотеет три-четыре дня, скажет что-то более определенное, чем эта Татьяна. Следит барышня за собой. Этот халатик, маникюр. В морге чистота, мытые полы. Это не то, что в московских трупохранилищах, где мужик лежит на бабе, а баба на мужике, текут, разлагаются. Даже не то, что в Лианозове, где порядка больше, чем в других моргах, но обстановка все равно убийственная. Не выпив спирт и внутрь не зайдешь, сблюешь от одного запаха. Тут совсем другое дело. Порядок, чистота. Если бы ещё вскрытия делали на совесть, не ленились провести химический анализ.
    Мельников бросил себе за спину на газон сигаретный окурок. Что там спросил его Леднев по телефону, спросил вдруг изменившимся, не своим голосом? «Ты уверен, что это Лена?» – вот что он спросил. Мельников замешкался с ответом, кашлянул в кулак, хотя думать было не о чем. «Ты уверен, что это Лена?» – повторил Леднев. Чудак, разве Мельников стал бы сообщать ему эту новость, если бы не был уверен: он нашел, кого искал. «Уверен, Иван, конечно, уверен», – и правда, запершило в горле. В эту минуту Мельников пожалел, что взялся помогать Ледневу, пожалел лишь на мгновение, душевная слабость быстро прошла. «Приезжай, Иван», – Мельников дважды продиктовал адрес. «Что, следов насилия на теле нет?» – спросил Леднев. «Следов насилия нет», – ответил Мельников и услышал на другом конце провода звук, похожий на вздох облегчения.
    «Значит, если нет следов насилия, требуется мое разрешение на проведение вскрытия?» – спросил Леднев. А все-таки молодец Иван, в такую минуту он способен что-то соображать. Ему бы плакать, как героине фильма «Будни майора милиции», плакать беззвучно, а он задает эти вопросы, впрочем, не лишенные практического смысла. «Нет, Иван, вскрытие уже делали, – ответил Мельников. – Таков порядок. Установили, что смерть не насильственная. Сердце остановилось». Мельников, ведя этот разговор в кабинете Татьяны Федоровны, чувствовал её взгляд спиной. Он не стал вслух высказывать свои мысли, сказал только, мол, возможно, придется сделать ещё кое-какие дополнительные анализы.

*   *   *   *

    Кто– то прикоснулся к плечу Мельникова, он поднял голову. Леднев в летнем светло-сером костюме, белой сорочке и темном одноцветном галстуке чуть нагнулся над ним. «Черт, у него добрый час занял этот туалет, -подумал Мельников, поднимаясь на ноги и пожимая руку Леднева. – Следователь прокуратуры там, в морге, наверное, совсем скис. А Леднев заставляет себя ждать, будто он барышня, а прокурор в морге жених». Мельникову хотелось сказать вслух что-то обидное.
    Он повел Леднева к моргу ближней дорогой через стройку.
    – Сейчас тебе предъявят результаты вскрытия, – говорил Мельников на ходу. – Там написано, что смерть наступила от сердечной недостаточности. Но причины сердечной недостаточности не установлены. Уголовное дело прекращено в связи с тем, что труп не опознан. Как только произойдет официальное опознание, дело будет продолжено в связи с вновь открывшимися обстоятельствами. Ты меня понял?
    – Понял, – Леднев пролез под перекладиной забора. – Чего тут понимать? Сердечная недостаточность, стандартное заключение. Лена никогда не жаловалась на сердце.
    – По закону ты можешь потребовать проведения повторной судебно-медицинской экспертизы, но доверить её другому лицу.
    – Сколько дней займет новая экспертиза?
    – Дня четыре, это только сама экспертиза, – Мельников показал рукой, куда идти дальше. – Считай, неделя. Но свидетельство о смерти можно выписать уже сегодня, после опознания.

*   *   *   *

    Возле стола с трупом топтался следователь городской прокуратуры Георгий Семенович Чепурной. Он то и дело потирал большим и указательным пальцем седые усы, словно проверял, на месте ли они.
    – Чего-то долго ты, – проворчал Чепурной. – Когда в МУРе работал, быстрее бегал. Зови твою начальницу Татьяну Федоровну, – сказал он санитару. – Скажи ей, что понятой будет.
    – Бывший супруг покойной сюда, между прочим, из Москвы добирался и добирался не на ракете, – Мельников приподнял с трупа простыню. – Эй, – окликнул он уходящего санитара. – Я же просил одеть труп, а ты только простыней накрыл.
    – Он не велел, – санитар показал пальцем на Чепурного.
    – Иди-иди, – сказал Чепурной санитару и проверил, на месте ли усы. – Какие нежности при нашей бедности, – он подошел к высокому подоконнику, где лежала его затертая свиной кожи папка. – Тебе, Мельников, хорошо известно, как проводят опознание трупов, вот и помалкивай себе. Тут я хозяйничаю, как скажу, так и будет. Твой друг может сам попросить, чтобы труп одели, но знай, я его просьбу отклоню. Носильные вещи опознает отдельно, – он кивнул головой на соседний столик, где лежали вещи из камеры хранения.
    – Зачем человеку видеть, как искромсали его жену при вскрытии? – Мельников поджал губы. – Он её и в одежде опознает.

*   *   *   *

    Следователь прокуратуры Чепурной вслух читал протокол предъявления для опознания. Читал медленно, делая частые остановки и, отрываясь от текста, оглядывал лица присутствующих одно за другим, снова опускал глаза к бумаге, исписанной кудрявым старушечьим почерком.
    – На автостраде вблизи поселка Ключниково в автомобиле «Жигули 21013» с московским номером таким-то обнаружен неопознанный труп женщины, внешность и одежда которой имеют сходство с приметами и одеждой без вести пропавшей Ледневой Е. В., описанными Ледневым И. С. на допросе в московском отделении милиции таком-то и запротоколированными в карточке без вести пропавших, – голос Чепурного, отраженный низким сводчатым потолком, звучал зловеще.
    Он снова поднял глаза и внимательно посмотрел на Леднева. Тот, не зная, нужно ли подтверждать слова следователя, на всякий случай кивнул и выдавил из себя «да». Чепурной левой свободной рукой потрогал усы.
    «На каком ещё допросе в милиции? – спросил себя Леднев. – В милицию я сдал заявление. Не было там никакого допроса. Впрочем, какая теперь разница: был допрос или его не было? Не имеет значения, все это уже не имеет никакого значения». Он отступил на шаг назад, чтобы в поле зрения не попадал стол, на котором лежали останки бывшей жены, накрытые серой простыней.
    – Этот труп представлен гражданину Ледневу И. С. в морге городской больницы номер два при достаточном искусственном освещении (над столом, где находится труп, висит лампа дневного света), – Чепурной снова оторвался от текста, посмотрел под потолок, словно хотел убедиться, что лампа в металлической решетке действительно находится над столом и освещает этот стол ярко. – С участием понятых Мельникова Егора Владимировича, проживающего в Москве и Громовой Татьяны Федоровны, проживающей, – Чепурной строго посмотрел на врача.
    «Издевается он что ли? – думал Леднев. – Думает, что с этими усами он похож на Эркюля Пуаро».
    – Перед предъявлением трупа следователь прокуратуры произвел туалет трупа, – на слове «туалет» Чепурной почему-то сделал ударение. – Протер лицо марлей, причесал волосы и открыл глаза с помощью ватных шариков. Всем участникам предъявления для опознания разъяснены их права. Гражданин Леднев предупрежден об ответственности за дачу заведомо ложных показаний. Подпись Леднева.
    «Какая глупость, – думал Леднев. – Какая чушь свинячья. Ложные показания… Такое придумать надо». Его поташнивало от запаха гнили и формалина, поглядывая на Громову, он решал, не время ли сейчас спросить у врача нашатырного спирта. «Если это издевательство будет продолжаться ещё хоть пять минут, я уйду, возьму и уйду, пусть сам себе читает этот протокол», – решил Леднев, но продолжал стоять без движения, только оперся ладонью о ближний стол, где лежали вещи бывшей жены. Он боролся с тошнотой, сглатывал жесткий круглый комок, застрявший в горле, но комок не исчезал, мешая дыханию.
    – С вами все в порядке? – следователь смотрел на него прищурившись. – Вы какой-то бледный.
    – Все нормально, – Леднев кивнул. – Просто душно.
    – Ничего, сейчас закончим, – Чепурной уткнулся в протокол. – Представленный труп находится на секционном столе без одежды. Возле трупа на соседнем столе расположены вещи: три женских платья разных цветов, трусы, бюстгальтер, три пары женских босоножек разных цветов без задников и с открытым носком, среди которых находится и одежда, снятая с трупа, – Чепурной прервал чтение, высморкался в клетчатый носовой платок и откашлялся.
    – Ладно, Георгий Семенович, давай расписываться и шабаш, – Мельников полез в карман за ручкой. – Хватит эту бодягу разводить.
    – Это документ, а не бодяга, – Чепурной скомкал платок и сунул его на место. – Если не хочешь быть понятым, лучше санитара позвать. Я, в отличие от некоторых, не в шарашке работаю, а в прокуратуре. И правила эти не мной придуманы. И не прерывай меня больше, а то вызову другого понятого, весь протокол стану заново оформлять. Итак… На вопрос следователя к Ледневу И. С., не узнает ли он в предъявленном трупе свою бывшую жену Ледневу Е. В., свидетель Леднев после тщательного осмотра лица и туловища трупа заявил…
    Леднев потрогал пальцами горло. Твердый комок, застрявший там, по-прежнему не давал свободно дышать. Леднев решил спросить нашатырного спирта, но опять передумал, только посмотрел на Громову, стоявшую у стола, скрестив на груди руки и скорбно склонив голову, будто это она потеряла близкого человека.
    – На вопрос, не узнает ли свидетель Леднев среди предъявленных вещей вещи своей бывшей жены, свидетель, внимательно осмотрев предъявленные вещи, указал на платье своей бывшей жены, заявив, что это платье он лично привез ей из-за рубежа, – продолжал читать Чепурной.
    Чувствуя, что процедура опознания подходит к концу, Леднев немного ободрился, задышалось легче.
    – Никаких замечаний от свидетеля не поступало, – на этот раз Чепурной сделал ударение на слове «никаких».
    Леднев решил, что в молодые годы следователь участвовал в самодеятельности, в День милиции декламировал с эстрады ведомственного дома культуры злободневные вирши, конечно же, собственного сочинения, ну, в крайнем случае, Исаковского. А современным поэтам следователь вряд ли доверяет.
    – Понятой Мельников Е. В. заявил, что следователь необоснованно отклонил предложение о предъявлении трупа в одежде. Но предъявление трупа в одежде, по мнению свидетеля Леднева, осложнило бы процесс опознания, так как он, свидетель, мог бы легко ошибиться. Протокол прочитан вслух. Записано правильно. Следователь прокуратуры, юрист второго класса Чепурной. Теперь попрошу расписаться свидетеля и понятых.
    Чепурной положил исписанный бланк протокола на стол и протянул ручку Ледневу. Тот непослушными пальцами поставил закорючку в нужном месте. «Что он за глупость написал? – спросил себя Леднев. – По следователю выходит, что я не опознал бы Лену в одежде. Так что ли?» Но сил на то, чтобы спорить из-за поправок в протоколе, у Леднева уже не осталось.
    – Если можно, я выйду на улицу подышать, – попросил он.
    – Конечно, подождите на улице, – сказала Татьяна Федоровна и поставила в протоколе размашистую подпись, передала ручку Мельникову.

*   *   *   *

    Леднев, не дослушав врача, уже плелся к дверям и считал ступеньки лестницы. На лавочке возле подъезда он выкурил подряд две сигареты и почувствовал, что жизнь возвращается к нему. Леднев смотрел на голубей, воркующих возле бункера с мусором, на подвижные солнечные блики, пробравшиеся через листву и отпечатавшиеся на асфальте. Он кивнул следователю прокуратуры, вышедшему из подъезда.
    Короткими шагами тот дотопал до угла морга, переложил из руки в руку потертую папку из свиной кожи и, полный достоинства, исчез из вида. Ледневу захотелось встать, покинуть больничную территорию, сесть за руль и помчаться к Москве, но он продолжал сидеть, глядя перед собой пустыми глазами. Из подъезда вышел Мельников, подойдя к лавочке, сел рядом, протянул Ледневу какую-то бумажку.
    – Вот справка о смерти, – Мельников передал бумажку Ледневу, тот, не глядя, спрятал её в кармане пиджака. – Теперь можешь получить в загсе свидетельство о смерти, это нужно для похорон.
    – Да, это нужно, – машинально повторил Леднев. – Но объясни, как Лена вообще сюда попала? В этом городишке у неё нет ни родственников, ни знакомых. И что это за машина, в которой нашли её тело? У Лены не было своей машины. За руль она не садилась года два, может, больше.
    – Ты ведь не жил с ней последний год, возможно, она изменила привычки, – Мельников мял в пальцах сигарету. – А машина… Елена Викторовна могла одолжить машину у знакомых, например.
    – У Лены не осталось знакомых, которые дали бы ей машину хоть на час, – Леднев вздохнул. – Объясни мне по-человечески, что вообще произошло?
    – Если верить Чепурному, произошло дорожно-транспортное происшествие. «Жигули» врезались в столб. Судя по повреждениям автомобиля, скорость была минимальная, может, километров пятнадцать. Следователь полагает, что ей стало плохо за рулем, она захотела съехать с трассы, немного не рассчитала. Труп Елены Викторовны обнаружили в этой машине на водительском месте. Раннее утро, шоссе почти пустое, мимо проезжала патрульная машина ГАИ, остановилась. В результате столкновения с дорожным столбом Елена Викторовна не пострадала, есть пара царапин, синяки. Смерть, как утверждает эта Громова наступила из-за остановки сердца. Поэтому следствие сделало вывод: человеку стало плохо, она пыталась вырулить на обочину, но дело до конца довести так и не смогла, сердце отказало. В эту схему все укладывается: и смерть и ДТП. Случаи, когда люди умирают за рулем не редкость.
    – Значит, теперь дело сдадут в архив. Они ведь сочинили такую гладкую версию.
    – Нет, не сдадут. Следствие будет продолжено, как сказал Чепурной. Этим займется областная прокуратура. Если тебе от этого легче.
    – Значит, мне опять сидеть у телефона и ждать звонка из прокуратуры? – Леднев достал новую сигарету. – Прежде всего нужно выяснить, чья это машина, кто её хозяин.
    – Прежде всего наберись терпения. Машина от нас никуда не денется, сейчас она на городской стоянке ГАИ и будет там находиться пока не закончится следствие. Нужно подождать результатов новой экспертизы. Если Елена Викторовна умерла от остановки сердца, то есть естественной смертью, вопрос «чья машина?» станет третьестепенным.
    – Хорошо, это версия следствия, – Леднев с трудом ворочал пересохшим языком. – А сам ты что думаешь?
    – Патологоанатом молодая, неопытная женщина, только три года назад мединститут закончила, минус декретный отпуск. У неё ребенок, а у ребенка сейчас зубки режутся, он кричит, ребеночек, ночами спать не дает. Громова вся в себе, в проблемах своей личной жизни. Короче, верить её выводам я не могу.
    – И все-таки ты хоть что-то себе уяснил?
    Леднев поднялся на ноги. Мельников тоже встал и отбросил окурок к строительному забору.
    – Елену Викторовну нашли в машине, сидящую за рулем. Понимаешь, сидящую? Значит, трупные пятна должны находиться на её ягодицах и задней поверхности бедер. Трупные пятна проступают спустя четыре – шесть часов после наступления смерти. А сколько времени Елена Викторовна находилась в этой машине? Может, час, может, три, может, с вечера предыдущего. Машину патруль ГАИ обнаружил в пять сорок пять утра. Около двух часов с минутами занял осмотр места происшествия, переговоры по рации с городским ГАИ. Ждали следователя, делали фотоснимки, составляли протокол. Значит, как минимум ещё часа полтора. За это время положение тела милиционеры не меняли. Тело оставалось на водительском месте, спина в вертикальном положении, голова откинута назад. В любом случае, трупные пятна должны проявиться именно на ягодицах и внутренней поверхности бедер. А пятен там нет.
    – Ты хочешь сказать… – Леднев закашлялся.
    – Я хочу сказать: трупных пятен на ягодицах нет. Вот и все, – Мельников развел руки в стороны.
    – Значит…
    – Я говорю, на ягодицах нет пятен. Трупные пятна – на лопатках.

*   *   *   *

    Четверть часа Денисов топтался возле театрального подъезда, ожидая Ирину. Он приехал раньше назначенного времени, поставил машину за углом здания, проверил барахливший замок багажника, постучал носком ботинка по покрышкам, полез в карман пиджака проверить, не забыл ли билеты и, наконец, отправился к театральному подъезду.
    Ира любила театральную Москву. Желая ей угодить, не показаться в глазах девушки провинциальным жлобом, сознательно ограничившим свой мир лишь денежными интересами, он доставал билеты на все заметные московские спектакли, на постановки заезжих трупп. Денисов взял за правило никогда категорично не оценивать при Ирине тот или иной спектакль, выслушать сперва её мнение, а уж потом добавить что-нибудь от себя, какую-нибудь умную многоярусную фразу. «Да, постановка интересная, по-своему, конечно, но режиссер сознательно замыкается в им же нарисованном круге. Он псевдоэстетичен», – говорил он. Как хочешь, так и понимай эти слова. Ни «да», ни «нет», ни плохо, ни хорошо. Все эти режиссеры стараются казаться умнее и талантливее, чем они есть на самом деле. А он чем хуже? Дураком выглядеть тоже не хочется. В минуты своих рассуждений Денисов чувствовал благосклонное внимание Ирины. А про себя думал: «Очередная хренота. Пыжатся, пыжатся. Вешают на уши дерьмо собачье».
    Денисов прошелся до театрального подъезда и обратно до угла здания. Летний вечер увядал на глазах, публики на площадке перед входом в театр заметно прибавилось, а новые люди все подходили и подходили. Боясь проглядеть Ирину в этом скоплении народа, Денисов приблизился к толпе и застыл перед афишей, как солдат на посту. Мимо проходили люди, женщины с интересом, почти нескрываемым, поглядывали на него, обдавали ароматом дорогих и не очень дорогих духов и шли дальше.
    – Какими судьбами?
    Денисов повернул голову на знакомый голос. Перед ним стоял, обнажая в улыбке все тридцать два зуба, старый знакомый, председатель реабилитационного центра инвалидов «Восход» Михаил Александрович Сычев. Он протянул Денисову для рукопожатия огромную красную ладонь с короткими пальцами.
    Пожимая руку знакомого, Денисов разглядел рядом с Сычевым миниатюрную блондинку, которая, казалось, могла поместиться в кармане Михаила Александровича. Изображая на лице любезность и приятное удивление, Денисов низко наклонился и поцеловал поднятую слишком высоко, явно не для пожатия, руку блондинки и произнес первый пришедший в голову комплимент, весьма двусмысленный. Одно время Сычев пользовался услугами фирмы «Русь-Люкс», скупая престижные московские квартиры направо и налево. Позже, заработав на перепродаже квартир, он почему-то решил, что спекуляция недвижимостью не лучший способ вложения денег.
    Одно время, получив государственные кредиты на развитие производства, где заняты инвалиды, Сычев развернулся широко. Он начал переговоры о получении новых льготных кредитов, рассчитывал на уменьшение арендной платы за складские помещения. Денисов, не привыкший считать чужие деньги, решил, что получай инвалиды, опекаемые Сычевым, хоть малый процент от его сделок, давно бы жили в отдельных особняках, а на службу ездили отнюдь не городским транспортом.
    – Пойдем, – блондинка с неожиданной силой дернула Сычева за рукав пиджака.
    Сычев и исчез в людском водовороте. Денисов поправил галстук и посмотрел на часы.
    – Кто этот толстый тип, с которым ты беседовал? – Ира подмигнула Денисову.
    – Во-первых, здравствуй, – он пропустил девушку вперед себя, протянул билеты седой женщине в синей униформе, обшитой по воротнику и лацканам золотой тесьмой. – Этот человек убежден, что наше государство – это огромный собес. А он сам занял в этом собесе не последнее место. Помогает инвалидам, дает им работу.
    – И какую же работу он им дает? – Ирина остановилась перед другой женщиной в униформе и купила программку и цветной буклет.
    – Какую работу? – Денисов на секунду задумался. – Это не имеет значения, какую работу. Сычев и сам, по-моему, плохо представляет, чем занимаются его инвалиды. Он говорит, вроде инвалиды делают какие-то включатели или выключатели. В общем, хлам какой-то. Этой продукцией все склады завалены, хоть на свалку вывози. Только место занимают, никто эти включатели не берет, – Денисов решил, что Ирине необязательно знать все подробности труда инвалидов. – Потому что эти включатели плохо включаются.
    – Надо же, как интересно, – сказала Ирина. Денисов не понял, что именно оказалось интересным его спутнице. Ира взяла его под руку и повела за собой. Она остановилась у стены, увешанной картинами, написанными маслом. – Почему современные художники совершенно забыли акварель?
    Денисов задумался: пора обо всем поговорить с Ириной, она умеет становиться серьезным человеком, она выслушает его и поймет. Она не откажет, если он сделает ей предложение. Скорее всего не откажет. То есть он уверен все согласии. Но нужно сказать и другое. Нужно сказать трудные слова. Она должна знать, что он болен, точнее, не совсем здоров. Рано или поздно этот разговор придется начать. Пусть делает выбор. Денисов продолжал разглядывать картину, названную её автором «Осенний букет» и напоминающую разрыв снаряда.
    Денисов хотел сказать, что для картины «Шестьдесят минут тишины» позировал какой-то инвалид, кто-то из подчиненных Сычева, но передумал, решив, что эта острота для женского уха слишком груба. Они преодолели уже половину лестницы, ведущей в буфет, но звонок заставил их остановиться.

*   *   *   *

    За действием спектакля Денисов следил невнимательно. Случайная встреча с Сычевым у театрального подъезда теперь казалась добрым знаком, чуть ли не подарком судьбы. «Да, идет фарт так идет», – думал он, наблюдая, как на сцену вышел юноша с приклеенной стариковской бородищей и стал нарочито гнусавым голосом отчитывать какую-то девушку в белом школьном фартуке за то, что та плохо метет его комнату и не протирает мебель. Девушка заплакала, юноша с бородой принялся ходить взад-вперед по сцене, выбивая из подмостков пыль. «Счастье фраера ярче солнышка», – думал Денисов, слушая вялую перебранку на сцене.
    Если сейчас же после первого действия в антракте разыскать Сычева и так, между делом, сообщить ему, что фирма «Русь-Люкс» на днях закончила ремонт особняка в центре Москвы и собирается выставлять этот особняк на продажу. Цена более чем умеренная. Единственное условие – никаких рассрочек, наличный расчет на месте. Сычев может клюнуть на это предложение, вероятно, клюнет. Покупка особняка у фирмы «Русь-Люкс», с которой Сычеву уже приходилось иметь дело, которой он, безусловно, доверяет, да ещё по весьма умеренной цене – на такое предложение он должен клюнуть. Он купит особняк хотя бы для того, чтобы перепродать его с выгодой, без хлопот хорошо заработать. Еще год назад Сычев подыскивал подобное помещение, непонятно, правда, с какими целями, да это и не важно. Сычев вел переговоры с одной крупной риэлтерской фирмой, но сделка в последний момент расстроилась. Кто-то, кажется, перекупил особняк прямо перед его носом.
    Денисов перевел взгляд на сцену. Сутулый мужчина в сюртуке убеждал другого мужчину, в красной рубахе, что лучше действовать именно ночью, когда все уснут, и показывал длинный армейский штык, зловеще блестевший в свете прожекторов. Денисов зевнул и на пару минут закрыл глаза, уставшие от яркого света. Когда он раскрыл глаза, сутулый мужчина на сцене потрясал старинным ружьем и кричал в публику, что месть – это тот сосуд с горько-сладким вином, испить из которого он должен до самого дна. Денисов подумал, что акт мести скорее всего вообще не произойдет, а допотопное ружье так и не выстрелит, иначе все окажется слишком примитивно, а примитивных финалов в современных пьесах не бывает. К этому моменту Денисов окончательно потерял нить сюжета.

*   *   *   *

    В буфете Денисов купил Ирине какую-то закуску, кофе, сок и фужер шампанского, взяв себе бутылку пива и бутерброд с рыбой. Сычев потерялся где-то в фойе, не оказалось его и в буфете. Денисов с беспокойством смотрел по сторонам и пил мелкими глотками теплое пиво.
    – Во втором действии спектакль из плоскости ходульной мелодрамы перейдет в плоскость идиотизма, – сказала Ирина, приканчивая салат. – Увидишь, действие начнет распадаться, будет доведено до абсурда. Это режиссерская манера.
    – По-моему, спектакль с самого начала находится в плоскости идиотизма, – заметил Денисов. – Эту манеру исповедуют, кажется, все режиссеры.
    – Тебе не нравится спектакль? – Ирина оторвалась от полупустой тарелки и подняла на него глаза, такие прекрасные, что у Денисова замедлилось дыхание.
    – Почему не нравится? – уклонился он от прямого ответа. – Во всем есть свои прелести, даже в идиотизме.
    – А как тебе Антонович? По-моему, он так убедителен в этой роли.
    Денисов не мог определить, в какой роли занят Антонович, но почему-то решил, что это молодой человек с приклеенной бородой, изображавший старика.
    – Да, вот Антонович убедителен, – повторил он за Ириной. – Уж кто кто, а Антонович убедителен.

*   *   *   *

    Он извинился перед Ириной за то, что оставит её на пять минут, вышел из буфета и спустился по двум лестничным маршам в курилку. Здесь у самых дверей туалета он нашел Сычева, пускающего дым в одиночестве. Обрадовавшись, что поблизости не видно писклявой блондинки, он задал Сычеву пару пустых вопросов о спектакле и о жизни вообще, оборвал этот разговор и перешел к делу.
    – Это, конечно, заманчиво, – Сычев вдохнул сигаретный дым. – Собственного своего помещения под офис у меня до сих пор нет, приходится арендовать, – он назвал сумму годовой аренды. – Я пару раз пытался купить отдельно стоящее здание и чутье нарвался на неприятности. Оказалось, здание мне пытались продать его балансодержатели, а не собственники. Понимаешь? Они хотели переуступить мне права владения, а это отнюдь не значит, что я покупаю право собственности. Это разные вещи. Мой юрист еле разобрался в этой петрушке. А я чуть не влетел на большие деньги.
    – Тут совсем другая схема, – Денисов понял, что Сычев уже клюнул и сейчас просто говорит приличествующие случаю слова. – Через год окупишь все вложения. «Русь-Люкс» – контора надежная. Справься у своих юристов, какие документы я должен предоставить. Все они, вплоть до последней справки из санэпидемстанции, у меня на руках. Рассчитывайся, и я жду приглашения на новоселье.
    Денисов наблюдал, как из женской уборной вышла блондинка и повисла на локте Сычева. Денисов изобразил на лице самую приветливую улыбку, на которую был способен.
    – Как вам это представление? – женщина облизнула губы и вопросительно посмотрела на Денисова.
    Он пожал плечами и поднял глаза к серому потолку.
    – По-моему, во втором акте из плоскости мелодрамы действие должно перейти в плоскость идиотизма, – изрек Денисов. – Единственное, что я могу сказать определенно – Антонович очень убедителен. Это его роль.
    – А нам никак, – ответил за женщину Сычев. – У Кларочки даже голова разболелась. Не знаю, оставаться на второе действие или уйти.
    – Как это уйти? – женщина округлила глаза. – Ты только что сам говорил, что спектакль хороший. Тебе же понравилось. Чего-то все они интригуют, интригуют. Чего-то все они из-под старика хотят.
    – Старика замочат, как пить дать замочат, – пыхнул дымом Сычев. Он деликатным жестом стряхнул женщину со своей руки, отвел Денисова в сторону, в дальний угол курилки. – Так ты говоришь, дело совершенно чистое?
    Сычев уставился в переносицу Денисова.
    – Абсолютно чистое, – Денисов смотрел на Сычева ясными глазами. – Прикинь, какие сейчас цены на жилье, – он назвал несколько цифр, коротко и емко описал прелести отремонтированного особняка. – И эти потолочные цены за год поднимутся минимум процентов на десять. Значит, цены на отдельно стоящее здание в центре будут расти примерно втрое быстрее. Да это самое выгодное предложение в твоей жизни. Проконсультируйся, наведи справки, привези с собой хоть всех московских юристов. Тебе скажут: это не сделка, а подарок. Условие: расчет наличными. И ещё сроку на размышление неделя.
    Сычев выглядел озадаченным. Он пожал руку Денисову и почесал затылок.

*   *   *   *

    Все второе действие старик стонал, иногда приподнимался, чтобы испить воды из деревянного ковшика, что приносила ему служанка. Наконец, когда стенания старика стали вовсе непереносимыми, он скончался, предварительно попросив прощения у всех действующих лиц и у публики. Перед смертью он отписал все состояние той девушке, что плохо мыла его комнату в начале спектакля.
    Потом на сцене возникли два человека в форме гостиничных швейцаров, у одного из них на груди болтался судейский свисток, и увели сутулого в острог. Спектакль кончился свадьбой, все действующие лица целовались друг с другом и с чем-то поздравляли усатого мужика в красной рубахе.
    На улице уже стемнело, ветер гнал сухую пыль, шевелил неубранный мусор. Денисов распахнул перед Ириной дверцу машины, сел за руль и прикурил сигарету.
    – Ты довольна? – спросил он, трогая с места. – Это гастрольный спектакль, а гастроли не всегда удачные бывают. Когда откроется театральный сезон, отведем душу.
    – Да, какой-то сюжет вялый, – сказала Ирина. – Антонович, конечно, молодец. Но нельзя же только на нем вывозить весь спектакль. А Тарханов просто халтурил. Даже зевал на сцене, это уже ни в одни ворота не лезет. От него я ожидала большего.
    – Театр агонизирует, – сказал Денисов. Фраза крутилась в голове с утра, просилась на язык.
    – Ты зайдешь к нам попить чаю? – спросила Ирина. – Мама рада будет. Она испекла грандиозный пирог.
    Денисов отказался, сказав, что в полночь ждет междугородного звонка, к этому времени нужно добраться до дома.

*   *   *   *

    Денисов остановил и припарковал машину в глухом проходном дворе в квартале от дома, где жил генеральный директор фирмы «Русь-Люкс» Дмитрий Николаевич Кудрявцев. Оставшуюся часть пути он прошел пешком, а потом ещё битый час сидел на лавочке в сквере перед кирпичным девятиэтажным домом, дожидаясь, пока разойдутся гости, собравшиеся по случаю дня рождения начальника.
    Денисов прикидывал, как действовать, если кто-то из гостей задержится, и хозяин останется в квартире не один. Но гости вышли одной группой, постояли у подъезда, ожидая, когда спустятся остальные, потом все они, человек семь, пошли в сторону улицы. Денисов посидел на лавке ещё четверть часа и поднялся на этаж.
    Звонок в квартиру Кудрявцева раздался в тот момент, когда он с оставшейся после гостей посудой курсировал из гостиной на кухню. Дмитрий Николаевич подумал, что какой-нибудь гость, скорее всего Максим Георгиевич Вощанов, славившийся своей феноменальной беспамятностью, оставил что-то из вещей и вот теперь вернулся забрать свой зонтик или перчатки. Кудрявцев поставил тарелки в мойку и, крикнув: «Уже иду» – заспешил к дверям. Он зажег в прихожей свет, осмотрелся по сторонам, но не обнаружил ни на полочке под зеркалом, ни на вешалке чужих вещей.
    – Черт беспамятный, чего он опять забыл? – прошептал себе под нос Кудрявцев и, открыв первую деревянную дверь, случайно сбросил с ноги шлепанец.
    Он завозился перед дверью, надевая соскочивший тапок на ногу и приник к глазку, вмонтированному во вторую, уже металлическую дверь. Но вместо рассеянного Вощанова он увидел через стеклышко физиономию Сергея Денисова. Тот уставился куда-то в потолок и сложил губы бантиком, казалось, он насвистывал какую-то мелодию.
    – Кто там? – спросил Кудрявцев, чтобы выиграть мгновение и собраться с мыслями. «А этот зачем притащился в такую поздноту? – спросил себя Кудрявцев. Дня ему что ли мало?» Он решал, открывать ли дверь. Можно запросто сказать, что у него женщина, и тем самым отложить любой, самый срочный разговор до утра.
    – Это я, Денисов, – голос звучал ровно.
    «Ладно, больше пяти минут он здесь не задержится, – решил Кудрявцев, отпирая верхний замок. – Если уж этот пришел так поздно, значит, дело действительно важное». Денисов бывал в квартире Кудрявцева три-четыре раза, всегда по неотложным делам. Еще Кудрявцев подумал, что за ужином выпил слишком много шампанского, а это, пожалуй, лишнее. Он открыл второй замок, потянул тяжелую дверь на себя и впустил Денисова в прихожую.
    – Ты что это людям по ночам спать не даешь? – спросил Кудрявцев и тут же добавил: – Правда, ещё не ночь, – он наблюдал, как Денисов расшнуровывает свои туфли.
    Шампанское создавало в голове странный шум. Кудрявцев посмотрел на себя в большое настенное зеркало и увидел на груди новой светлой сорочки пятно от томатного соуса. Краем глаза он наблюдал, что Денисов снял свой светлый пиджак и пристроил его на вешалке. Кудрявцев не мог решить, зачем это его поздний гость снимает пиджак. Не ответив на собственный вопрос, он внимательно осмотрел пятно на сорочке. С тех недавних пор, как Кудрявцев расстался со своей последней женой, мелкие проблемы быта ему приходилось решать сто раз на дню. Он безропотно смирился с этими неудобствами, недавно расторгнутый брак тяготил Кудрявцева, любовь, если она и существовала когда-то, давно выродилась, превратилась в какое-то другое мелкое чувство. Остались лишь взаимные претензии и обиды, которые не исчезли, не забылись, а скопились на дне души и вылезали наружу, провоцируя скандалы.
    Кудрявцев повернулся к Денисову, машинально расстегнул вторую пуговицу испорченной соусом сорочки и тут же получил страшный в своей силе удар кулаком в левую половину груди. Кудрявцева, не готового к сопротивлению, отбросило в другой конец прихожей к стенному шкафу. Он ударился затылком и спиной о створки шкафа и, уже сидя на полу, увидел, как откуда-то сверху валятся коробки с обувью. Свет погас перед глазами, но вспыхнул снова.
    Кудрявцев чувствовал, что он жив и подумал, что этот страшный удар в грудь не нож и не пуля – всего лишь удар кулака. Возможно, сломаны ребра… Но он сможет встать, если не встать, то хотя бы крикнуть, истошно заорать, чтобы услышали соседи, чтобы весь дом содрогнулся от этого крика. Он набрал в легкие воздуха, много воздуха, но из груди вместо крика вырвался какой-то жалкий звук: то ли стон, то ли шипение, не поймешь. Кудрявцев видел, как Денисов подошел к нему вплотную, наклонился совсем близко.
    Сердце билось неровно и тяжело, каждым своим ударом причиняя новую боль. Кудрявцев снова набрал в легкие воздуха, решив, что сейчас, именно сейчас нужно крикнуть во весь голос, иначе будет поздно. Но наружу вышло лишь короткое ругательство. Он чувствовал, как Денисов вцепился в его волосы пятерней, чуть согнул ноги, наклонился, далеко назад отвел правую руку и нанес новый сокрушительный удар в то же самое место, в левую половину груди.
    Он пришел в себя уже через несколько секунд от нестерпимой боли и подумал, что ребра наверняка сломаны, сейчас, может, через минуту, концы сломанных костей проткнут сердечную мышцу, и он умрет здесь, в этой прихожей, на полу среди картонных коробок и выпавшей из этих коробок обуви. Он почувствовал, как медленно немеют пальцы рук. Кудрявцев понимал, он должен что-то сделать, но что именно он должен сделать, о, это был нелегкий вопрос. В спальне в ящике с постельным бельем лежал «Люгер» калибра 7,65 с полной обоймой. Да, в спальне под бельем. Но дорога туда казалась длиннее дороги на Луну.
    Кудрявцев потянулся к стоящему рядом табурету, не отдавая себе отчета, зачем понадобился ему этот табурет, чем поможет. Но рука оказалась вывернутой, рука занемела от боли и упала на паркет, а сам Кудрявцев почувствовал, что его перевернули на живот, а под его шеей прошла ладонь и предплечье Денисова. «Почему он душит меня не пальцами, а предплечьем?» – спросил себя Кудрявцев, уже плохо понимавший, что вообще происходит. Дыхание прервалось…
    Кудрявцев дернулся, стараясь сбросить с себя тяжесть чужого тела. Глаза, замутненные слезами, перестали видеть настенные часы. Секундная стрелка обежала один круг, потом второй…

*   *   *   *

    Первое, что увидел Кудрявцев, когда сознание вернулось, и он смог открыть глаза, это цветные трусы Денисова. Яркие трусы: желтые пчелы сидели на красных цветах. Кудрявцев удивился тому, что до сих пор жив, удивился Денисову, стоявшему перед ним в одних трусах. Потом он увидел сложенные стопкой на диване брюки, рубашку и галстук Денисова. Кудрявцев испытывал боль во всем теле. Он осмотрел себя и понял, что лучше было умереть там, в прихожей на полу.
    – Очухался? – спросил Денисов. – Если будешь умницей, все кончится быстро. Сейчас я вытащу у тебя изо рта эту тряпку. Если вздумаешь орать, придется затолкать её обратно. Я затолкаю её тебе в горло, а потом отрежу пальцы рук. Медленно, по суставу. А там видно будет. Итак, я вытаскиваю тряпку из твоего рта, и мы спокойно разговариваем. Кивни, если согласен.
    Кудрявцев кивнул. Тряпка, заткнувшая горло, мешала дышать.
    «Еще минута и я блевону, – подумал он. – И захлебнусь в этой блевотине». Он испугался этой мысли, он снова кивнул и издал носом мычащий звук. Денисов зашел сзади, ослабил узел кухонного полотенца на затылке, снял его через голову Кудрявцева и двумя пальцами вытащил из его рта пару эластичных, мокрых от слюны носков. Кудрявцев сплюнул на ковер, опустил голову и осмотрел себя. Предплечья прикручены к подлокотникам кресла бельевой веревкой, щиколотки ног привязаны к ножкам кресла, брючный ремень пропущен через спинку и туго стянут на животе.
    – Тебе не развязаться, – сказал Денисов.
    – Дай воды.
    Кудрявцев почувствовал, как приступ тошноты медленно отступает. Он сделал несколько больших бесконечных глотков фруктовой воды из горлышка пластиковой бутылки, поднесенной к его губам Денисовым. Капли скатывались по подбородку и падали на сорочку. Кудрявцев подумал, что теперь сорочку наверняка не отстирать и удивился всей нелепости этой мысли.
    – Хватит, – он отвел голову назад, дотянувшись до плеча подбородком, вытер капли воды.
    Денисов сел на диван.
    – Я задам вопросы, ты ответишь. Простой вопрос. Где документы на особняк?
    – На работе, в моем сейфе, – не задумываясь, ответил Кудрявцев. – Ты ошибся адресом.
    – Я не ошибся адресом, важные документы ты хранишь дома, – Денисов поморщился. – Если ты соврешь ещё раз, я выбью молотком твои зубы и заткну обратно в рот носки. Так и будешь сидеть, пока я не найду бумаги. Ты знаешь меня, я это сделаю.
    – На платяном шкафу в спальне, в красной папке, – Кудрявцев попробовал улыбнуться. – Поиски не отняли бы у тебя много времени. Здесь нет сейфов в стенах, всяких тайников, ничего такого, – ему стало жалко себя, он готов был заплакать от этой жалости, от собственного бессилия.
    Кудрявцев, часто мигая веками, смотрел, как Денисов вышел из комнаты и уже через минуту вернулся обратно с красной папкой в руках, раскрыл её. Да, вот они, все бумаги. Кудрявцев смотрел на белые листки так, будто читал на них свой приговор. Вот договор купли-продажи помещения, свидетельство о внесении здания в реестр объектов недвижимости, техпаспорт, договор аренды земельного участка Москомзема. Денисов листал документы. Еще есть минута, чтобы обдумать те слова, что нужно сказать, чтобы спастись.
    – Послушай, – Кудрявцев прочистил горло. – Зачем ты это делаешь? Тебя ведь найдут. Пусть не милиция, другие. Но все равно найдут. Те люди, которые дали денег, чтобы я поднялся. Те люди, что дали мне денег на раскрутку. Они не милиция, которой все до лампочки. Это их деньги, они тебе этого не простят. Они найдут тебя у черта на куличиках. В другой стране найдут, – Кудрявцев так волновался, что носом пошла кровь, но он не обращал на это внимания, он торопился. – Это не милиция. Эти ребята перед тем, как отправить тебя в ад, нарежут из твоей шкуры ремешки.
    Денисов захлопнул папку, сложил её вдвое и застегнул хромированный замочек. Он отложил папку в сторону и продолжал сидеть на диване не двигаясь.
    – Посмотрим, кто из кого ремни резать будет.
    – Я же взял тебя на хорошее место, – Кудрявцев слизнул кровь с верхней губы. – Ты мне всем обязан. Всем, что имеешь. Мы земляки, мы выросли вместе, я доверял тебе. Неужели я заслужил все это? Ты ведь был мне как родной, как родственник. Послушай, можно все уладить. Брось меня здесь привязанного. Оставь все как есть и уходи. У тебя будет время, чтобы уехать из города. Обещаю, искать тебя не станут. И вообще: все останется между нами. Да, с особняком у тебя не выгорит. Но ты будешь жить. Это самое главное. Ты будешь жить.
    – Хватит, не воняй, – Денисов не двигался с места. – Обратного хода у меня уже нет. И не перебивай, я скажу кое-что. Этот особняк – тот шанс, которого я ждал всю жизнь. Другого шанса не будет, у меня его не будет. Ты ведь и сам решил смотаться отсюда. У тебя паспорт с открытой визой в Штаты. Ты уже присмотрел там какую-нибудь недвижимость? Присмотрел, я знаю. Только вместо тебя отсюда смотаюсь я. На планете много прекрасных уголков. Главное – это, – Денисов потер друг о друга большой и указательный пальцы.
    – Но тебя ведь найдут, – кровь из носа сочилась на губы, на подбородок Кудрявцева. – Тебе не дадут спокойно жить.
    – Долго искать придется.
    Денисов поднялся с дивана, вышел из комнаты и вернулся обратно с двумя большими кастрюлями. Одну из них он поставил под кресло, в котором сидел Кудрявцев.
    – Что ты делаешь? – голос Кудрявцева дрогнул. Он представил себе все, что случится дальше.
    – Что ты?
    Он почувствовал, как Денисов схватил его за волосы, запрокинул голову за спинку кресла. Он увидел белый потолок, опасную бритву в руках своего убийцы.

*   *   *   *

    – Сейчас у меня нет желания вести дискуссию на теоретические темы, – Леднев постучал себя костяшками пальцев по голове, звук получился неприятный, будто стучали по дереву. – Единственно, что от меня требуют, что я сам обязался сделать в срок, это перелопатить сценарий, довести его до ума. В соавторстве с тобой, между прочим. Ты говоришь: не беспокойся, все сделаю, все доработаю сам.
    Леднев посмотрел на своего соавтора Виноградова, сгорбившегося на диване. Леднев знал эту особенность Виноградова, остро переживать любой упрек в свой адрес, любую, пусть даже безобидную, критику.
    – Да, ты входишь в мое положение. Ты говоришь мне: у тебя большие неприятности, я сам доработаю и все такое. Я подробно объясняю тебе, что именно нужно переписать, исправить, – Леднев взял с журнального столика переделанный вариант сценария и сморщился так, будто от рукописи дурно пахло. – Еще хуже стало. Не жизненно. Художественное наполнение сценария из пальца высосано.
    – Художественное наполнение, скажешь тоже, – подал голос с дивана Виноградов. – Все я сделал, как ты сказал. Я же все твои замечания в блокнот записал, – зачем-то он вынул из пиджачного кармана записную книжку, раскрыл её в том месте, где делал записи и показал неразборчивые строчки Ледневу, будто эти записи являлись доказательством его правоты.
    – Да что ты мне эту филькину грамоту под нос суешь, – Леднев издал звук, похожий на рычание зверя. – Записывал он. Я ведь не тянул тебя за язык, ты сам взялся за эти переделки. И вот переделал. Не умеешь – не берись. А итог твоей бурной деятельности таков: к сегодняшнему дню сценария у нас нет и времени сколько упущено. Тот первый вариант лучше твоего переделанного. С чем теперь идти к нашему спонсору, к Некрасову? – Леднев ткнул пальцем в сценарий. – Он разбирается в этом дерьме. Это на художественном совете можно благодарным слушателям вешать лапши столько, сколько они до дома донесут. Провалишься со своим фильмом – ничего страшного. Но здесь совсем другое дело. Ты это, Игорь, понимаешь?
    – Понимаю, все понимаю, – Виноградов убрал записную книжку в карман, провел ладонью по коротко стриженным седеющим волосам. Он выглядел уставшим, не готовым к затяжному спору. – Послушай, Иван, сколько фильмов мы сделали вместе? Пять фильмов, – ответил он за Леднева. – Это много по нынешним временам. Вроде, ты оставался мной доволен, моей работой то есть. А теперь… Я не совсем понимаю, чего ты хочешь от этого сценария. По-моему, это добротная работа. Я понимаю, каждый режиссер мечтает снять свои «Восемь с половиной» или что-то подобное. Каждый хочет сделать свой шедевр. Но ведь ты не Феллини, и я не Висконти. Планка амбиций должна соответствовать уровню таланта. Свои «Восемь с половиной» ты снимешь в следующий раз. А пока надо запускаться с этим сценарием.
    Виноградов, довольный тем, что выразил свои мысли просто и убедительно, потер лоб и попросил Леднева принести хоть глоток воды.

*   *   *   *

    Вчера в ресторане Дома литераторов дорожка Виноградова пересеклась с дорожкой Станового, автора скандально известных порнографических романов «Половая зрелость» и «Неистовый лимитчик», любая встреча с которым заканчивалась какой-нибудь неприятностью. И хотя Виноградов сразу же предупредил Станового, что пить с ним не станет, тем не менее, позволил себя уговорить, сел за писательский столик, присоединившись к веселой компании, и даже принял участие в обсуждении какого-то нового фильма, которого сам не видел. Позднее, правда, выяснимтесь, что и Становой фильма не видел, да и смотреть его не собирался из принципиальных соображений.
    «Я и не пойду его смотреть, – Становой оглашал своим негромким, но каким-то пронзительным голосом половину ресторанного зала. – Фильм рассказывает о поколении шестидесятников. А что этот мальчик, этот режиссер в подгузниках, может знать об этом поколении, о шестидесятниках? Ну что, скажите мне, что? Пусть сначала со своими мандавошками разберется, а потом лезет в чужую жизнь, в чужое время. Тогда, в шестидесятые, он и сопли без маминой помощи вытирать не умел». Слушали его невнимательно, и Становому приходилось орать громче. То ли от этого пронзительного голоса Станового, то ли от водки у Виноградова начала побаливать голова. Он сделал несколько вялых безуспешных попыток вырваться, но всякий раз его ловили и усаживали за стол.
    В душе крепла уверенность, что вечер закончится плохо, может, милицией, может, чем похуже. Несколько раз к их столику подходил пожилой степенный администратор и просил собравшихся вести себя тише. Но Становой не собирался успокаиваться, наоборот, он становился агрессивным. «Ну что, может, подеремся? – орал он через весь зал администратору. – Подеремся? Только без ножей». Вокруг смеялись, кто-то в ожидании потасовки потирал руки, кто-то спешил уйти. «Нет, определенно, кому-то я сегодня кишки выпущу, – обещал Становой всему залу». Виноградову стало не по себе, он решил уходить, но с места не трогался. «Я уйду, – орал Становой. – Уйду, не беспокойтесь, только сначала ему в морду плюну», – Становой грозил кому-то в другом конце зала то пальцем, то кулаком, администратору, что ли, сейчас уж трудно вспомнить.
    Назревавший скандал разрешился скоро и как-то неэффективно. В зал вошли молодые люди в темных костюмах и Станового вывели под руки. «Что вы знаете о поколении шестидесятых?» – спрашивал Становой молодых людей, увлекавших его к дверям. Но ему не отвечали. Как-то сама собой распалась, рассосалась и компания за столом. Получив в гардеробе свой плащ, Виноградов вышел на улицу под моросящий дождичек и там, на тротуаре, снова очутился в руках слегка поостывшего, но все ещё возбужденного Станового. Виноградова затолкали в такси. Машина оказалась полной народа, Виноградов сидел на чьих-то острых коленках, то ли женских, то ли мужских, ощущая задом все дорожные колдобины. По пути Становой беспрерывно курил и матерился.
    «Хорошо, что мы уехали из этого поганого Дома литераторов, – сказал он, расплачиваясь с водителем. – Там пахнет нафталином и несбывшимися надеждами. Ты знаешь, какой запах у несбывшихся надежд? – спросил он у Виноградова. – Хорошо, потом скажу, не при женщинах».
    Виноградов воспринимал происходящее с покорностью обреченного. В коммерческом ресторане «Иван да Марья» компания едва расселась за двумя сдвинутыми столиками рядом с эстрадой. Вокруг появились новые незнакомые люди. Из этих посторонних людей Виноградову запомнился какой-то Жора из Майкопа. Он орал ещё громче и пронзительнее Станового, заказывал музыку и пускался в пляс между столиками. «Еще немного этого веселья – и я умру», – сказал себе Виноградов. Его волю окончательно парализовал Жора, танцевавший на эстраде, на столиках и даже попытавшийся повиснуть на люстре в центре зала, что ему, в конце концов, и удалось. Жора угомонился, лишь когда ему, как бы между прочим, сообщили, что в ресторан вот-вот нагрянет милиция с проверкой документов. И покинул ресторан задним служебным ходом. А Виноградов очнулся среди ночи в своей кровати. Он не мог вспомнить, как попал домой и был очень удивлен, что вообще остался жив после такой переделки.

*   *   *   *

    Выпив почти целую бутылку минеральной воды, Виноградов посмотрел на Леднева с благодарностью.
    – Может, коньяка выпьешь? – спросил Леднев. – Какой-то ты весь зеленый.
    – Что ты, – Виноградов вздрогнул.
    Леднев усмехнулся и постучал ладонью по папке со сценарием.
    – Не за ту работу мы взялись, – сказал он. – Надо снимать сказки на современной русской основе. Стилизацию Золушки, например. Это пойдет на ура. Преуспевающий брокер влюбляется в молодую потаскушку, очень бедную. Она вульгарна, но обаятельна. Он, по-своему тоже обаятельный, делает из потаскушки светскую львицу. А потом женится на ней. Или не женится. Это не важно. А зрители пусть рыдают и смеются.
    – Только все это уже было, – Виноградов вылил в стакан остатки воды из бутылки. – И на русской основе и не на русской. Значит, эффект такого фильма оказался бы низким, слез в зале мы бы не увидели. А критики пропечатают, что Леднев и Виноградов исхалтурились настолько, что паразитируют на старых, как мир, темах.
    – Ладно, черт с ней, с Золушкой… А для тебя эти походы в кабаки добром не кончатся, придется не творчеством заниматься, а сифилис лечить, – услышав звонок в дверь, Леднев быстро поднялся и пошел в прихожую. – Ладно, Игорь, – на ходу проговорил он, – ты отправляйся домой, отдыхай.
    Леднев открыл дверь, впустил в прихожую Мельникова. Виноградов засобирался. На его лице блуждала улыбка, тяжелый разговор закончился.
    – Так сценарий я оставляю? – спросил он Леднева. Раскланявшись с Мельниковым, Виноградов согнулся, натягивая на ноги ботинки. – Ты уж сам его дожми.
    С усилием разогнувшись, Виноградов с чувством потряс руку Леднева и побежал вниз по лестнице, не дожидаясь лифта, будто боялся, что его остановят.
    – Черт, как мне все надоело, – Леднев сел в кресло и достал из пачки сигарету. – Этот творческий союз с Виноградовым начинает меня тяготить, – он полистал страницы сценария. – Все не то. Клянусь, это последняя наша работа. Все надо заново переделывать. Садись, не стой в дверях. Подумать только, он почти ничего не исправил в сценарии. Даже фразу «У меня нет другого выхода» и ту оставил. Эти слова встречаются в каждом детективе. Вот теперь и у меня будут.
    – Вычеркни и дело с концом, – Мельников остался стоять, прислонившись плечом к косяку двери. – В моей машине внизу сидит Жамин, судмедэксперт. Вчера вечером он закончил экспертизу, написал заключение для следствия. И вот нашел время поговорить. Ему в Москву было нужно, я подвез. Подумал, может, у тебя будут к нему какие вопросы.
    – Что же ты сразу не сказал? – Леднев встал с кресла. – Правильно, что привез этого Жамина. Как его имя-отчество? И почему он не поднялся наверх? Почему ждет в машине?
    Леднев шарил под вешалкой в поисках ботинок, но они, как назло, куда-то пропали.
    – У тебя лифт не работает, а у него нога болит, – пояснил Мельников. – Вон твои ботинки.
    – А, спасибо, – Леднев натянул туфли, сунул в карман ключи. Не дойдя пары шагов до порога, обернулся. – Ну, Егор, скажи…
    – Это строфантин, – сказал Мельников. – Лекарство, о котором я тебе говорил ещё тогда, на твоей даче. То самое лекарство.
    – Вот же твою мать… Твою мать… Вот же…
    Леднев с силой дернул на себя ручку двери.

*   *   *   *

    Врач Николай Жамин, которому порядком надоело ожидание в душном салоне «Жигулей», вылез из машины и доковылял до садовой скамейки под раскидистым старым тополем. Не зная, чем себя занять, он выкурил две сигареты, прочитал все надписи на скамейке и теперь следил глазами за худой беспородной собакой, задравшей лапу у соседнего куста.
    Он с неуместной сейчас радостью замахал руками Мельникову и другому незнакомому мужчине, выходившим из подъезда, и даже хотел свистнуть им, не заметившим его на скамейке, но, вспомнив о своей скорбной миссии, передумал свистеть. Предстоящий разговор не сулил ничего веселого. Жамин выругал себя за то, что согласился неизвестно зачем приехать сюда к этому человеку, на чьи фильмы он ходил ещё в студенческие годы. Предстояло объяснить Ледневу причины смерти бывшей жены. Судмедэксперт немного робел. Он поднялся навстречу Ледневу, в эту минуту Жамин ненавидел свою работу.
    – Погода сегодня жаркая, – сказал Жамин первое, что пришло в голову, и пожал руку Леднева.
    Мельников дождался, пока Леднев с Жаминым усядутся на скамейку, а сам остался стоять.
    – Николай, будь добр, расскажи Ивану Сергеевичу все то, что ты рассказал мне, – попросил он, наклонившись над Жаминым. – Конечно, без лишних подробностей, которые знать обычному человеку совсем не обязательно.
    – Собственно, я делал повторное вскрытие, провел некоторые исследования, фармакологическую экспертизу, например, – Жамин замялся, обдумывая, что можно сказать, а о чем лучше умолчать. – Патологоанатом больницы, знаете, женщина, по рассеянности или неопытности упустила некоторые детали. Довольно важные. Правда, это не её профиль. Такое бывает.
    – Вы не стесняйтесь, – сказал Леднев, – говорите все, как есть.
    Жамин машинально погладил ладонью больное колено, снова мысленно выругал себя за то, что, поддавшись на уговоры Мельникова, должен ввязываться в эти объяснения, такие тягостные.
    – Причиной смерти послужило лекарство типа строфантина, доза которого была превышена примерно в десять раз, – сказал Жамин. – Вашей бывшей супруге ввели внутривенно пять кубиков этого препарата. Понимаете, это весьма специфическое лекарство. Вот, например, мышьяк сохраняется в организме сколь угодно долго. Если человека отравили мышьяком сто или двести лет назад, причину смерти можно и сегодня определить безошибочно. Мышьяк практически не выводится из организма, не разлагается внутри человека, а сохраняется в нем. Во всем организме, даже в корнях волос. А строфантин… Месяц-полтора – и следов этого лекарства в организме не остается. Если бы я проводил экспертизу на пару-тройку дней позже, следов строфантина в организме уже не обнаружил. И мне бы ничего не осталось делать, как согласиться с выводами Громовой, что смерть наступила от остановки сердца.
    – А эта смерть была безболезненной? – спросил Леднев. – Вопрос бессмысленный, я понимаю…
    – Да, смерть была безболезненной, – Жамин погладил больное колено. – Просто остановилось сердце – и все, конец. Видимо, ваша супруга выпила, в организме есть следы алкоголя. Выпила сама или её подпоили, а потом, когда она отключилась, заснула, сделали инъекцию. Так что, скорее всего, она умерла во сне.
    – Каким же образом она оказалась за рулем этих «Жигулей»? – Леднев попросил у Мельникова сигарету, прикурил и вопросительно посмотрел на Жамина. – Ведь во сне она не могла вести машину.
    – Твердо могу сказать, что в машине она оказалась спустя примерно сутки после наступления смерти, – Жамин отвел глаза в сторону. – Это было убийство. Хорошо подготовленное и организованное. Почти идеальное убийство с точки зрения сокрытия его следов. Я, конечно, не прокурор, не следователь. Но вот как эта картина представляется лично мне. Вашей супруге сделали укол строфантина, смерть наступила минут через тридцать. Тело находилось в горизонтальном положении, об этом свидетельствуют трупные пятна на спине. Через час-полтора после кончины началось трупное окоченение, как обычно начинается, с лица. Чтобы поместить тело в машину, убийце или убийцам пришлось выждать время. Он, то есть убийца, находился рядом с трупом примерно сутки. Он ожидал, когда пройдет трупное окоченение, тело снова сделается мягким и податливым и его можно будет поместить в салон «Жигулей». Да, трупное окоченение проходит через сутки.
    Все эти вещи убийца знал. Он точно рассчитал, в какое время сделать укол, когда наступит смерть и когда пройдет трупное окоченение. Убийца понимал, что тело не могло пролежать на даче долго, его обнаружили бы соседи или родственники. Значит, могли установить, что смерть произошла насильственным путем. Следствие, розыски убийцы и так далее. И он вывозит труп на машине в другой район области, оставляет тело в салоне и инсценирует ДТП. Он все хорошо продумал, все рассчитал до минуты. Даже каким-то острым предметом содрал кожу на локтевом сгибе, чтобы скрыть след инъекции.
    Чтобы вывести труп, не привлекая внимания соседей, встречных на дороге, лучше всего подходило раннее утро. И он вывозит труп ранним утром, когда на шоссе мало машин. В приглянувшемся месте он слегка бьет машину о столб, пересаживает труп на водительское место и скрывается. Милиционеров, случайно оказавшихся на месте, упрекнуть не в чем. Они поступают по правилам. Осматривают место происшествия, вызывают следователя из города.
    – Ну а почему же не могли установить имя моей жены или хотя бы владельца этих «Жигулей»? – каблуком ботинка Леднев вдавил окурок в землю. – Неужели это так сложно, установить имя человека? Если бы не он, – Леднев кивнул в сторону Мельникова. – Лену сожгли как бездомную собачонку, а прах выбросили на свалку.
    – Ну, вообще-то этот вопрос, об установлении личности, он не по моей части, – Жамин испытывал облегчение, главное сказано. – Преступник, думаю, рассчитывал на то, что личность не установят, а труп рано или поздно кремируют. В провинциальных моргах нет морозильных камер. Длительное время тело хранить невозможно, как говорится, по техническим причинам. Видимо, преступник учел и это обстоятельство. Он ведь не бросил тело где-нибудь в Москве. Только вот с расположением трупных пятен вышла накладка. Тут он не все продумал. Возможно, потом хватился, но дело уже сделано. А может, решил – и так сойдет. А личность установить – это не простое дело. Ведь пальцев вашей жены нет в милицейской картотеке. И документов при ней не оказалось. Вот вам и ответ.
    – Да, ответ, – сказал Леднев. – А как же машина? Эти «Жигули», насколько я понимаю, принадлежат преступнику.
    – Не совсем, – сказал Мельников. Он продолжал стоять возле скамейки. – Скорее всего, преступник имеет какое-то отношение к этой тачке. Но с машиной дело темное. Я навел справки в тамошней городской прокуратуре, сейчас они выясняют, кому принадлежит машина.
    – Неужели это так сложно сделать? – Леднев задрал голову и посмотрел на Мельникова с удивлением. – Это же минутное дело.
    – С технической точки зрения это не сложно, – Мельников кивнул. – Машина принадлежит одной частной московской фирме, которая занималась посредническими услугами, купля-продажа, что-то в этом роде. Это уже выяснили. Но только эта фирма прекратила свое существование, была ликвидирована более года назад. В прокуратуре подумали, может, машина угнана. Оказывается, нет, в угоне не значится. Теперь наводят справки об учредителях этой фирмы, проверяют регистрационные документы. Может, чего накопают. Но, скорее всего дохлый номер.
    – Ну и проблема, – Леднев крякнул от досады. – Фирму какую-то найти, по-моему, это вообще не задача.
    – Ошибаешься, – Мельников покачал головой. – Маленькому человеку куда труднее исчезнуть, чем большой фирме. Ладно, Иван, ступай домой. Я обещал Николая Евгеньевича в первый мединститут подвезти.
    – Мениск ещё со студенческих лет, – сказал Жамин. – А тут ещё одна травма, дома споткнулся, упал впотьмах.
    Мельников пообещал Ледневу, что вернется часа через полтора закончить разговор, пригласил Жамина в машину.

*   *   *   *

    – Ты дверь оставил открытой.
    Мельников повесил пиджак в прихожей, оставшись в белой безрукавке. Он вошел в комнату, сел на диван напротив Леднева.
    – Кстати, выводам твоего медэксперта можно доверять? Какой-то он молодой. Даже слишком молодой для такой работы.
    Мельников усмехнулся.
    – Этот Жамин далеко пойдет, светлая голова. Хочу, чтобы до тебя дошло: тот, кто убил Елену Викторовну, человек очень опасный и хладнокровный. Сутки он провел рядом с трупом. Ел, пил и все такое. Тебе неприятно будет это услышать… До того, как отправить Елену Викторовну на тот свет, он имел с ней половое сношение. Не всякий убийца в обществе уже умершей жертвы способен провести лишнюю минуту. А этот сидит целые сутки. Характер надо иметь, чтобы дождаться, когда пройдет трупное окоченение, и можно будет инсценировать смерть за рулем.
    – Ты сказал про половую близость. Может, Лену изнасиловали? Это и есть причина убийства.
    – Один шанс из тысячи, – Мельников помотал головой. – Я ведь осматривал тело. Изнасилование, как правило, не обходится без борьбы. А значит, синяки, кровоподтеки, царапины. Ничего такого не было. Парочка синяков на лице. Еще царапина на локтевом сгибе, но это уже из другой оперы. Мотивы убийства не ясны. Но характер преступления вырисовывается. Я уже давно разучился удивляться. Но этот тип сделал все, чтобы меня удивить.
    – В прокуратуре работают специалисты. Они должны раскрутить это дело.
    – Предлагаю довести это дело до конца, я сам хочу его закончить, – Мельников откинулся на диванные подушки и прикурил сигарету. – Если получится, конечно. Я ведь не собираюсь отбирать хлеб у прокуратуры, нехай занимается. Мы друг другу не конкуренты.
    – Думаешь, у тебя это получится лучше, чем у них?
    – Понимаешь, Иван, с тех пор, как я ушел из милиции, все как-то пошло наперекосяк. Работал в одном частном агентстве. Потом перешел в другую лавку, думал, там меньше идиотизма. Нет, все то же самое, все один в один. Знаешь, какое мое самое большое дело за последние полгода? Отыскал «Мерседес» одного коммерсанта. Его угнали в Прибалтику, там перебили номера и достали новые документы, ну, пользовались этой тачкой. Мелочь. Но эта операция, можно сказать, вершина моей карьеры. Что, мелко я плаваю?
    – В частное агентство тебя никто палкой не гнал.
    – Бывшему милиционеру не так просто найти работу. Проходит время, и я начинаю чувствовать себя неудачником. Охрана состоятельных особ, наружное наблюдение за всякими прыщами на ровном месте. Мне надоела эта рутина, надоело быть придурком, поцем на побегушках, надоело проигрывать и в большом и в малом. Кажется, в последние годы я только и делаю, что проигрываю. Теперь мне это надоело.
    – Найти убийцу Лены, это что, способ самоутверждения? – Леднев казался слегка озадаченным словами Мельникова.
    – Мне уже поздно думать о самоутверждении, – Мельников выпил холодную заварку. – Я тот, кто я есть, ни больше, ни меньше, таким и останусь. Просто я уже пошел по этому пути и теперь не хочу сворачивать. Хочу довести все до конца.

*   *   *   *

    Квартира массажистки Инны Глебовны Бовт, превращенная в подобие антикварной лавки, поразила Мельникова обилием хрупких, бьющихся предметов. Он почувствовал себя комфортно, устроившись в глубоком кресле перед низким столиком, где красовались китайские кофейные чашечки, вазочки с конфетами и печеньем, а посередине стола большой ярко раскрашенный кофейник. Чашечки казались прозрачными и настолько хрупкими, что Мельников дотрагивался до них с осторожностью.
    – Лена, её судьба, вообще характерны для современной актрисы, – Инна Глебовна долгим взглядом посмотрела в потолок. – Она не из тех, кто ложится под любого осветителя, администратора или помрежа, лишь бы роль получить. Долгое время она жила с той старомодной иллюзией, что талант сам пробьет себе дорогу, рано или поздно пробьет. Она много работала. Но её талант оказался никому не нужен. Пришло время разочарований, эти разочарования оказались слишком горькими. Сломать женщину просто. И Лена стала ломаться.
    – Что вы имеете в виду? – спросил Мельников и тут же пожалел о своем вопросе. Все, что хотела сказать Бовт, понятно и без наводящих вопросов.
    – Насколько я знаю, вы давно знакомы с семьей Ледневых, – Бовт пожала худыми узкими плечами. – Эта драма разыгрывалась у всех на глазах. Правда, за развитием событий никто внимательно не следил, потому что таких трагедий сотни, наша жизнь переполнена ими. Конечно, Иван Сергеевич мог в свое время помочь Лене, дать ей шанс самоутвердиться. Он пытался что-то сделать. Просил у знакомых режиссеров роли для Лены, хлопотал в театре, где она играла. Иван Сергеевич оказался не очень настойчив в своих попытках. Я осталась на Лениной стороне. Сложись жизнь по-другому с самого начала – и Лена осталась бы жива.
    – Скажите, а в последнее время, за два-три месяца до кончины, поведение, привычки Елены Викторовны как-то не изменились? Возможно, что-то вам показалось странным, необычным?
    – Мы в последние месяцы виделись не часто, поэтому мне трудно ответить, – Бовт задумалась и по своему обыкновению посмотрела в потолок. – И потом, Лена не из тех людей, которые любят обсуждать свои проблемы с подругами. Проблем слишком много, обсуждать их, значит жаловаться. А жаловаться она не любила. Считала, что у других людей своей головной боли хватает. Одно время, где-то полгода назад, она говорила, ей обещают роль в какой-то чеховской постановке. Режиссер, – Бовт назвала известное имя, – утверждал, что Лена рождена для этой роли. Он обещал вывезти труппу на европейские гастроли, позднее на какой-то американский фестиваль. На всех углах он орал: мы с этой постановкой так прогремим, что весь театральный мир перевернется. Но получился из этой затеи пшик.
    – А почему затея со спектаклем сорвалась?
    – Как всегда, финансовые затруднения, – Бовт вздохнула. – Хорошо заниматься творчеством, когда материальные проблемы решены.
    – Какие-то новые люди в окружении Елены Викторовны появились?
    – Видимо, вы плохо представляете, какую жизнь вела Елена перед своей кончиной. Неудачи не прибавляют нам друзей. Если в прошлые годы, годы жизни с Ледневым, вокруг неё толкались разные люди, в основном товарищи Леднева, собутыльники, случайные лица, то после их развода вся эта пена улеглась. Рядом с Леной не осталось никого, почти никого. Много времени она проводила на даче, за городом, которая до развода была, так сказать, семейным домом. Один раз застала на даче Лены некого Саню Почивалова, это известный в богемных кругах собиратель сплетен. Он пописывает в какую-то желтую газетенку. Про меня, порядочную пожилую женщину, он своим дружкам рассказал такую гадость… Даже не знаю, как вам это передать. Словом, говорил, будто я живу со своим кобелем. Но у меня никогда не было кобеля. Сука была, она от старости умерла ещё в прошлом году. Этот Саня, когда меня на даче увидел, тут же испарился.
    – А что этого Саню привело к Елене Викторовне?
    – Все его дела – собирать сплетни. Тогда он сказал, что заехал на минутку, гостил у знакомых, завернул выразить почтение. Наверняка, позже Почивалов рассказывал всем встречным поперечным, что Лена окончательно спилась, а он, добрая душа, привозил ей харчей, чтобы на своей даче с голоду не померла. Возможно, он ждал, чтобы Лена рассказала ему какую-нибудь гадость про бывшего мужа. Леднев фигура заметная, сплетни о нем – товар ходовой.
    – Я знаю, Леднева поддерживала отношения с неким Лучниковым Кириллом, менеджером салона по продаже автомобилей?
    – Припоминаю. Лучников старый приятель Лены, конечно, по нынешним меркам старый приятель. Их знакомство началось, когда Лена ещё была замужем. Женщине нужны увлечения. Только не подумайте, что этот романчик стал причиной их развода с Иваном Сергеевичем. Ни в коем случае. После развода с Ледневым Лучников с Леной продолжали встречаться, хотя, говоря старомодным языком, угрюмая тень Леднева ещё долго нависала над ними. Но этот романчик не перерос во что-то более серьезное. Они слишком разные люди. Сперва Лена немного увлеклась Лучниковым. Молодой, он моложе Лены лет на семь, высокий, очень привлекательный. Но какое, скажите, будущее у торговца автомобилями и актрисой, чьи лучшие дни в прошлом?
    – Два дня назад на похоронах Елены Викторовны, точнее на самом кладбище вы встретили Лучникова? – на всякий случай спросил Мельников.
    – Нет, его там не было, – не задумываясь, ответила Бовт. – Определенно не было. Лучников не пришел и правильно сделал. Вообще на этих похоронах я чувствовала себя совершенно больной разбитой клячей. Вчера целый день не вставала с кровати.
    – Елена Викторовна покинула тот театр, потому что возникли какие-то принципиальные разногласия с режиссером, так? Из другого театра ушла по той же причине? Так говорил Иван Сергеевич.
    – Слушайте его больше, Ивана Сергеевича, – Бовт махнула сухонькой ладошкой. – Актер – это зависимое, совершенно бесправное существо, пластилин, из которого режиссер лепит все, что ему вздумается. Какие уж там принципиальные разногласия. Актеру говорят: в следующей постановке ты будешь изображать кучу дерьма. Он отвечает: спасибо за доверие и за такой интересный образ, постараюсь в него вжиться. Однажды Лена не явилась на спектакль, её пришлось заменить другой актрисой. Несколькими месяцами позже история повторилась. Обычное дело. Мало ли из-за чего актер не может участвовать в спектакле. Но Лене режиссер простить не захотел, напротив, он все сделал, чтобы рядовой эпизод превратился в громкий скандал. Жаловался директору театра, распространял всякие сплетни, орал, что с Леной невозможно работать. Директор театра отказался уволить Лену только из-за того, что пару раз она пропустила спектакли. Тогда режиссер зашел с другого конца. Роль в следующей постановке Лена не получила. Позже ей дали крошечную, самую невыигрышную роль. Лену стали затирать, и она осталась не у дел. А ведь Леднев мог помочь Лене.
    – Каким образом?
    – Режиссер того театра, где играла Лена, просил Леднева, чтобы тот в своем фильме одну из ролей второго плана отдал режиссерской свояченице или племяннице, не помню. Иван Сергеевич пригласил эту особу и остался ею недоволен. Отказал, встал в позу. Чего ему стоило дать роль этой родственнице? Все так только и делают. Нет, ему надо принципиальность проявить. А роль-то слова доброго не стоила. Да и фильм в целом отнюдь не шедевр всех времен и народов, серая, проходная лента. Сейчас, думаю, Леднева одолел комплекс собственной вины… Да, вот что я вспомнила. Вы спрашивали, не заметила ли я чего странного в поведении Лены. Начинаю припоминать: откуда-то у Лены появились деньги.
    – Прежде у неё денег не водилось? – Мельников немного оживился.
    – И в благополучную пору жизни Лена не откладывала на черный день, не копила. Накопительство вообще не в её натуре. Поэтому ни о каких сбережениях прошлых лет и речи нет. И вдруг эти деньги…
    – А как вы узнали про деньги?
    – Просто видела у неё в свой последний визит пачку крупных купюр в банковской упаковке. Мне неудобно было спрашивать, откуда такая сумма, я и не спросила. А пачка лежала в верхнем ящике трюмо. Она полезла туда, кажется, что-то из косметики достать. И вдруг вижу: лежит эта пачка. Я ей и говорю: Лена, кто же так оставляет деньги, спрячь их куда-нибудь подальше. А она отвечает, мол, тут не от кого прятать, воров тут нет. И весь разговор.

*   *   *   *

    Мельников оказался на бульваре раньше назначенного времени, присел на лавку и вытащил из кармана свернутую трубочкой газету. В колонке происшествий он прочитал заметку о том, как зять по пьянке откусил теще указательный палец. Когда за зятем явился наряд милиции, он пытался бежать, спрыгнул с балкона третьего этажа и с переломами обеих ног был доставлен в больницу. «Задержанный сознался в том, что откушенный палец тещи спрятал в своем старом ботинке», – прочитал Мельников.
    «Теперь этот паразит далеко не убежит», – сказала теща корреспонденту газеты, сопровождавшему её в Институт травматологии и ортопедии, где бедной женщине пришили откушенный палец. Сложив газету вчетверо, Мельников сунул её во внутренний карман пиджака. Он хотел закурить, но раздумал, дождь застучал по листве настойчивее, быстро прибил к земле пыль. Поднявшись на ноги, Мельников отошел к стволу тополя за лавочку. Стоя под деревом, он наблюдал, как от Петровки к нему приближается Юрий Шатров в сером тесноватом костюме и светлой сорочке без галстука.
    – Вот черт, дождь не вовремя собрался, – вместо приветствия сказал Шатров, пожимая руку Мельникова.
    – Побежали к машине вон на ту сторону бульвара.
    Мельников зажал в кулаке ключи и, первым выскочив под дождь, побежал через бульвар, чувствуя за собой топот ног Шатрова. Мельников пересек две гравиевые дорожки, два газона, перелез через чугунную ограду, миновав пустую в эту минуту проезжую часть, открыл дверцу «Жигулей» и юркнул на водительское место. Теперь он смотрел, как Шатров, обогнув машину спереди, распахнул дверцу и сел рядом на место для пассажиров. Дождь стучал по крыше автомобиля, заливал лобовое стекло.
    – Вот разошелся, – выдохнул Шатров, запыхавшийся после пробежки.
    – Тебе на работу возвращаться? – Мельников посмотрел на часы, рабочий день подходил к концу. – Может, тебя подбросить?
    – Нет, по магазинам надо прошвырнуться.
    – Зарплату получил?
    Сейчас Мельников взглянул на тесноватый костюм Шатрова, памятный ещё по совместной работе, и острить расхотелось. Шатров один из тех немногих, кто остался в уголовном розыске после многочисленных реформаций и продолжает держаться за тяжелую и совсем не хлебную работу, хотя имел заманчивые предложения от частных охранных фирм, давно мог уйти с места, обрести спокойную жизнь и получать вдесятеро больше нынешнего. Мельников вспомнил, что на прошлый день милиции руководство МУРа наградило Шатрова именными часами.
    – А теперь расскажи мне, что удалось накопать на этого Лучникова.
    – Вообще-то работу ты мне задал не из легких, я все архивы перевернул, – Шатров потер лоб. – Так, Лучников… Тридцать восемь лет, продавец-консультант автосалона. Образование среднетехническое. Холост. Детей не имеет, собственности не имеет, политических убеждений не имеет. Пара историй у него была, но это все дела давно минувших дней. В двадцать один год Лучников снова уличен в квартирной краже. На суде удалось доказать только два эпизода из предъявленных двенадцати. Лучникова осудили к реальному сроку. Уже через год условно досрочно он освободился из колонии общего режима. После освобождения около двух лет не работал и жил без прописки у своих родителей в Москве. Зарабатывал мошенничеством при перепродаже бытовой техники, фотоаппаратов. Заявления на него поступали трижды, но уголовное дело так и не завели.
    Пару лет назад он передал довольно крупную сумму на закупку товаров в Корее одной компании. По его утверждениям, на деньги его кинули, руководители той фирмы скрылись, а у Лучникова ничего не осталось, кроме долгов. Он ещё пытался трепыхаться, но все честолюбивые планы расстроились. А к тому времени он вел переговоры о покупке магазина в Москве. Эта затея лопнула, а коммерческие палатки большого дохода не давали. Кроме того, одну из палаток пришлось отдать за долги местным бандитам. Две другие он продал и, судя по всему, не очень удачно.
    – Ты рассказываешь таким тоном, будто ему симпатизируешь.
    – Мне в жизни попадались менее симпатичные личности. Насильники собственных детей, убийцы собственных родителей. Публика специфическая. А этот Лучников, он, может, и сволочь, но у меня к нему претензий нет. Если за ним и водятся грешки, то это мелочь по нынешним меркам. Нет, это не тот человек, которого ты ищешь. В то, что он готов стырить набор золотых ложечек, я готов поверить. Но человека убить, женщину… Для этого у него кишка тонка.
    – Выводы делать рано. Твои любимые душители и насильники в быту, как правило, оказываются весьма приятными людьми, верными мужьями, любящими сыновьями.
    – Лучников – неудачник. Он прогорал на всех своих начинаниях. В конце концов, он занялся тем, к чему имеет призвание. Можно сказать, нашел себя. Работает в автомобильном салоне старшим продавцом. Он завел знакомство со всякими известными личностями. У него была парочка романов с актрисами. Не исключено, Лучников затевает какое-то дело, он ждет свой счастливый билетик. А может подумывает о карьере альфонса, содержанта. Он присматривает себе женщин с деньгами, чтобы устроить свое будущее. Одна из бабочек, которая попалась в паутину, Леднева. На первых порах Леднева кажется ему состоятельной женщиной. Актриса, муж известный режиссер, в представлении Лучникова, деньги у неё должны водиться. Он рассчитывал сесть на хвост состоятельной женщине, а оказался втянутым в связь с бедной стареющей актрисой. К тому же алкоголичкой. И никаких перспектив на горизонте. И он поступает, как настоящий мужчина, мужчина с большой буквы: делает ноги.
    – Твое логическое построение можно завершить совершенно по-другому, – Мельников зевнул. – Лучников тяготится этой связью. И он поступает, как настоящий мужчина, мужчина с большой буквы: укол в вену – и никакого кипеша. А заодно прихватывает с дачи крупную сумму денег. По утверждению близкой подруги Ледневой, некой Бовт, у Елены Викторовны незадолго до смерти появилась большая сумма денег. При осмотре дачи и квартиры Ледневой там и копейки не нашлось. Откуда появились и куда исчезли эти деньги – неизвестно. Может, на эти вопросы ответит Лучников.
    – Пусть этими вопросами занимается прокуратура, а ты лучше не лезь, – сказал Шатров. – А Лучников пусть живет пока, влипнет, тогда посадим.
    – Ладно, спасибо за информацию.
    – Не за что. Возможно, концы придется искать в её прошлом. Кстати, ты когда-нибудь видел её на сцене или в кино?
    – Фильмы неудачные, – сказал Мельников.
    После похорон Елены Викторовны он взял у Леднева видеокассету с фильмом, так и не увидевшим широкого проката. Накануне вечером Мельников посмотрел оба фильма и решил, что только попусту потерял время. В первой картине главный герой только и делал, что курил длинные сигаретки и бродил со скучающим видом по улицам захудалого городка. Где-то ближе к концу ленты герой ворвался в местный пивной бар с пистолетом в руке, пристрелил без всякого повода хозяина заведения, потом уложил с полдюжины мирных обывателей и пустился в бега.
    Он ненавидел всех людей в своем городке и в первую очередь ненавидел самого себя. Леднева играла мать этого парня, которую таскали в прокуратуру и заставляли отвечать на вопрос, почему её сын это сделал, почему совершил тяжкое и бессмысленное преступление. Она не знала почему. Только пожимала плечами и отвечала: «Я не знаю.» На экране Леднева выглядела очень уставшей и опустошенной. Но возможно, такова была режиссерская установка, в этом и состояла роль.
    – Ну, пока, – Шатров протянул руку Мельникову.

*   *   *   *

    Мельников вышел из машины, насухо протер лобовое стекло, насвистывая себе под нос импровизированную мелодию, поднял голову к небу, где неслись, перегоняя друг друга клочковатые серые облака. Показалось: небо готовилось обрушить на землю новые водяные потоки. Уже собравшись лезть обратно в машину, Мельников на секунду остановился на асфальтовой бровке тротуара. По пустому тротуару шел сосед по подъезду Сергей Денисов.
    – Эй, – окликнул Денисова Мельников. Тот поднял глаза. На секунду Мельникову показалось, что в этих глазах блеснула искорка испуга, выражение лица сделалось напряженным. – Мир, конечно, тесен. Но не настолько же он тесен, чтобы встретить соседа в двух шагах от Петровки, 38.
    Мельников улыбнулся, внутренне удивляясь, откуда на лице Денисова взялось это странное напряженное выражение.
    – Приветствую вас, – Денисов тоже улыбнулся, но тяжело, с усилием. Протянул Мельникову руку. – Не вовремя стекла протираете, сейчас опять дождь пойдет.
    – Пожалуй, – согласился Мельников. Он стоял перед Денисовым, держа в левой руке тряпку и глядя в лицо соседа, какое-то растерянное, слишком бледное. – Вы тут как, по делам или просто гуляете, воздухом дышите? – поинтересовался он, догадываясь, откуда возвращается Денисов.
    Вместо ответа тот лишь глубоко вздохнул, широко раздул ноздри.
    – Меня сейчас вызывали туда, – многозначительно сказал Денисов и большим пальцем показал себе за спину. – На допрос вызывали.
    – Надеюсь, ничего серьезного? И садитесь в машину. Подвезу.
    На лице Денисова отразилось секундное колебание.
    – Спасибо, а то я сегодня весь день на своих двоих бегаю.
    Он залез в машину и, не спрашивая разрешения, закурил. Дождавшись, когда Мельников сядет за руль, Денисов заявил, что у него, кажется, отклеивается подметка у ботинка.
    – Мать их, покупаешь дорогую обувь, а подметка отклеивается в первый же дождь, – Денисов сплюнул за окно, наклонился и поковырял пальцем дефектную подметку.
    – Отнесите ботинки обратно в магазин, их должны поменять, – посоветовал Мельников, делая правый поворот на Тверскую. – А по какому поводу вас вызывали на Петровку?
    – Да, Господи, каждый день что-то случается, просто сумасшедший дом, – Денисов чуть не заскрипел зубами. – Сам скоро с ума сойду. А тут ещё эти долбанные ботинки. Моего коллегу убили, начальника моего. Громкое дело. Даже в сегодняшних газетах, спустя пять дней после убийства, о нем писали.
    – В газете ничего такого не нашел. Прочитал только о том, как зять теще палец откусил. Наверное, я читаю не те газеты.
    – Начальник мой справлял день рождения, наверное, хорошо гульнул, – сказал Денисов. – На следующий день он не вышел на работу, хотя назначил несколько деловых встреч. Забеспокоились: звонят ему на квартиру, никто не отвечает. На следующий день тоже не вышел, телефон опять обрывали – ни ответа, ни привета. Еще через день связались с его бывшей женой, у той ключи были от его квартиры. Она одна, дура, к нему поехала. Открывает дверь, заходите комнату – и сразу в обморок. Такое там увидела. Убили человека, потом над ним надругались. А может, наоборот все происходило, черт его знает. Глаза выкололи, это дело, – Денисов ткнул указательным пальцем себе между ног, – отрезали, зачем-то вырезали бритвой нижнюю челюсть… И кому понадобилось его трогать? Теперь вот нас вызывают, сослуживцев, допрашивают. Обыск в нашем офисе проводили. А фамилия следователя Назаров, вам не знакома? Это он вызывал меня сегодня.
    – Знаю такого, – кивнул Мельников. – Хороший следователь. Если вас интересует это.
    – Странные он вопросы задает, – Денисов снова плюнул на дорогу. – Мы ведь с убитым работали вместе, не более того. Никаких там товарищеских отношений, никаких пьянок. Откуда мне могут быть известны подробности о личной жизни начальника? Знаю только, что он недавно с женой разошелся. Но ведь это не государственная тайна, это все знают. Громкий развод с битьем горшков и недорогой посуды. Были, конечно, кое-какие интриги с женщинами на работе. Это тоже всем известно. Но посчитал, что не вправе сообщать об этих интригах следствию.
    – Все правильно, – одобрил Мельников. – Пусть предположения строит следователь. А квартиру убитого обворовали, не знаете?
    – Не знаю, – Денисов помотал головой. – Я не могу задавать вопросы следователю. А у нас на работе говорят разное. Одни говорят, деньги, вроде, пропали. Другие говорят, все цело. Мне кажется, кавказцы действовали. Только они способны убивать с такой жестокостью.
    – Женщины тоже способны на такую жестокость.
    – За такие преступления, будь моя воля, я бы расстреливал на месте, без суда и следствия, – Денисов чмокнул губами. – Разрезать человека на куски в собственной квартире. Варварство.
    – Точно, варварство, – согласился Мельников.
    Рассуждения Денисова он слушал вполуха. Мельников прислушивался к своему сердцу и ругал себя за то, что в гостях у Бовт выпил слишком много кофе.

*   *   *   *

    Денисов второй час подряд делал вид, что занят служебными делами. Сидя перед включенным компьютером, он пустыми глазами смотрел в бледно-голубой монитор на прошлогоднюю таблицу сделок купли-продажи квартир, совершенных фирмой «Русь-Люкс». Денисов смотрел на экран, занятый своими мыслями, иногда передвигал с места на место курсор, нажимал кнопки клавиатуры и громко вздыхал, вслух выражая этими вздохами свое умственное напряжение.
    Собственно, ломать этот спектакль было не перед кем. Иногда за спиной Денисова возникал Игорь Михайлов, сорокалетний дядька, числившийся агентом, но исполнявший в агентстве «Русь-Люкс» обязанности мальчика на побегушках, поди-принеси, нисколько не тяготившийся своим унизительным положением. Михайлов брал с соседнего стола очередную сигарету, бесцельно топтался на месте, пускал клубы зловонного дыма и пытался завязать разговор с Денисовым.
    Но тот отвечал односложно, беседы не получалось, и Михайлов исчезал в коридоре или уходил в курилку на лестнице. Тему трагической гибели генерального директора «Русь-Люкс» Кудрявцева Михайлов был готов обсуждать бесконечно долго, выстраивая и тут же ломая собственные версии происшествия, обогащая собственные скудные сведения столь же скудными сообщениями сослуживцев. Михайлову очень хотелось знать, что думает по поводу происшедшего Денисов, не последний человек в агентстве, по слухам, земляк покойного. Но Денисов, к разочарованию Михайлова, был неприступен. Михайлов топтался за его спиной и вопрошал: «Боже, что же станет теперь с конторой, со всеми нами?» И этот вопрос остался без ответа. Тогда Михайлов, воняя дешевой сигаретой, предпринял новую попытку разговорить Денисова.
    – Это просто безумие какое-то – убивать ни в чем не повинного человека, такого классного специалиста, – воскликнул он. – Вы не находите, Сергей Сергеевич, что это безумие?
    Денисов, внутренне посмеиваясь над Михайловым и его безграмотными тупыми вопросами, неопределенно пожал плечами:
    – Конечно, безумие, Игорь.
    Получив столь исчерпывающий ответ, Михайлов уходил, тяжело, по-стариковски передвигая ноги в плохо чищеных ботинках. Но стоило ему исчезнуть за дверью, как разговор пыталась начать заместитель главного бухгалтера Ольга Васильевна Модестова. Вот уже два дня как оперативники МУРа опечатали помещение бухгалтерии, со дня на день сотрудники «Русь-Люкс» ожидали проверки специалистов с Петровки и группы независимых экспертов, согласившихся дать свое заключение о деятельности «Русь-Люкс» милиции.
    Модестова, исполнительная и обязательная по натуре, продолжала ходить на работу, высиживая полные восемь часов на чужом месте, волновалась, но в отличие от Михайлова старалась держать эмоции при себе. Стоило Михайлову выйти за дверь, Ольга Васильевна, сидевшая за соседним к Денисову столом, трогала его ладонью за плечо.
    – Сергей Сергеевич, ну что вы все работаете, работаете? – Модестова говорила громко, будто обращалась не к одному Денисову, а к большой аудитории слушателей. – Ну, какой смысл в вашей работе? Останется наше агентство или всех разгонят – неизвестно.
    – Вы думаете? Неужели вы думаете, вся наша работа пойдет прахом из-за гибели Кудрявцева? – Денисов оторвался от монитора и на вращающемся кресле повернулся к Ольге Васильевне.
    – Говорят, и это совершенно достоверные сведения, а не те сплетни, что распространяет по коридорам Михайлов, – Модестова на своем стуле придвинулась ближе к Денисову, заговорила ещё тише, – так вот, рассказывают, Кудрявцева убили с дикой, звериной жестокостью. Никому не говорю об этом, только вам. Его привязали к деревянному креслу ремнями или веревками. А потом надругались над ним. Это даже сказать, выговорить трудно. Ему перерезали горло ножом, выкололи глаза, наконец, его оскопили, кастрировали. Настоящая мясная лавка, а не квартира. Вы представляете?
    Денисов брезгливо поморщился, чмокнул губами и покачал головой. «Складно рассказываешь, – подумал он. – Правда, горло Кудрявцеву перерезали не ножом, а бритвой. И все остальное тоже бритвой… Ну, да это не важно». За последние дни Денисов выслушал от сослуживцев добрый десяток версий происшедшего. Одни говорили: Кудрявцев кончил жизнь самоубийством, снес себе полчерепа, засунул в рот ствол помпового ружья, нажал пальцем ноги на спусковой крючок.
    Другие болтали, будто бывшего шефа зарезали с целью ограбления в собственном парадном, когда тот, проводив гостей до автобусной остановки, возвращался домой. Третьи говорили, умер внезапно от сердечного приступа, двое суток пролежал в ванной под струей кипятка, льющегося на тело из открытого крана, сварился настолько, что мясо отошло от костей.
    – Надо же, оказывается, его зарезали, – Денисов вытащил из пачки сигарету и, прикурив её, глубоко затянулся. – От Михайлова я слышал совсем другую версию. Он говорит, будто Кудрявцева застрелили.
    – Ой, слушайте вы их больше, особенно этого Михайлова, – Модестова махнула рукой. – Квартира Кудрявцева находится на территории РЭУ, где работает моя хорошая приятельница. При ней увозили в морг труп, проводили обыск. Говорит, ужас, такого насмотрелась. Убийцы поставили под кресло, к которому привязали Кудрявцева, огромную кастрюлю. Эта кастрюля оказалась полной крови. Скорее всего, убийцы боялись, что у соседей снизу появится кровавое пятно на потолке, и они слишком быстро вызовут милицию. Видно, хотели, чтобы труп обнаружили не сразу, а спустя какое-то время после преступления. Моя подруга спать не может. Вся эта картина: этот таз с кровью, этот труп, весь изрезанный, оскопленный – перед глазами. И выпала же Кудрявцеву такая ужасная нечеловеческая смерть.
    – Поразительная жестокость, – сказал Денисов. – Это дело рук кавказцев. Скорее всего, наемные убийцы.
    Он посмотрел, как Модестова протерла лоб платочком. С минуты на минуту Денисову должен был позвонить председатель общества реабилитации инвалидов «Восход» Сычев, а серьезный разговор в присутствии Модестовой вести не хотелось.
    Конечно, ничего интересного Ольга Васильевна не услышит, несколько ничего не значащих реплик, и только, но лишние уши есть лишние уши. Возможно, телефоны «Русь-Люкс» поставлены на прослушивание, проводят, как это называется в милиции, оперативно-розыскные мероприятия. Пусть проводят, ежедневно в контору звонят сотни клиентов, каждый со своим делом, всех не проверишь, все концы не зацепишь, так что, пусть слушают на здоровье. Да и Сычев не вчера на свет появился, ему известно об убийстве Кудрявцева, известно, что сотрудники «Русь-Люкс» стоят на ушах, их ежедневно таскают в милицию.

*   *   *   *

    Два дня назад встретившись с Сычевым, они вместе долго осматривали особняк, переходя из комнаты в комнату и возвращаясь обратно, а затем плотно пообедали в ресторане. Денисов чувствовал: Сычев явно волнуется, слишком говорлив, слишком старается казаться остроумным, его просто-таки распирает от желания поскорее прибрать особняк к рукам. «Поселит там свою инвалидную контору или удумал что-то другое?» – спрашивал себя Денисов. Скорее всего, Сычев оставит особняк за собой, повесит на парадном входе вывеску своего общества и даже отведет одну из комнат на первом этаже под приемную для посетителей, которые к нему сроду дороги не знали. Обставит эту приемную, чем попало, создаст интерьер богадельни, посадит за письменные столы парочку понурых инвалидов, готовых целыми днями считать за окном ворон. Придет время, Сычев вытряхнет инвалидов и перепродаст особняк втридорога.
    В ресторане Денисов показал Сычеву документы на особняк, тому осталось только облизываться, поглядывая на бумажки. «Как видишь, дом чистый, – сказал Денисов со скромным достоинством, щелкнув замками, спрятал документы в свой кейс. – Не в моих правилах что-то рекламировать, но могу сказать, что сделка фантастически выгодная». «Меня можешь не уговаривать, – Сычев улыбнулся. – Единственная проблема – наличность. Я только что рассчитался за товар, сроки подошли. И ещё дал денег одному типу, приятелю. Чтобы найти деньги, мне понадобится ещё хотя бы дня два-три. Если подождешь, считай, договорились».
    Вообще– то лишний день роли не играет, но в любом деле важна точность. Когда официант принес свинину на ребрышках с тушеной капустой, Сычев забыл обо всех делах, а о гибели Кудрявцева вспомнил только за десертом. «Нормальный мужик твой бывший шеф, -сказал он и погрустнел лицом. – Даже не верится, что его того, на бифштекс порезали… Поищут убийц и закроют дело. Такие преступления или раскрывают по горячим следам или вообще не раскрывают. Как в вашем офисе обстановка?» «Как обычно, – Денисов равнодушно пожал плечами. – Примерно недели на две деятельность конторы приостановят. Проверят документы и все такое. Кудрявцева убили, но контора-то осталась». Сычев пребывал в прекрасном расположении духа. «Три дня, больше ждать не могу, – сказал Денисов, проводив Сычева до его машины. – Находишь наличность – дом твой».
    «Слишком уж сегодня он вежливый, – размышлял Денисов, шагая по улице к офису „Русь-Люкс“. Расплатился за мою жрачку в ресторане, улыбался без конца. Такое впечатление, будто это он хочет продать мне товар, а не наоборот. С чего бы это? Может, хочет меня кинуть на деньги? Вряд ли, не рискнет. Если я потеряю деньги, он потеряет особняк. С моей подачи сделка тут же будет признана незаконной. В пиковом случае меня могут обвинить в мошенничестве. Но все это бездоказательно. Я действовал в интересах „Русь-Люкс“ с согласия покойного Кудрявцева. И поди, докажи обратное. Если Сычев вздумает меня кинуть, накажет самого себя. Все это он понимает, не окончательно же мозги жиром заплыли. Нет, не должен он меня кинуть».
    Денисов пробовал ободрить себя, подбирал в свою пользу все новые аргументы. Но мелкий червячок сомнения грыз и грыз изнутри, делая в душе все новые дырочки. «К неожиданностям я готов, – сказал себе Денисов. – Тут дело такое, неожиданности могут возникнуть. Но к ним я готов. Если я потеряю деньги, я потеряю только деньги. Сычев потеряет все». Другой голос, трезвый и ясный, сказал Денисову, что потеря денег для него – это потеря всей будущности, другой такой сказочный шанс уже вряд ли представится. «Тебе надо выходить из игры сейчас, пока ещё есть сила в руках и в голове, – сказал этот трезвый и ясный голос. – Пока ты сам не превратился в жалкого инвалида. Пока не началась умственная деградация. Закончи все сейчас».
    Денисов, ненавидевший внутренние сомнения, до боли сжал кулак правой руки, он сказал себе, что все получится, все закончится благополучно.

*   *   *   *

    Ольга Васильевна придвинула кресло ближе к Денисову, хотела добавить ещё что-то, но её остановил телефонный звонок. Модестова снова уткнулась в зеркальце и взяла в руку помаду. Узнав в трубке голос Романа Ткаченко, пьяницы с Ленинского проспекта, предлагавшего купить у него ордена и медали неизвестного происхождения. Денисов назвал себя, спросил звонившего, как, мол, дела. Операция по приобретению комнаты Ткаченко благополучно завершалась, оставались, правда, некоторые формальности, которые Денисов планировал уладить в течение недели попутно с другими куда более важными делами.
    – А я вот только что о тебе вспоминал, думаю, как там старый знакомый поживает, – сказал Денисов. Работа в риэлтерской фирме приучила Денисова разговаривать с людьми, даже опустившимися алкашами, вежливо и дружелюбно.
    – Так себе дела, – прогудел в трубку Ткаченко. – Приболел я малость, прихворнул. А вы прошлый раз сказали, что только на следующей неделе увидимся, чтобы это, как говорится, рассчитаться. А я вот приболел, пластом лежу…
    – Попроси сестру, у тебя же есть сестра, попроси, пусть приедет, в аптеку сходит, кашу сварит молочную, – Денисов старался говорить бодрым голосом. «Вот же ублюдок, вымогатель, – думал он. – Ясно ведь куда клонит: нет сил ждать, нельзя ли с деньгами поторопиться? На такого гада пулю жалко, а ему денег давай». – Пусть сестра приедет, позаботится о брате.
    – У неё своих забот полон рот.
    – Хорошо, а я-то тебе, чем могу помочь? – Денисов наперед знал ответ.
    – Ясно чем, – Ткаченко задышал в трубку неровно. – Может, подкинете сколько-нибудь. А то я копыта отброшу, пока денег дождусь. Может, подкинете в счет моих будущих доходов? Я ведь много не прошу. Только, как говориться, на лекарство.
    Вибрирующий в трубке голос Ткаченко приводил Денисова в тихую ярость: «В рот тебе дышло, как говорится. И откуда берется такая срань: лекарство ему подавай, копыта он отбросит».
    – Хорошо, – сказал Денисов. – На лекарство тебе выделю, но только на лекарство, – он решил, что крюк будет не велик, визит к Ткаченко много времени не займет. – Сегодня вечером ты дома? Ну конечно, ведь пластом лежишь. Вечером я на минутку заеду, – он опустил трубку, пояснил Модестовой. – Приятель вот заболел, а навестить некому, бедолагу. Придется мне после работы к нему на другой конец города тащиться.
    – Вы такой безотказный, – Ольга Васильевна захлопала накрашенными ресницами. – Надо и себя немного пожалеть. Известно, сам себя не пожалеешь…
    Денисов, взглянул на часы. Сычев должен был позвонить ещё час назад. Странно, человек он пунктуальный. Денисов уже подумывал, не набрать ли самому номер Сычева, когда нужный звонок, наконец, раздался и добродушный, излучающий теплоту голос Михаила Александровича поприветствовал собеседника:
    – Да, что я тебе хотел сказать, – Сычев выдержал короткую паузу, – собрал я тут, что надо. По крохам, но собрал.
    – И хорошо, – Денисов старался говорить ровным голосом, не показывая легкого волнения. – А то уж я устал отвечать на звонки. Всем говорю «нет», говорю, что уже ушла игрушка.
    Денисов подумал, что по телефону, который наверняка прослушивают, лучше не произносить слово «игрушка», а то ещё подумают, что речь об оружии. Назначив место и время встречи, он опустил трубку и посмотрел на Модестову веселыми глазами. Захотелось сказать Ольге Васильевне что-нибудь приятное, какие-нибудь простые душевные слова. Денисов задумался, интересно, какие слова хотела бы услышать от него Модестова?
    – Кстати, сегодня вы прекрасно выглядите, – сказал он и тут же выругал себя за эту пошлость.
    Он попрощался с Ольгой Васильевной, зажав в ладони ручку кейса, вышел из комнаты. Решив не дожидаться лифта, а спуститься по лестнице, прошел полутемным коридором мимо закрытых дверей, мимо приемной покойного Кудрявцева, свернул налево, в маленький тамбур и, потянув на себя дверь, вышел на лестничную клетку. Здесь он нос к носу столкнулся с Михайловым, сплевывавшим в напольную пепельницу длинную тягучую слюну. Он вытер рот тыльной стороной ладони, сделал шаг вперед, глаза его возбужденно блестели.

*   *   *   *

    – Вы там, в кабинете с Ольгой Васильевной самое интересное пропустили, – сказал Михайлов и вытер рот другой рукой.
    Денисов остановился, решая, завязывать разговор или следовать дальше своей дорогой. «Для Михайлова все в жизни интересно, – раздраженно подумал он. – Собака ногу у дерева поднимает – и это интересно. Все интересно». Глаза Михайловна продолжали сверкать неестественным лунным блеском. Глядя в эти светящиеся глаза, Денисов понял, что произошло что-то важное. Пристроив у стены кейс, он достал из кармана сигареты, протянул пачку Михайлову и щелкнул зажигалкой.
    – Любу Гусеву, референта, только что арестовали, – Михайлов присосался к сигарете, будто не курил целую вечность. – Я сам видел. Как раз покурил и поболтал с Горбылевым, их контора на верхнем этаже помещение арендует. Горбылев как раз спрашивал, ну, да это не важно, спрашивал про лекарство от запоров. Возвращаюсь к себе на рабочее место, заглядываю в приемную, машинально заглядываю, и тут же останавливаюсь. Перед Любиным столом двое мужиков в штатском, а у двери ещё двое. Женщина и мужчина незнакомые. Один мужик, что стоит перед Любой, показывает ей какую-то бумажку и что-то тихо говорит, я не разобрал.
    Люба бледная, поднимается с кресла, начинает собирать сумочку, а у самой руки так трясутся, что в эту сумочку она и положить-то ничего не может. Водит глазами по сторонам, как сумасшедшая. Этот в штатском ей что-то говорит, а она, видно, вообще не понимает, чего от неё хотят. Тогда он обошел стол, взял Любу за локоть и потащил к себе. И смотрю, она плачет и тоже что-то отвечает. И тут второй мужик в штатском видит, что я стою под дверью, подошел, сука, и говорит: «Вы куда-то шли? Идите дальше». И дверь прямо у меня под носом захлопнул. Я так понимаю, бумажка – это ордер на арест. А те двое, что у дверей стояли, понятые. Из нашего коллектива понятых не стали приглашать, чтобы шуму лишнего не делать. Взяли людей со стороны.
    – Значит, Любу арестовали? – Денисов, подыгрывая Михайлову, присвистнул. – Ни фига себе. Ее-то за что? Она референт – и только.
    – А вы думали одно начальство арестовывать будут? – задал Михайлов один из своих бессмысленных вопросов, на который ответа не придумать. – Тогда я встал в конце коридора, смотрю, что дальше произойдет. А уж её повели через пять минут к лифту.
    – Вот же дела творятся, – Денисов, изображая удивление, округлил глаза.
    Вытащив из пачки сигарету, он закурил сам. Документы из кабинета Кудрявцева, а также все бумаги из стола и сейфа Гусевой оперативники изъяли ещё несколько дней назад, составив их опись и протокол изъятия. Эта макулатура вряд ли что даст следствию. Серьезные бумаги Кудрявцев в офисе не держал. Но среди всех этих бумаг оперативникам, без сомнения, попалась и та бумажка, которую Денисов подкладывал под оригинал письма с угрозами в адрес Кудрявцева. Одного этого доказательства хватит, чтобы предъявить Гусевой обвинение в убийстве. Такая улика дорого стоит. С арестом Гусевой тянули несколько дней, возможно, это время ушло на экспертизу подложного листка.
    Возможно, на первой стадии следствия на роль подозреваемых нашлись другие более серьезные кандидаты. Возможно, все возможно. Главное, рыбка клюнула. Со временем, с Гусевой снимут обвинение, отпустят. Если следователь окажется твердолобым, если соблазн раскрутить преступление быстро окажется слишком велик, и убийство все-таки пришьют Гусевой – тем лучше. В выигрыше останется только сам Денисов, получивший большую фору во времени. Это все, что ему нужно, месяц-полтора спокойной жизни, в этот срок он успеет завершить все дела.
    – Я говорю, она же с ним жила, с Кудрявцевым, – Михайлов дыхнул на Денисова табачным дымом и несвежим запахом изо рта. Инстинктивно Денисов отступил назад на полшага. – Сколько раз бывало, они засиживались на работе допоздна. А потом запрутся в кабинете Кудрявцева, будто по домам разошлись. На работе этим заниматься – последнее дело.
    – Секс в рабочее время не уголовное преступление.
    – Значит, не за это Гусеву арестовали, – глубокомысленно заметил Михайлов. – Значит, есть за что. Меня или вас, к примеру, почему-то не арестовали. Нет, здесь не все так просто. Я не удивлюсь, если выяснится, что Гусева замешана в этом убийстве. Нет, я не говорю, что она это сделала. Но Гусева может быть соучастником убийства.
    – Следствие разберется.
    Прощаясь, он пожал большую влажную ладонь Михайлова, после этого пожатия Денисову захотелось пройти в туалет и вымыть руки. Вместо этого он спустился по лестнице на первый этаж, перебросился несколькими словами с охранником, читавшим газету в своем отгороженном закутке под лестницей, вышел на улицу, наполнив грудь влажным прохладным воздухом. Небо хмурилось, собирался дождь.

*   *   *   *

    Территория платной стоянки, где находился гараж Денисова, в этот послеобеденный час оказалась полупустой. В металлической, застекленной с двух сторон будке слушал радио молодой охранник Володя, облаченный в солдатский камуфляж. Володя, сидящий спиной к воротам, вращающий ручку настройки приемника, не заметил подъехавшей машины, Денисову пришлось посигналить. Черно-белый шлагбаум пополз вверх. Денисов помахал Володе ладонью и надавил педаль газа. Он подогнал машину к гаражам, доехал до своего крайнего ряда, остановился и вышел из машины. Он отпер замок, снял его с колец и распахнул ворота гаража. Загнал машину внутрь.
    Хороший гараж и место удачное, оборудовано все неплохо: смотровая яма, свет, металлические стеллажи с инструментом и всякой всячиной, верстак. Жаль, что придется расстаться с этим удобным гаражом. Он запер ворота изнутри на толстый засов, сделанный на заказ местным сварщиком. Денисов, позевывая, зажег над верстаком лампочку-переноску в стальном наморднике, достал с полки старый радиоприемник на батарейках и включил музыку. Он поставил приемник на полку, поразмыслив несколько секунд, отодвинул верстак от стены.
    Денисов нагнулся, снял крайнюю от стены доску и вытащил из образовавшейся ниши пластиковый пакет с несколькими коробками патронов, а затем завернутое в мешковину гладкоствольное охотничье ружье «Ремингтон» шестнадцатого калибра с горизонтальным расположением стволов, купленное год назад по случаю. – Ну-ка, иди ко мне, – сказал Денисов ружью, развернул мешковину.
    Зажав ствол ружья в тисках верстака, он снял с себя пиджак, галстук и рубаху, облачился в рабочую куртку неопределенного цвета, поверх нее, чтобы металлическая пыль не летела на брюки, повязал длинный фартук. Достав с полки ножовку по металлу, два запасных полотна и масленку, он сделал насечку на ружейном стволе у самого ложа. Включив музыку громче, Денисов отложил ножовку в сторону и развязал пакет с коробками патронов.
    Раскрыв одну из коробок, немаркированную, он вытащил из неё гильзу, а из этой папковой гильзы извлек пыж, высыпал на ладонь снаряд. Им оказалась самодельная «сечка», кусочки крупно и неровно нарубленного свинцового провода. Заделав пыжом гильзу и положив её на прежнее место, Денисов отодвинул коробку с самодельным зарядом в сторону. Не пойдет, решил он, пыж из газеты, заряд и прокладка не фабричные, с этой самодеятельностью лучше не связываться. Он отобрал по одной коробке самой крупной дроби, четыре ноля и три ноля. И добавил к двум отобранным коробкам две коробки с картечью диаметров шесть с половиной миллиметров. Распечатав по очереди все четыре коробки, проверил каждый патрон, извлекая из папковых гильз пыжи и, высыпая на ладонь фабричные заряды, потом заново снаряжал патроны. Прокладки и порох он решил не проверять, в герметичный пакет, где хранились патроны, влага проникнуть не могла.
    «Отлично, все хорошо», – сказал Денисов, закончив эту работу, сгреб ненужные коробки с патронами обратно в пакет, засек по ручным часам время и взялся за ножовку. Он работал сосредоточенно, стараясь не перекосить полотно, но, несмотря на все старания и аккуратность, полотно лопнуло уже через десять минут. Выругавшись вслух, он натянул новое полотно, смазав его машинным маслом, капнул несколько капель в зазор, образовавшийся после начала распиловки на стволе ружья.
    Поплевав на ладони, он снова взялся за дело и уже не останавливался больше ни на минуту, пока все не закончил. Отложив ножовку, он прошелся напильником по мелким шероховатостям обрезанного ствола и приклада, взглянул на часы, вся работа заняла пятьдесят минут. Денисов измерил длину обреза рулеткой, сорок два сантиметра, подходяще. Сунул отпиленный ствол и приклад в пакет с ненужными патронами, убрав целлофановый пакет обратно в тайник, придвинул верстак к стене.
    После смерти Кудрявцева Денисов больше не чувствовал себя в безопасности, он знал, что часы пущены, его время пошло. Конечно, и обрез «Ремингтона» и ТТ под водительским сиденьем «Жигулей» – слабая защита, говоря честно, и вовсе никакая это не защита, а только дополнительная опасность, готовые пять лет срока, если какой-нибудь наряд милиции вдруг вздумает остановить и обыскать машину. Оружие вряд ли защитит, если бандиты, чьей протекцией пользовался Кудрявцев, начнут наступать на пятки. С ментами ещё можно расстаться полюбовно, ничто человеческое не чуждо милиции, бандиты же короткую разборку с ним закончат на Хованке.
    Размышляя, Денисов вытер со лба пот носовым платком. Теперь он чувствовал, какая в гараже духота, чувствовал, как прилипает к спине рабочая куртка. Он сдул на пол с верстака маленький холмик металлической пыли, зарядил в оба ствола обреза дробь четыре ноля и, обернув «Ремингтон» мешковиной, сунул его в багажник «Жигулей», в задний угол, за запаску и инструменты, туда же бросил отобранные коробки с патронами, прикрыл все это ветошью. Открыв засов на воротах, Денисов сходил к торчавшему из асфальта крану, разделся до пояса, вымылся холодной водой, не замечая мелкого дождика, обтерся полотенцем.

*   *   *   *

    День клонился к вечеру, а впереди оставались ещё кое-какие дела, не очень важные, но на потом их не отложишь. Надев пиджак, Денисов сладко потянулся и сел за руль. Странное дело, большое беспокойство вызывал сейчас этот бывший мент Мельников. Эта странная встреча на бульваре два дня назад. Когда-то в школе Денисов изучал теорию вероятности. Эта теория почти не оставляет места в жизни случайностям. Нет, эта встреча не была случайностью. Оставайся Мельников ментом, все встало бы на свои места: пасет его, Денисова, взял, так сказать, шефство. Но Мельников давно ушел из милиции. А может, только говорит, что ушел? Но если действительно ушел, ситуация запутывалась. Что ему тогда надо? Что он хочет от Денисова? Мельников что-то знает о прошлом Денисова? Или о настоящем? Попытается его шантажировать или стукнет своим друзьям с Петровки? По старой памяти стукнет.
    Денисов уже несколько раз воспроизводил тот самый разговор в салоне «Жигулей», когда Мельников вдруг предложил подвезти его до дома и ему, Денисову, не оставалось ничего другого, как с благодарностью согласиться. А ведь в тот вечер у него были совсем иные планы, и домой он ехать не собирался, но сел и поехал вместе с Мельниковым, Разговор как разговор, вроде ничего особенного, обычная трепотня двух соседей, у одного из которых возникли неприятности. Кем бы Мельников сейчас ни работал, чьи бы интересы ни представлял, свою пулю он заслужил, выпросил. «Только не надо торопиться, только не заводись – сказал себе Денисов. – Этот бывший мент никуда не денется, его всегда можно достать».
    Поставив машину перед окнами своей квартиры, Денисов наскоро пообедал в обществе тетки, молча созерцавшей его скромную трапезу. Проглотив плохо разогретые котлеты, он заварил в чашке растворимый кофе, достал сигарету и, скомкав в кулаке пустую пачку, бросил её в мусорное ведро. «Что там сказал профессор Синенко насчет питания?» – подумал он, уставившись глазами в теткину спину, полусогнутую над кухонной мойкой. Пустив из крана воду, она сосредоточенно мыла оставшиеся после обеда грязные тарелки.
    – Тетя, обождите с посудой, позже домоете, когда я уйду.
    Тетка обернулась на него через плечо, выключила воду и поставила чистые тарелки в сушку. Вытерев руки посудным полотенцем, села на табурет через стол от племянника, посмотрела на него бесцветными водянистыми глазами. Это был странный взгляд, полный то ли сожаления, то ли грусти. Денисову на секунду показалось: все слова, что он теперь собирается сказать тетке, она уже знает наперед, ею раскрыты все его самые дальние планы.
    – Хотел с вами, тетя, поговорить о важном деле.
    – У тебя, Сережа, какие-то неприятности? – под взглядом этих водянистых теткиных глаз Денисову сделалось неуютно.
    Начиная разговор, он хотел говорить с теткой напрямик, поставить её перед фактом – и точка. Пусть себе бесится, стонет или рыдает. Шуметь не в теткиных привычках, но если все-таки она заведется, то быстро остынет. Но сейчас что-то мешало Денисову сказать все приготовленные слова, внутренний голос подсказывал: это горькое сообщение лучше чем-то сдобрить, каким-то соусом, жалостью к себе, к своей болезни, например.
    – Не хотел я затевать все это, – так и не пояснив, чего именно он не хотел затевать, Денисов свернул на другое. – На днях я побывал у Синенко, у психиатра. Известный профессор, светило мирового масштаба. Профессор следит за развитием моей болезни довольно давно, вот так, – Денисов выдержал паузу, подумав, что говорить полуправду легче, чем резать правду-матку.
    – Этот Синенко действительно выдающийся специалист, с его мнением считаются все психиатры мира. Он сказал, дела мои плохи. Так и сказал, без обиняков, по-мужски. За последние месяцы болезнь прогрессировала.
    – Да, но ведь приступы у тебя вроде бы чаще не стали происходить, – тетка хотела добавить ещё что-то, но Денисов поспешил её оборвать.
    – Число приступов – это лишь игра цифр. Важно, как далеко зашли изменения в мозге. Мое состояние за последние полгода ухудшилось. Если так пойдет дальше, мне грозит слабоумие, возможно, через год, возможно, через два. Но итог один – слабоумие. Я превращусь в животное. Избежать, вернее, отсрочить его наступление можно, только если я решусь начать серьезное лечение, – сейчас, когда Денисов говорил правду, ему не было жалко самого себя. Он верил – худшего с ним не случится. – Нужно ложиться в клинику, хорошую клинику. Не в ту бесплатную забегаловку, где лечат, вернее, отправляют на тот свет дебилов. Пичкают их всякой психотропной дрянью, пока те остатки разума не потеряют, а потом… Словом, нужно лечиться, а не умирать.
    – Конечно, Сережа, если профессор сказал…
    – Но тут есть небольшая загвоздка. У нас в России эпилепсию, и судорожную и бессудорожную формы, не лечат. А чтобы лечиться за границей, нужны деньги, – тут Денисов сообразил, что тетка при всей ограниченности её кругозора, возможно, знает, что и за рубежом эпилепсию не вылечивают. – Да, за границей эту болезнь лечат, – повторил он с внутренней убежденностью в голосе. – Вопрос только в деньгах. Знаете, тетя, сколько я зарабатываю? На хлеб хватает, но ничего лишнего себе позволить не могу. Я принял трудное решение. Словом, деньги мне взять негде, поэтому я решил продать нашу квартиру.
    Предвидя возражения тетки, он помахал перед собой растопыренной ладонью, как бы отметая все эти ещё не сказанные слова. Но тетка не издала ни звука. Денисов подумал даже, что она не поняла его слов, и вслух повторил, что их квартира продана, точнее, будет продана буквально на днях. Тетка кивнула головой, значит, поняла.
    – Вы знаете, тетя, как я люблю нашу квартиру, знаете, с каким трудом она мне досталась, – он кашлянул в кулак. – Но здоровье дороже четырех стен. Ваши интересы не будут ущемлены. Вы переедете в прекрасную комнату на Ленинском проспекте.
    Денисов подробно в восторженных выражениях описал тетке комнату алкоголика Ткаченко, особо напирая на то, что в квартире только одна соседка, и та одинокая старуха. Если старушка скончается, её освободившуюся комнату можно будет купить на законных основаниях. К тому времени он, Денисов, уже полностью излечившийся, вернется обратно в Москву, и деньги у него наверняка заведутся. И тогда они снова заживут по-семейному, как сейчас.
    – А эта соседка – совершенно очаровательная бабка, очень интеллигентная, порядочная, – сказал Денисов, единственный раз мельком видевший в конце коридора коммуналки какую-то согбенную старуху в замызганном халате. – Я уверен, вы с ней подружитесь крепко. Станете помогать друг другу и все такое. Правда, там, в комнате, требуется ремонтик небольшой, косметический. На ремонт я дам денег. Как видите, прежде всего, я о вас думаю.
    – Я должна написать какую-то бумажку? – спросила тетка бесстрастным голосом.
    – Да, надо одну бумаженцию составить, – Денисов радовался, что все прошло так гладко, без слез и взаимных обвинений, тетка против всех ожиданий, оказалась такой покладистой, что захотелось её поцеловать, а весь разговор потребовал минимума времени и слов. Вот что значит найти верный ход. – Я дам вам типовой образец или лучше напишете вечером под мою диктовку.
    – Почему же ты мне раньше ничего не сказал о своих планах? О том, что собираешься на лечение за границу? – тетка наклонила голову набок и посмотрела в глаза Денисова.
    – Я колебался до последнего, – Денисов с горечью вздохнул. – И что толку разговоры разговаривать, если я ещё не нашел для вас подходящего жилья? Теперь вот эти проблемы решил, поэтому и говорю.
    – А в какой же стране тебя лечить станут? – поинтересовалась тетка.
    – В Швеции, – наобум назвал страну Денисов. – Там есть одно закрытое заведение, частная клиника. Персонал, обслуживание все на высшем уровне. Лечат по специальной методике, разработанной тамошним профессором, как его там, – Денисов несколько раз щелкнул пальцами, – Андерсеном.
    – И долго это лечение продолжится? – глаза тетки по-прежнему не выражали ни радости, ни огорчения.
    – Это как пойдет.
    – Значит, те люди, которых ты приводил на прошлой неделе, муж с женой, и есть покупатели нашей квартиры? – спросила тетка.
    Денисов почувствовал, что устал от вопросов.
    – Точно, это и есть покупатели.
    Тогда, неделю назад, тетка застала их, осматривающих квартиру, врасплох, вернувшись из химчистки раньше времени. Денисову пришлось отбрехиваться, сочинять для тетки очередную сказку, а покупателям объяснять, что его родственница пока не в курсе их дел, но возражать против сделки не станет.

*   *   *   *

    Последние несколько дней после похорон Елены Викторовны Леднев в мятой несвежей пижаме провалялся на разобранном в большой комнате диване. Он чувствовал в душе такую пустоту, что, кажется, произнеси он какое-то слово, из глубины собственной утробы ему отзовется эхо. Эта иллюзия казалась такой реальной, что Леднев, ворочаясь с боку на бок, иногда громко вслух произносил какие-то бессмысленные междометия и даже ждал ответа утробного эха.
    В холодильнике с поминок осталась еда, и дважды в день он засовывал в себя какие-то бутерброды, но не чувствовал вкуса пищи. Однажды он нацедил из полупустой бутылки полстакана водки, прикончил её в два глотка, удивляясь пресному вкусу напитка. Он даже понюхал горлышко бутылки, не вода ли. Вместо опьянения пришло болезненное жжение в кишечнике, сменившееся позывами тошноты. Леднев долго мотался по квартире, бесцельно передвигая ноги, пока не наткнулся на разобранный диван и не упал на него с твердым решением уже не подниматься до самого вечера, а лучше, до завтрашнего утра.
    Он лежал, смотрел на противоположную пустую стену, переворачивался на спину, останавливая долгий взгляд на потолке. Диван с жесткими покатыми боками, довольно узкий, непригодный для долгого лежания на нем, лишь усугублял мучения Леднева, почему-то не уходившего в спальню, на кровать. Казалось, что в спальне слишком мало места, мало воздуха и много пыли. «Потерпи дружище, полежу на тебе ещё немного», – время от времени говорил вслух Леднев, обращаясь к дивану. Диван отзывался легким скрипом, воспринятым Ледневым, как согласие и дальше терпеть тяжесть хозяина. «Ну и молодец, – отзывался Леднев. – Ведь ты для того и создан, чтобы я когда-нибудь тебя сломал. А пока живи и скрипи себе сколько хочешь».
    Такое общение с собственной мебелью в эти минуты не казалось ему странным, противоестественным. Включить телевизор или радио, взяться за книгу, нет, на это он не был способен, любая информация вызывала приступы раздражения, а способность сопереживать потерялась и, казалось, не обнаружится уже никогда. И он продолжал лежать, сосать бесчисленные сигареты и таращиться в потолок, время от времени произнося вслух бессвязные слова или реплики.
    Последними людьми, которых Леднев видел после похорон бывшей жены, оказались одетые в черное женщины, разбудившие его на следующий день ни свет ни заря. Спросонья Леднев долго не мог понять причину этого раннего визита. Оказалось, они ещё накануне договорились между собой помочь хозяину убрать квартиру и вообще сделать по дому все, что полагается.
    Босой, пижаме Леднев долго расхаживал между этими женщинами, даже пытался давать советы и распоряжения, но, как оказалось, не мог ответить на самые простые бытовые вопросы. День похорон качался и плыл перед глазами, лезли в голову какие-то подробности, самые незначительные, никчемные. А то главное, что нужно было запомнить навсегда, это главное куда-то делось, исчезло, покрывшись слоем мелочной суеты. И что было это главное, в чем оно состояло? – спрашивал себя Леднев и уже не мог ответить определенно. Он предлагал женщинам помощь, но больше мешал, чем помогал, путаясь у всех под ногами.
    Наконец, он нашел себе дело, вынес два полных ведра мусора. Вернувшись, стал приводить в порядок свой гардероб. Повесил на вешалку скомканный черный пиджак, долго искал брюки к нему, заглядывал даже в ванную и под диван, но безуспешно, брюки как сквозь землю провалились. Леднев постранствовал по квартире, пытался побриться неверной слабой рукой, но только порезался, насухо вытер лицо полотенцем и вернулся на диван. Женщины на кухне о чем-то переговаривались вполголоса и гремели посудой. Сквозь сон, похожий на легкий обморок, он услышал, как женщины попрощались с ним и закрыли за собой входную дверь.

*   *   *   *

    Время от времени раздавались телефонные звонки, чьи-то голоса произносили слова утешения, бодрили Леднева. «В кои-то веки раз никто у меня ничего не просит», – думал он, односложно отвечая на соболезнования. И что было ответить?
    – Ведь такая молодая была, – говорил неизвестно кому принадлежащий тонкий голосок.
    – Да, молодая, – говорил Леднев.
    – А ведь могла бы ещё пожить, – пищала трубка.
    – Могла, – соглашался Леднев.
    Он не вдумывался ни в то, что ему говорят, ни в то, что он отвечает.
    – А я ведь только сегодня все узнала, я просто потрясена, – сказала другая незнакомая женщина, забывшая от волнения представиться. – Вы даже не представляете, чем была для меня при жизни Елена.
    – Не представляю, – машинально ответил Леднев.
    – Она была для меня тем мерилом нравственности, душевной чистоты, по которому я сверяла свои внутренние часы, – сказала женщина.
    – Какие ещё часы? – не понял Леднев, положил трубку и отключил телефон до вечера. Два или три раза кто-то звонил в дверь настойчиво, долго, но Леднев даже не пошевелился на своем диване. «Где они все были при её жизни со своими часами и нравственными мерилами?» – думал он, безуспешно пытаясь задремать хотя бы на час, хотя бы на полчаса. Но вместо сна, бодрящего, здорового сна приходили какие-то сумерки и в этих сумерках колебались такие же сумеречные не то люди, не то тени.
    В полумраке вечера он поднялся, включил телефон и сколько мог, сжав зубы, выстоял под леденящей струей воды из душа, обтерся грубоватым жестким полотенцем, сунул в рот сигарету и почувствовал, что жизнь медленно возвращается к нему. Не выпуская изо рта зажженную сигарету он босыми ногами прошлепал в комнату, с ненавистью глянул на диван со скомканными на нем простынями, рухнул в кресло и вытянул во всю длину голые ноги.
    Зазвонил телефон, и Леднев несколько секунд раздумывал, кто бы это мог быть. Оказалось, плотник из какой-то неизвестной Ледневу организации. Плотник долго сопел, что-то высмаркивал из носа, наконец спросил, можно ли зайти завтра, чтобы разобрать скамьи, сколоченные к поминкам. Ледневу не хотелось видеть плотника, но и смотреть на скамьи из необструганных досок, поверху обтянутых толстой почтовой бумагой, занимавшие полкомнаты, тоже не хотелось.
    – Валяй, заходи, когда хочешь, – сказал Леднев.
    Плотник снова с особым чувством закашлялся и засморкался, давая понять, что следующий его вопрос свойства деликатного.
    – Вы… вам, простите, материал-то, доски без надобности? – наконец, выговорил он придушенным голосом. – Если без надобности, разрешите их мне того, забрать. А то оказии у нас разные бывают, а досок сухих не найти.
    – Забери, пусть у тебя лежат. Когда со мной такая оказия случится, они, глядишь, и пригодятся, – Леднев положил трубку и отодвинул телефон подальше от себя, словно это могло спасти его от следующего звонка.
    Он взял новую сигарету и прикурил от настольной зажигалки.
    «Сейчас какая-нибудь баба явится, – думал Леднев. – Станет просить оберточную бумагу со скамеек. Дескать, бандерольку сыну собрала, а завернуть не во что». Из состояния прострации Леднева вывел звонок в дверь. Сев на диван, он потряс головой. Раздался новый продолжительный звонок, за ним ещё один. Забыв надеть шлепанцы, Леднев поплелся к двери. «Интересно, долго меня ещё будут донимать?» – думал он, подходя к двери.

*   *   *   *

    Дернув ручку на себя, он чуть не застонал от досады. На пороге, помахивая кулаком с зажатым в нем горлышком коньячной бутылки, одетый в облегающее ярко-голубое трико, стоял сосед, ветеринар Голубцов. Лицо его казалось скорбным, будто у Голубцова вдруг заныли все оставшиеся зубы. Леднев молчал.
    – Зашел вот, – сказал Голубцов, развел руки в стороны и едва не разбил о стену бутылку коньяка. – В такие минуты человеку нельзя оставаться одному.
    – Точно, нельзя, – согласился Леднев, немного прикрыл дверь, а оставшийся проем плотно загородил своим телом, лишив Голубцова малейшей возможности юркнуть в квартиру. – Спасибо, ты чуткий человек. Это в наше время редкость. Чуткость, участие человеческое редкость в наше время, – разжевал простенькую мысль Леднев.
    – А я кровь сегодня на станции сдавал, – сказал Голубцов прокисшим голосом. Он уже понял, что в гости его вряд ли пригласят. – Пол-литра отлили только так. Теперь ведь почти никаких льгот донорам. Тарелку баланды нальют – и топай. Ну, отгулы еще. И ещё копейки какие-то дали, – он задумался, стараясь точно и емко выразить сумму материального вознаграждения за сданную кровь и нашел искомые слова. – Копейки унизительные, – Голубцов поморщился.
    – То-то я смотрю, ты такой бледный, – сказал Леднев, – как полотно.
    – Здоровья и так ни хрена нет, а тут ещё кровь сдавай, – вздохнул Голубцов. – Скоро и меня в ящике понесете. На погост.
    – Так что же ты кровь последнюю сдаешь? – Леднев, демонстрируя человеческое участие, склонил голову набок и почмокал губами. Одновременно он как бы между прочим прикрыл дверь в квартиру ещё плотнее.
    – Как тут не сдашь? – с горечью спросил Голубцов, не пропустивший манипуляцию Леднева с дверью. – Как же её не сдашь-то? На садовом участке работы по уши, дни к отпуску лишние нужны. Да ещё в Сочи собрался на недельку, стариной тряхнуть. Так что, дни лишние мне нужны. И ещё из этих… гуманистических побуждений. Помоги ближнему и все такое, – последние слова прозвучали совсем жалобно.
    Голубцов потеряют последнюю надежду посидеть за бутылочкой с соседом.
    – Ладно, спасибо, что зашел.
    Леднев почувствовал, что этот короткий разговор отнял у него много сил. Он посмотрел на Голубцова и подумал, что тот действительно выглядит неважно. На бледном лице донора ярко горели выразительные глаза.
    – Может, восстановим силы? – Голубцов кивнул на бутылку. – Силы-то они свои, не колхозные.
    – Не могу, – покачал головой Леднев.
    Заперев дверь на все замки, Леднев побрел к дивану. Он подумал, что за последние дни он постарел лет на десять. Раздумывая об этом, он посмотрел в настенное зеркало. Землистое лицо, заросшее щетиной, пегой и клочковатой, удивило его своей животной дикостью, каким-то совершенно нечеловеческим выражением глубоко запавших глаз. Он решил, что нужно сейчас же, немедленно привести себя в божеский вид. Драма подошла к концу, её персонажи должны уйти за кулисы и смыть грим.
    Но вместо того, чтобы отправиться в ванну и привести себя в порядок, Леднев шире распахнул балконную дверь и рухнул на диван, неудобно подвернув под себя руки. Он задал себе вопрос, почему на похоронах Лены не присутствовал почти никто из её родственников. Ну, отца, матери, их в живых нет уж лет десять как. Но остались же две двоюродных сестры, обе моложе Лены, москвички, замужем и та и другая.

*   *   *   *

    Накануне похорон Леднев дозвонился одной из них – Наташе, у другой сестры Галины никто днями не брал трубку. Он объяснил в какое время и в какое место подадут катафалк, автобусы для тех, кто желает проводить Лену на кладбище. Он так и сказал «на кладбище», хотя на языке назойливо вертелось «проводить в последний путь».
    Но Леднев, чуткий к слову, старался по возможности избегать высокого штиля в разговорной речи. Наташа разговаривала с ним так, будто Леднев её чем-то обидел, оказался виноват перед ней, и вот теперь, во время разговора своей вины признать не хочет, а только валяет дурака и уходит от важного разговора. «А что, Иван Сергеевич, разве гражданской панихиды не будет?» – спросила Наташа каким-то напряженным, не своим голосом, будто от положительного ответа Леднева зависело чуть ли не все её будущее. «Боюсь, Наташа, вы не совсем понимаете ситуацию. Останки Лены пролежали в морге больше месяца. То, что от неё осталось, это… В общем, панихиды не будет. Да и сам я против гражданской панихиды. Не нужно этого».
    «Почему? – голос Наташи сделался тонким. – Лену знала и любила вся театральная Москва, все знаменитости. Люди пришли бы попрощаться, с последним поклоном к ней бы пришли. Да собрались бы толпы народа, лишь бы последний раз взглянуть на мою сестру. А вы, именно вы всем помешали, последний раз уже после её смерти становитесь всем поперек дороги. Вы портили ей жизнь и вот теперь смерть сумели испортить».
    Леднев слушал эту околесицу почти бесстрастно, не перебивая. Он только начинал злиться, хотел возразить. Даже если бы гражданская панихида состоялась, никаких толп фанатичных поклонников там и в помине не оказалось. Леднев ещё хотел сказать, что у так называемой театральной Москвы слишком короткая память. Имя Лены для этой театральной Москвы почти что пустой звук, пшик… Возможно, столь раннее забвение имени сестры больно ранит самолюбие Наташи.
    Он, Леднев, все это прекрасно понимает, но факт остается фактом: никаких там знаменитостей, никаких репортеров, толпящихся у запаянного цинкового гроба, ничего такого не предвидится. Но Леднев смолчал, продолжая выслушивать длинный и по существу оскорбительный монолог Наташи, ожидая, когда она наконец выпустит пар. «Даже похоронить по-людски не хотите, – почти прокричала она. – Такую актрису».
    «Наташе хочется, как лучше, – подумал он. – Всем хочется, как лучше. И что из этого получается? Разве мне не хотелось изменить жизнь Лены к лучшему, когда мы познакомились, когда поженились? И что из этого вышло? Всем хочется как лучше, да. Но откуда у этой Наташи такая озлобленность против меня? Почему она винит меня в Лениных неудачах? Почему в собственных неудачах люди всегда винят посторонних, только не себя самих? Черт знает почему». Он откашлялся и ещё раз спросил Наташу, собирается ли она на похороны сестры. Наташа грохнула трубку с такой силой, что, казалось, разбила её в мелкие осколки.
    На похоронах ни Наташа, ни другая сестра Галина так и не появились.

*   *   *   *

    Свет утреннего солнца пробился в окно и растекся по комнате. Денисов тяжело вздохнул, перевернулся с боку на бок, а потом на спину, скинул с груди простыню и заложил руки за голову. Крохотный паучок свил свою прозрачную паутину в углу под потолком и, затаившись, ждал свою добычу. Глазея на потолок, Денисов думал, что надо бы снять паутину тряпкой, но продолжал лежать неподвижно. Вставать, начинать новый день и браться за дела не хотелось.
    Вчерашним вечером, едва переступив порог квартиры, ещё не разувшись, он почувствовал приступ слабости и знакомый тошнотворный запах тухлого мяса. Значит, в запасе две-три минуты, не больше. На этот раз болезнь не застала его врасплох, случалось и хуже, гораздо хуже.
    Торопясь, он вошел в комнату, встав на цыпочки, забросил кейс с деньгами и документами на «стенку», кинул пиджак на кресло, снял ботинки и развязал галстук, чтобы ненароком, впав в сумеречное состояние, не задушить самого себя. Хорошо усвоив, что делать в такой ситуации, он поспешил сесть на мягкое, кажется, в то же кресло, на которое бросил пиджак, расстегнул рубашку. Еще он успел вытянуть ноги, хотел позвать тетку, но передумал.
    Приступ продолжался часа три-четыре. Денисов пришел в себя глубокой ночью. Раздетый теткой до трусов, он сидел в кресле с запрокинутой назад головой, ощущая спазмы в желудке. Он с усилием поднялся на ноги, нашарив дверной косяк, а рядом выключатель, зажег свет. Костюм, пристроенный на вешалке, лежал на другом кресле, диван оказался разложен и застелен, видимого беспорядка в комнате не заметно. Значит, все время, пока длился приступ, он спокойно просидел в кресле. Посмотрев на настенные часы, он сообразил, что на дворе глубокая ночь.
    Денисов заснул под утро, пропотел во сне то ли от духоты, то ли переживая заново беды прошедшего дня, и теперь, проснувшись, чувствовал себя усталым и несвежим. Он слышал как в сквере перед домом, словно соревнуясь одна с другой, пели на разные голоса какие-то птицы, за дверью в коридоре бродила тетка. События вчерашнего дня вспомнились в эту минуту особенно отчетливо, показались такими выпуклыми и близкими, что Денисов застонал, но, чтобы тетка не услышала его стон, прикусил зубами угол подушки. Все оказалось плохо, гораздо хуже, чем можно было предположить. Он посчитал ту сумму, которую потерял вчера и снова чуть не застонал.
    «Ну, будь же мужиком, научись переносить поражения», – сказал он себе вчера по дороге домой и повторил эту фразу вслух раз десять, а то и больше, внутренне понимая, что с такими поражениями нельзя смириться и безответно пережить их нельзя. Главное, уже не вернуть потерянные деньги. Наволочка пахла стиральным порошком и ещё какой-то гадостью, отбеливателем что ли. Денисов сбросил с себя простыню, сел на диване, чувствуя ещё не прошедшую с ночи слабость в конечностях. Он повернул к лицу тыльные стороны ладоней и, растопырив пальцы, убедился, что они предательски дрожат. Денисов сжал эти дрожащие пальцы в кулаки.
    «Все ерунда, а деньги – навоз», – сказал он вслух и не поверил сказанному. Он подумал, что времени на все запланированные дела остается мало, а этих дел слишком много. Можно не успеть, не уложиться в срок. И тогда его прихватят. Или бандиты, или милиция. Если бы вчера все прошло гладко, все удалось, считай, партия сделана. Остались бы мелочи, технические вопросы. Уже через неделю он мог бы оказаться за границей, сосать пиво и плевать на всю эту поганую жизнь, на политиков, на несправедливое устройство мира, на богатых и бедных, на всех вместе взятых, потому что его партия уже сделана, он выбыл из игры и находится в бессрочном пожизненном отпуске. Он может себе позволить плевать на всех, он заработал этот отпуск. Не важно как.
    Но вчерашний день перечеркнул планы. Денисов потянулся, разбросав руки по сторонам. Интересно, этот Сычев, этот толстый клоп, паразитирующий на инвалидах, представляет себе, какие дырки образуются в человеческом теле, когда в него стреляют из обреза охотничьего ружья? Стреляют в живот или в грудь. Будь здоров, какие дырки. Картечь вырывает из тела все: внутренности, ребра, куски позвоночника. Входное отверстие сантиметров десять, а выходное почти вдвое больше. Сычев, небось, и ружья приличного никогда в руках не держал. Одни бабы на уме. Гад, он сам подписал себе смертный приговор, своей белой изнеженной лапкой. И не спасут его теперь ни мальчики с пушками, ни сам Господь Бог.
    Денисов тут же поправил себя: Сычев пользовался охраной от случая к случаю, у него слишком много купленных за взятки высоких покровителей, значит, считает он, и бояться нечего. Тут этот бездарь, предводитель инвалидов сильно ошибся. И ещё бы раз выстрелить ему, уже мертвому, в морду. Кровавое море – это то, что надо. Вот только время, время уходит слишком быстро. «Ничего, – утешил себя Денисов, – времени на то, чтобы нажать на спусковой крючок, много не требуется. На благое дело всегда найдется лишняя минутка».
    Он поднялся с дивана, взял с кресла короткий шелковый халат, черный, усыпанный большими желтыми звездами, перекинул его через руку и, как был в одних трусах, поплелся в ванную. Сычев сдохнет, скоро сдохнет, но его смерть слабое утешение. Деньги все равно не вернуть. Будь проклят день, когда Денисов познакомился с Сычевым, заключил с ним первую сделку, поверил в его деловую порядочность. Нет, в Москве нельзя верить почти никому, жуликов куда больше, чем порядочных людей. Воруют все, кто ещё не стар и не болен, кто не утратил физическую способность хоть что-то украсть.
    Пожелав тетке, подметавшей чистый коридор, доброго утра, Денисов попросил её сварить кофе покрепче и тут же налить его в чашку, чтобы немного остыл. Он остановился в дверях ванной комнаты и спросил тетку, готова ли та к переезду.
    – Нищему собраться, только подпоясаться, – проворчала тетка и внимательно посмотрела на племянника.
    Он закрылся на щеколду. Увидев в зеркале над раковиной свое отражение, Денисов решил, что вид у него и вправду не блестящий, бледная физиономия, красноватые белки глаз, будто он пьянствовал всю ночь. Повесив на крючок халат, он полез под душ, чтобы немного освежиться, смыть с себя липкий ночной пот.
    Вчерашний день тоже начинался прохладным душем…

*   *   *   *

    Сычев, приехав на место раньше назначенного срока, вышел из машины и прохаживался взад-вперед по тротуару, заложив руки за спину. Иногда он останавливался, быстро смотрел на наручные часы и принимался снова ходить. Конечно, он не знал, что Денисов приехал к нотариальной конторе ещё раньше, припарковал машину в переулке и теперь издалека, сидя на скамейке, наблюдает за метаниями своего клиента.
    Не торопясь, выкурив сигарету, Денисов поднялся и зашагал к Сычеву, помахивая кейсом с документами. Без сюрпризов все-таки не обошлось. В салоне сычевского «Мерседеса» на заднем сиденье развалились два мордастых парня.
    – Мы же договорились встретиться вдвоем, – сказал Денисов, пожимая руку Сычева. Неприятный щекочущий холодок пробежал по спине и исчез. – А ты привел своих…
    – Да ладно тебе, – отмахнулся Сычев. – Со мной такие деньги, а ты хочешь, чтобы я по городу один ездил. Зачем лишние сложности? Любой кретин сунет мне в морду ствол и заберет все.
    Денисову оставалось лишь согласиться.
    – Логично, – сказал он. – Действуем, как договорились. Половина суммы сейчас, перед оформлением сделки. Вторая половина после её регистрации на Зеленом проспекте.
    – Слушай, Сергей, – Сычев шмыгнул носом. – Да это просто мальчишество какое-то. Мы что, в шпионов играем? Половина сейчас, половина потом – детский сад. Ты меня знаешь, я тебя знаю. Джентльменское соглашение.
    – Мы же договорились, – лицо Денисова стало напряженным.
    – Бога ради, – Сычев открыл перед ним заднюю дверцу. – Садись. Дайте ему чемодан, пусть пересчитает, – обратился Сычев к телохранителям.
    Денисов сел рядом с ребятами Сычева, которым пришлось подвинуться, поставил между ног кейс с документами. Один из охранников положил на колени Денисова «дипломат». Щелкнув замками, Денисов взял наугад пачку денег, осмотрел и пересчитал купюры, потом вытянул другую пачку. Сычев, заложив руки за спину, продолжил неторопливую прогулку по тротуару. «Если все чисто, почему Сычев нервничает?» – спросил себя Денисов, снимая с пачки денег резинку и пересчитывая купюры. Пересчитав пачки с деньгами, Денисов захлопнул крышку чемоданчика. «Сомнения, сомнения, слишком много сомнений», – подумал он, проверяя, надежно ли закрыты замочки. Он вылез из машины, сжимая в каждой ладони по ручке кейса.
    – Порядок? – спросил Сычев. – Все по три раза пересчитано. Тут без обмана.
    – Может, это старомодно, но я привык считать деньги сам, – на душе Денисова стало легче. – Единственная просьба, деликатная. Давай оформим сделку задним числом, ну, прошлым месяцем. Тебе разницы никакой, а нотариус свой человек, с ним я договорился.
    – Прошлым месяцем? – Сычев понимающе кивнул. – В прошлом месяце твой любимый начальник Кудрявцев ещё был жив. Так и знал, ты попросишь все оформить задним числом, – Сычев почесал затылок. – А ты, Сергей, малый не промах. Умный малый. Задним числом… А если я не хочу задним числом, как тогда?
    – Оформим сегодняшним, по большому счету, это не имеет значения, – Денисов почувствовал, как вспотела ладонь, сжимающая кейс с деньгами. – И Кудрявцев, его смерть здесь ни при чем.
    – Ладно, задним числом, так задним числом. Это не принципиальный вопрос. Просто ты, Сергей, умный малый. Даже не ожидал от тебя такой прыти.
    «Сука, он все понял, – подумал Денисов. – Надо быть дебилом, чтобы не понять этого фокуса». Он уже жалел о том, что попросил Сычева оформить сделку прошлым месяцем, он хотел взять свои слова назад, но слово не воробей. «Пути к отступлению тю-тю, – подумал Денисов. – Скорее всего, Сычев все понял не сейчас, раньше. Когда я предложил купить этот особняк, когда он услышал о смерти Кудрявцева, он связал эти два события, две ниточки в одну». Прохожие, женщины и мужчины шли мимо них по тротуару, на секунду останавливали на Сычеве и Денисове равнодушные взгляды и спешили дальше.

*   *   *   *

    Нотариус Михаил Михайлович Корсаков маленький, вертлявый мужичок со скорбным, как у гробовщика лицом, встретил их у входной двери в коридоре, провел мимо очереди людей, дожидавшихся приема, в свой кабинет, усадил на мягкие, просиженные чуть ли не до дыр кресла перед низким столиком. Сам он уселся на деревянном стуле напротив посетителей. Осведомившись о здоровье нотариуса, Денисов, частый и желанный гость в конторе, закинул ногу на ногу.
    Представления о приличиях, усвоенные Корсаковым ещё в юности, в семье отставного офицера, обязывали его перед тем, как перейти к делу, поговорить с клиентами минуту-другую на отвлеченные темы. Появление в его кабинете Сычева, как впрочем, появление любого незнакомого человека, вызвало в душе нотариуса всегдашнее, в таких случаях, чувство легкой тревоги. Накануне Денисов посетил контору, объяснил нотариусу, что сделку, в силу ряда обстоятельств, нужно заключить задним числом и заплатил вперед. Корсаков не удивился: «Как скажете, Сергей Сергеевич, задним, так задним, какие мелочи». Денисов хорошо платил Корсакову, и нотариус не задавал лишних вопросов. Корсаков предложил посетителям по рюмке коньяку, вперед зная, что Денисов откажется. Сычев же согласился выпить и принял из рук нотариуса початую бутылку французского коньяка и большую рюмку.
    – Сами распоряжайтесь, – сказал Корсаков. – Наливайте, пейте без стеснения. Сам не употребляю, для друзей держу.
    Корсаков, вступая в контакт с незнакомыми людьми, избрал простоватую доверительную манеру беседы, располагавшую к нему людей. Сычев не понравился Корсакову, с первого взгляда решившему, что этот толстяк сожрет человека без соли и не подавится. В молодые годы люди часто обманывали будущего нотариуса, сейчас он сам часто обманывал замороченных жизнью людей и немало поднаторел в этом занятии. Корсакову казалось, что он видел своих клиентов насквозь. К Денисову он относился с долей доброжелательности, раз и навсегда решив, что этот хоть и жулик, но платит хорошо и, главное, от него неприятностей не жди.
    – Парит на улице? – поинтересовался нотариус, разглядывая влажное от пота лицо Сычева. – И откуда только такая жара в Москве? Прямо спасу от неё нет. У меня супруга сердечница, так она даже встать с постели не может в такую жару. Сразу головокружение начинается. Падает сразу, – Корсаков следил глазами, как Сычев доверху налил себе большую рюмку и выпил.
    – Да, некоторые думают, что нотариальная контора-это Эльдорадо, – тяжело вздохнув, продолжал Корсаков. – Нет, тут большими деньгами, уж мне поверьте, не пахнет.
    – Сейчас у всех трудные времена, – сказал Денисов, подыгрывая Корсакову.
    Денисов знал, что нотариус приобрел в Испании роскошный дом на берегу моря, там, в подземном гараже стояли новенькие «Мерседес» и «Порше», на теннисном корте упражнялась двадцатилетняя любовница Михаила Михайловича. Бракоразводный процесс в Москве с женой сердечницей подходил к благополучному для Корсакова финалу.
    – Да, какие уж тут доходы, – вздохнул Корсаков, сделавшись совсем печальным. – Крохи. Жене вот лекарства три дня назад купил импортные, какие-то. Сумасшедшие деньги отдал, просто сумасшедшие. А толку от этих лекарств? Ровно никакого толку. Как болела, так и болеет. Никакого улучшения, за сердце хватается, дышит, как паровоз. Боюсь даже на неё смотреть. Совсем меня измучила.
    О болезни жены нотариус всегда говорил много и охотно, при этом в его глазах загорался какой-то странный огонек. Он очень надеялся, что супружеская эпопея скоро закончится. Так или иначе, но закончится. Неделю назад он рассчитал сиделку, ходившую за больной супругой, решив, что услуги сиделки обходятся ему в копеечку.
    Откашлявшись в сухонький кулачок, Корсаков деликатно дал понять посетителям, что не намерен рассказывать о болезнях жены до самого вечера, тем более что сами они люди деловые и на праздные разговоры не настроены. Корсаков вежливо попросил гостей пересесть к письменному столу, взял из рук Денисова документы. Когда все расселись на новых местах перед столом, нотариус принялся заполнять бумажки, то и дело поднимая голову и посматривая на Сычева с плаксивым выражением лица.
    – Вот они документы, бумажка к бумажке, все на месте. – Корсаков полистал документы и непонятно зачем скорчил такую плаксивую гримасу, что, казалось, из его глаз вот-вот польются потоки слез.
    Сычев, слегка разомлевший от жары и коньяка, исходил потом и вытирал испарину со лба клетчатым платком. Денисов, спросив разрешения, курил, глядя через зарешеченное окно во двор.
    – Договор купли-продажи нежилого помещения в трех экземплярчиках, – сказал Корсаков. – Один экземплярчик остается у меня. Второй получит новый хозяин помещения, третий – продавец. На память и для отчетности.
    Корсаков хотел припомнить какую-нибудь подходящую к моменту шутку. Но в голове вертелся только скабрезный матерный анекдот, такой похабный, что рассказывать его в присутствии незнакомого Сычева нотариус не рискнул.
    – Свидетельство Москомимущества о внесении здания в реестр объектов недвижимости, так. Теперь справка бюро технической инвентаризации с указанием площади земельного участка. Договор аренды заключен на сорок девять лет, прекрасно. Вот он, договор с Москомземом. Все эти бумаги с вашего разрешения, – он посмотрел на Денисова вопросительно, – я вручаю покупателю в вашем присутствии, – нотариус протянул Сычеву бумаги и, будто собираясь заплакать, шмыгнул носом. – Вы делаете хорошее приобретение, очень выгодное, – сказал Корсаков первые искренние слова за весь день. – Очень хорошее приобретение. А вот вам ещё и другие документы, второстепенные. Вы бы их и сами могли получить, если бы Сергей Сергеевич не постарался. Договор с пожарными и Мосэнерго, справка из санэпидемстанции. Формальностей много, но все они, к счастью, соблюдены, – он передал Сычеву справки и договоры.
    Корсаков проставил число месячной давности в трех экземплярах договора купли-продажи, попросил продавца и покупателя расписаться, после чего оттиснул печати нотариальной конторы на всех экземплярах и вручил Сычеву оригинал договора, а копию Денисову.
    – Поздравляю вас, – нотариус поднялся из-за стола, пожал руки своим гостям, тоже поднявшимся на ноги. – Хорошая сделка, во всех отношениях хорошая, обоюдовыгодная.

*   *   *   *

    Денисов думал, что дело сделано ровно наполовину, нужно заскочить на Зеленый проспект, внести данные в компьютер, заплатить пошлину. Много времени это не займет, часа полтора за все про все. Потом они поедут в особняк, там окончательно рассчитаются, Сычев получит связку ключей.
    К особняку они подъехали позже, чем рассчитывали. Знакомый чиновник в Мосприватизации перед самым их приходом вдруг сорвался с места и уехал неизвестно куда. Они ждали его в застекленном вестибюле конторы, полном людей, покупающих и продающих площадь в Москве, вокруг толкались мелкие риэлтеры, маклеры-одиночки, всякие сомнительные личности, горемыки, для которых продажа собственной квартиры стала последним иллюзорным шансом удержаться в этой жизни на плаву. Денисов с Сычевым время от времени выходили на улицу подышать свежим воздухом, но и там, на асфальтовой площадке, рядом с проезжей частью стояла такая духота, что Сычев, истекающий потом, заявил:
    – Еще час такого ожидания и от меня здесь останется лужа, в которой будет плавать костюм и белье.
    Денисов не отвечал, он купил бутылку воды и с мрачным видом прикладывался к горлышку. Чиновник вернулся только через полтора часа после их приезда, объяснив, что его срочно вызывали в мэрию, и хорошо ещё удалось вырваться пораньше. На самом деле он ездил осматривать садовый участок, прекрасный большой участок в получасе езды от кольцевой дороги, оформленный на его имя одной из московских фирм. Чиновник вернулся в отменном настроении, участок оказался куда лучше, чем он предполагал. Посреднические услуги, оказанные фирме, не тянули на такой участок.
    После того, как последние формальности быстро и очень просто уладились, Сычев заметно повеселел, покидая здание Москомимущества, снял свой легкий пиджак, показав Денисову совершенно мокрую на спине рубашку.
    – Садись в мою тачку, а твой «жигуль» возьмем на буксир, – сказал он Денисову. – А все-таки ты ловкий парень.
    Этот развязный тон Денисову не понравился. Первые серьезные сомнения в намерениях Сычева появились, как только тот, помахав Денисову лапой, погрузил свои телеса в «Мерседес» и укатил. Ничего другого не оставалось, только садиться в машину и следовать за Сычевым. Когда Денисов, с трудом отыскавший в связке нужный ключ, открыл парадную дверь особняка, оттеснив его плечами в помещение, первыми вошли увязавшиеся за ними телохранители Сычева. Денисов вслух удивился этой наглости, но новый хозяин особняка только руками развел.
    – Ребята просто делают свое дело, – сказал Сычев, заходя внутрь. Им нужно все проверить, осмотреть, – Сычев, похоже, уже не заботился, чтобы его слова звучали правдоподобно.
    Конечно же, телохранители не стали проверять помещение, что-то искать. Они остановились посередине пустого зала в нескольких шагах от Денисова и с отсутствующим видом уставились в окно. В эту секунду Денисов отчетливо понял, что второй половины денег ему не видать. Сычев попросил у телохранителя сигарету и закурил. Денисов перекладывал связку ключей из одной руки в другую и молчал. Сычев курил, расхаживая по залу, и стряхивал пепел себе под ноги. Его шаги в этих гулких стенах казались каменной поступью Командора. Остановившись у подоконника, он поправил галстук. Взглянув в окно на свой «Мерседес», заехавший передними колесами на бордюрный камень, он увидел возле машины облезлого старого кота.
    – Беспородный кот гадит на породистый автомобиль. Да, кошки, как и люди не понимают язык слов, – философски заметил он ни к кому не обращаясь и подошел к Денисову на расстояние вытянутой руки. – Ну, вот и все, – сказал Сычев и вытянул руку вперед. – Прошу ключи.
    – Сначала деньги, – Денисов растянул губы в улыбке. – Что-то я не вижу денег.
    – Значит, ты ничего не понял? – Сычев кивнул телохранителям, и те оказались за спиной Денисова. – Ты, ничего не понял. А напрасно. Нет, я не говорю, что ты помог Кудрявцеву умереть, я ни в чем тебя не обвиняю. Просто эта хибарка, которую твой бывший начальник приобрел на свое имя, а не на фирму «Русь-Люкс», после его кончины почему-то оказывается оформленной на тебя. Если поднять документы и прижать к теплой стенке твоего нотариуса, сам понимаешь, что получится. Понимаешь, об этом особняке я знал ещё до смерти твоего шефа. Сам Кудрявцев предлагал мне его купить. Но он заломил такую потолочную цену, что я отказался. Так-то.
    – Все оформлено по правилам, – сказал Денисов. – Придраться не к чему. Недвижимость переходит из рук в руки. Что здесь особенного?
    – Если докажут, что я приобрел особняк незаконно, у меня будут проблемы, – сказал Сычев.
    – Все оформлено, как полагается, – повторил Денисов.
    – Полагается, не полагается, не гони мне дым в жопу, – Сычев спрятал платок в карман брюк. – Я отдал тебе половину суммы. Теперь мы в расчете.
    – Я считал вас человеком.
    Денисов оборвал мысль на полуслове. «Если бы ты знал, чем я тебя считал», – подумал он.
    – В твоем чемодане зелени почти на пол-лимона, – продолжил Сычев. – И ты хочешь ещё столько же. У тебя морда не треснет? Ты успеешь за свою жизнь потратить эти деньги? Раскрой глаза и оглянись. Вокруг большой мир. Прекрасный мир, чувак. С такими деньгами этот мир примет тебя, будет тебе рад. Между прочим, другой бы на моем месте не дал бы тебе ни копейки, обул бы тебя полностью. Забрал бумаги и дал пинка под зад. Но у меня честный бизнес и честное имя. Мне не нужны скандалы и судебные разбирательства. Я подарил тебе целое состояние, хотя мог бы накрошить из тебя винегрет, вколоть тебе какую-нибудь суспензию или из окна выкинуть. Этажа с двадцатого, чтобы долго летел, и осталось время обо всем подумать. О грехах своих, например. А теперь давай ключи, – он протянул руку.
    Денисов положил в ладонь Сычева связку ключей.
    – И нечего себя жалеть, – сказал Сычев. – За один день ты заработал больше, чем за всю прожитую жизнь.
    – Я не себя жалею, тебя, – Денисов зашагал к дверям.
    Обернувшись на секунду, он увидел, как Сычев и два его телохранителя улыбаются ему в спину. Сев за руль «Жигулей», Денисов положил кейс с деньгами на заднее сиденье. Он сказал себе все слова утешения, которые сумел придумать. Он сказал себе, что сейчас нужно оставаться мужчиной, а не впадать в беспомощную истерику, он сказал себе, что денег в кейсе действительно много, есть ещё кое-какие сбережения, остаются непроданными две квартиры, плюс третья, где он проживал с теткой. В общей сложности получается внушительная сумма, и если не бросать деньги на ветер, их хватит надолго. В конце концов, можно было остаться вообще ни с чем. Он сказал себе ещё много слов, утешительных и ободряющих, самых разных.
    Но саднящее душу ощущение несправедливой обиды все равно не проходило. Это ощущение несправедливости, странное ощущение, будто маленькая злобная собачонка на улице вцепилась зубами в дорогие, впервые надетые брюки, выдрала из них клок и убежала. Такая обида, только в сто раз сильнее, в тысячу раз. Денисов вставил ключ в замок зажигания и тронул машину с места. Трижды прав историк Василий Ключевский, написавший: «Человек – это величайшая скотина в мире». Он трижды прав.

*   *   *   *

    Выйдя из ванной после душа, Денисов на ходу завязал пояс на халате, усыпанном золотыми звездами, сел к столу и в несколько глотков выпил большую чашку чуть теплого слабоватого кофе, принялся за яичницу и бутерброды. Он давно усвоил привычку завтракать плотно, работа такая, что часто приходится оставаться без обеда. Тетка присела к столу и молча наблюдала, как племянник завтракает.
    – В этом халате ты прямо как генерал, – сказала она, завязывая беседу.
    – Да – генерал, а моя армия это ты, – Денисов добавил себе кофе. – Вчера с профессором созвонился, с этим московским профессором, – соврал он. – Синенко говорил, место в клинике освободилось, мол, тебя ждет. Из вещей я ничего лишнего брать не стану. Два чемодана и все. Сегодня же вечером их и упакую. Что останется можно продать, можно бедным отдать. Когда я вернусь, все вещи уже из моды выйдут.
    – И что, долго там лечат в этой клинике? – тетка поставила локти на стол, на раскрытую ладонь положила подбородок. – Боязно связываться с ними, с докторами этими иностранными. Залечат.
    – С нашими боязно связываться, – поправил Денисов. Доев яичницу и не почувствовав сытости, он сделал ещё два бутерброда с сыром. На минуту ему стало жалко тетку, такую старую и глупую. Захотелось найти для неё ободряющие слова.
    – Ты не волнуйся, выпишусь оттуда здоровым, это ведь главное, здоровье. Когда здоровье есть и деньги появятся. Купим новую квартиру или как. Заживем себе одним домом. Может, женюсь.
    – На Ирочке? – поинтересовалась тетка.
    – На ком скажешь, на той и женюсь, – отшутился Денисов. – Будем все вместе жить, одна добрая семья. Внуков растить поможешь. Пеленки, подгузники, соски, как там растят этих внуков, я ведь представления не имею. Вот ты и станешь возиться себе в удовольствие. Твой, так сказать, участок работы.
    – А колечко с камушком ты случайно не для Ирочки купил? – тетка не смогла спрятать любопытства. – В твоей комнате коробочку увидела на тумбочке, а в ней колечко. Красивое.
    Денисов вздохнул. И во все тетке нужно нос свой сунуть. Вот уже и кольцо увидела. А это кольцо с небольшим бриллиантом Денисов действительно купил для Ирины. Откладывать разговор с ней больше не было возможности, а начинать этот разговор без подарка тоже невозможно. Конечно, колечко не Бог весть что, но Ирина, не знавшая ничего кроме дешевой бижутерии, будет на седьмом небе от счастья. Родители дочь на выданье не балуют. Да и что взять с этих убогих людей. Любимая поговорка её матери: скупость не глупость. Интересно, на какие цели она откладывает деньги? На дачу? На зимнее пальто? На гроб себе и мужу? Так рано им ещё в гроб ложиться.
    В доме все вопросы, большие и маленькие, решает его хозяйка, мать Иры. И мужу, этому филателисту, такое положение вещей не кажется противоестественным. Скорее наоборот. Он вообще отучился принимать самостоятельные решения, советуется с женой по самому ерундовому поводу. Эта копеечная беспросветная жизнь устраивает родителей Иры лишь потому, что другой жизни они не знают. Им никогда не понять богатых людей. Может, их дочери повезет больше.
    – Да, тетя, кольцо для Ирины, – Денисов жевал бутерброд, запивая его кофе. – Хотел и тебе колечко купить, но твоего размера не оказалось, – пошутил он и вспомнил, что тетка юмор понимает туго. Еще чего доброго и вправду решит, что он кольцо ей купить собирается. – Это я шучу. Кольцо тебе все равно ни к чему, разве что бутылки с водой им открывать.
    Допив кофе, он сходил в комнату и вернулся с сигаретами. К этому моменту настроение Денисова поднялось, от утренней слабости и следа не осталось. Болтая с теткой, он окончательно обдумал свою ситуацию и принял решение, четкое и взвешенное. Сейчас же уехать из Москвы, опрометью броситься в другую страну, он не может. Нужно довести до конца все дела, заплатить долги. Но и оставаться здесь нельзя, становится слишком жарко. Значит, нужно исчезнуть. В запасе есть дня три-четыре, за это время можно обернуться, все успеть. Через четыре дня Сергея Сергеевича Денисова не станет.
    – Я хотел вам кое-что сказать, тетя. Сегодня у нас суббота. В понедельник я перевезу вас в новую комнату. Но сейчас речь о другом. Когда вы будете жить на новом месте, до вас могут дойти всякие разговоры обо мне, неприятные разговоры. Злых людей много. Обо мне могут распускать слухи, злословить. Могут сказать даже, что меня нет в живых, – Денисов заметил, как напряглось теткино лицо. – Да, могут сказать и такое. Но вы не верьте, ничему не верьте, что бы обо мне ни говорили.
    – Кто может сказать такое о тебе? – тетка неожиданно всхлипнула, но глаза её оставались сухими.
    – Ваш друг и сосед Мельников, например, он может. Вы же сами позвали этого Мельникова, когда пару месяцев назад со мной случился приступ.
    – Ты никого не узнавал, ты хотел броситься на меня с ножом, чуть не зарезал, – снова всхлипнула тетка. – Я просто попросила его уложить тебя в постель.
    – Попросила, – передразнил Денисов. – Сколько он на мне синяков оставил, чуть плечо не сломал.
    – Ты никого не узнавал, ты размахивал ножом.
    – А я на днях встретил Мельникова на Петровке, – он погасил сигарету в пепельнице. – Скорее всего, он до сих пор сотрудничает с милицией. Не цветы же он на бульваре собирал. А ты знаешь, что случилось с моим начальником? Его зарезала какая-то психопатка, его сожительница, и теперь все наши сотрудники на мушке у милиции. Из-за тебя Мельников узнал, что я болен, что у меня бессудорожная эпилепсия. И наверняка стукнул об этом следователю. Рассказал, что я родную тетку прирезать хотел, да он, герой, помешал. Иначе, почему именно меня одним из первых вызвали на допрос? Ведь у нас в конторе много сотрудников, а вызвали именно меня. И потом эта встреча с Мельниковым сразу же после разговора со следователем. Думаешь, это случайность? Не бывает в жизни таких случайностей.
    Тетка молчала, чувствуя свою вину.
    – Зря я его тогда позвала, прости. Я не думала, что так все получится. Что он тебя ударит. Я просто очень испугалась.
    – Ладно, – смягчился Денисов, – кто старое помянет, из того дух вон и кишки на телефон. Просто эти менты могут на меня дело об убийстве повесить. Они ведь на все способны. Больной человек, прирезал начальника в беспамятстве. Им бы только галочку поставить для отчетности. А виноват ты, не виноват – это без разницы. Это их не колышет. А на кого лучше повесить? Мельников им подскажет кандидатуру. На Денисова, этот самый подходящий. Больной, себя не помнит. Ему и дело шить будем.
    – Иногда ты пугаешь меня, Сережа, – сказала тетка. – За последнее время ты так сильно изменятся. Может, ты сам этого не замечаешь? Но ты изменился. Ты сделался каким-то злым. Ты уже десятый раз попрекаешь меня тем, что во время твоего приступа я позвала Мельникова. Некого больше было звать, никто бы не пошел.
    – Я не сделался ни злобным, ни мстительным. Остался прежним. Просто вы плохо себе представляете, что такое человеческая мстительность.

*   *   *   *

    Он вышел из дома через полчаса, жара спала. Дойдя до гаража, запер ворота изнутри, вытащил из тайника отпиленный ствол и приклад ружья «Ремингтон», упаковал их в черный пластиковый пакет, положив туда же половинку кирпича. На набережной, выбрав пустынное место, остановил машину, вышел на тротуар, прихватив с собой пакет. Сделав вид, что залюбовался плавным течением реки, он выждал, когда рядом не окажется машин, а значит, лишних глаз, бросил пакет в воду. Когда-нибудь, может, через год, может, раньше во время чистки дна реки от ила и наносных отложений пакет извлекут из глубины, даже заглянут внутрь, но это уже не будет иметь никакого значения. Денисов сел за руль, решив по дороге к дому Ирины заправить полный бак. Рядом со станцией на одном из домов он увидел вывеску «Срочное фото», остановил машину.
    Получив фотографии на паспорт, Денисов купил цветы. Он позвонил в дверь Ирининой квартиры, опоздав к назначенному времени лишь на три минуты. Едва он переступил порог, как сразу понял, что объяснение с Ириной сегодня вряд ли состоится. Накануне вечером в гости приехал младший брат Станислава Николаевича, некто Петя, живущий в захолустном городишке где-то на Волге, наезжавший в Москву аккуратно раз в месяц, чтобы накупить несколько сумок дешевой парфюмерии и перепродать втридорога на тамошнем рынке. Свой маленький бизнес Петя чудесным образом совмещал с государственной службой, работая оператором насосов на электростанции. Пример Пети, делавшего, по мнению Татьяны Марковны, огромные деньги на спекуляции косметикой, она считала назидательным для своего мужа. Видимо, и сегодня будущая теща ставила мужу в пример его младшего брата. Станислав Николаевич выглядел расстроенным и уставшим. Петя, как всегда по приезде занявший комнату Ирины, расположился с ногами на её диване и покуривал импортные сигареты. При появлении Денисова он поднялся и вышел в прихожую.
    Денисову сделалось невыразимо скучно. Он представил себе бесконечный домашний обед, переходящий в ужин, с непременной кулебякой и приторной домашней наливкой. Эту кулебяку и наливку следует обязательно похвалить. Он ругал себя за то, что принял приглашение Татьяны Марковны и теперь должен провести пустой вечер за семейным столом в компании нагловатого Пети. Он вручил ахнувшей Татьяне Марковне цветы.
    – Ну что вы, Сережа, не надо тратиться, – сказала она, уткнувшись носом в розы. – Вы настоящий кавалер.
    Денисов в который уж раз подумал, что вся человеческая сущность этой бабы исчерпывается её корыстолюбием. Выйдя вместе с Ириной на балкон, он закрыл дверь, взял её ладонь в свою. Показалось, сейчас можно начать разговор, ради которого он приехал.
    – Ты знаешь, я бы хотел, прояснить наши отношения, – сказал Денисов и подумал, что говорит он не то и не так, как надо. – То есть хотел прояснить…
    – Сережа, что тут прояснять? – спросила Ирина и посмотрела на него так, что все придуманные слова показались ему шелухой.
    После этого взгляда Денисов подумал, что любовь, настоящая любовь существует не только в романах и всяких киношках.
    – Все и так яснее ясного, – сказала Ирина. – Хочешь, я сама все скажу родителям? И не волнуйся. К такому повороту событий они готовы, – она потянулась и поцеловала Денисова в щеку.
    – Нет, это должен сказать я сам.
    Денисов выпустил ладонь Ирины из своей ладони, сунул руку в карман пиджака, нащупав там коробочку с кольцом, но в последний момент решил, что сейчас делать подарок не ко времени, сперва нужно с родителями объясниться. Только потом надеть на её палец кольцо. Нечто вроде церемонии обручения. Вместо пластмассовой коробочки он вытащил из кармана пачку сигарет.
    Оставалось сказать Ирине, что он увезет её далеко-далеко, в другую страну, в другую жизнь. Надо выдумать какую-то вескую причину, из-за которой он решил покинуть Россию. Через какой-нибудь год она станет вспоминать об этой стране, о теперешней своей жалкой работе, об окружающих её людях, погрязших в быту, как в болоте, как о далеком прошлом. Она никогда не была за границей, ей понравится в Европе. О своей будущей жизни они поговорят позже, один на один, решил Денисов.