По Америке и Канаде с русской красавицей

По Америке и Канаде с русской красавицей    В августе в Чикаго стояла гнетущая жара, жизнь города переместилась к берегу Мичигана, где от воды хоть немного веяло прохладой. Я пытался закончить книгу, но работа двигалась вяло. Хотелось куда-нибудь уехать, хоть на неделю, забыть о делах и жаре. Когда раздался звонок из Москвы и сквозь помехи прорезался голос Риты, - я обрадовался.
    Рита редкая красавица, к тому же умная и талантливая женщина, пробующая силы в литературе, с ней в прошлом году мы путешествовал по Америке. После короткого обмена любезностями и новостями, Рита сказала, что собирается приехать, - есть неотложное дело. Ее тетка, шестидесятилетняя Лиза, живущая здесь постоянно, куда-то пропала, она не отвечает на звонки уже две недели. Никто из знакомых не знает, где ее искать. Месяца два назад Лиза сказала, что, может быть, в конце августа поедет погостить к подруге в Атланту. И вот теперь тетка пропала, а ее подруга тоже не подходит к телефону, - и это странно.
    Для тревоги есть все основания. Года полтора назад Лиза познакомилась с каким-то подозрительным типом по имени Берт, прожженным альфонсом, который пытался официально оформить их отношения. И лишь с одной целью - прибрать к рукам теткины деньги, а она человек весьма обеспеченный.
    Рита боится высказывать самые страшные предположения, но, может статься, но тетка уже переехала в тот мир, откуда нет возврата. А Берт вступил или в скором времени вступит в права наследования. Получит денежки и тю-тю, ищи ветра в поле. Уедет куда-нибудь в Аргентину, сменит имя, обзаведется новыми документами... Рита просила меня поехать вместе с ней к теткиной подруге в Атланту. Если той не будет на месте, надо будет отправиться к тетке в Талсу, штат Оклахома. Рита плохо знает Америку, да и поездка может превратиться в весьма опасное приключение. Кроме меня ей не к кому обратиться.
    Я вяло возразил, что август - это время, когда люди разъезжаются, кто куда, тетка, наверняка греется на солнце где-нибудь во Флориде или уехала за границу. Скоро сама найдется, надо подождать. Кроме того, поисками людей здесь занимается не частные граждане, а полиция, туда можно обратиться, детективы, не откладывая дела в долгий ящик, тут же возьмутся за дело, - таков закон. Но мои возражения Рита отвергла сразу, такой она человек: если что-то решила, с места не сдвинешь.
    - Лиза всегда звонит перед тем, как уехать, объясняет, где ее можно найти в случае чего. А в этот раз, как в воду канула. И адреса не оставила.
    - Мне самому иногда хочется уехать куда-нибудь далеко... И не оставить адреса.
    - Ты пишешь остросюжетную прозу, - вздохнула Рита. - А эта история - детективная, как раз по твоей части. Ну, неужели тебе не интересно провести небольшое частное расследование. Вместе со мной прокатиться до Оклахомы, ну, где живет тетка. Или жила... О Лизе, - я это сердцем чувствую, - теперь можно говорить в прошедшем времени. Я заплачу тебе за потраченное время. Деньги - не проблема.
    У меня с деньгами было не очень, но от оплаты я отказался.
    На протяжении всего разговора я думал, что прокатиться мне не помешает. Путешествие займет дня три-четыре, всего-навсего. Немного отдохну, отвлекусь, а там работа над книгой пойдет веселее. Все равно, куда ехать. К тетке, так к тетке.
    Короче, я согласился и уже на следующий день вылетел в Атланту, снял гостиничный номер неподалеку от аэропорта и тем же вечером встретил Риту, прилетевшую из Москвы. Она выглядела еще ярче, еще красивее, чем в прошлом году. Краем уха от знакомых я слышал, что ее жизнь с мужем не наладилась и, видимо, дело идет к окончательному разрыву.
    Вечером мы съездили к теткиной подруге Татьяне, но никого не застали дома. От соседей узнали, что она в Европе уже неделю, вернется где-то в середине сентября. Значит, придется ехать в Талсу на поиски Лизы. Эта перспектива мне не очень нравилась, я рассчитывал посвятить Рите всего два-три дня, но все оборачивалось против моих планов. Поездка могла затянуться на неопределенную перспективу, - так и случилось, - но и отказаться уже нельзя, обещал.
    На следующий день я отправился в пункт проката автомобилей, арендовал Jeep Liberty, - Рита больше не хотела лететь самолетом, после вчерашнего перелета она чувствовала себя неважно. Мы отправлялись в путь налегке, у Риты небольшой чемодан, у меня вместительная спортивная сумка. К середине поездки багажник машины будет забит вещами, - полезными, но в основном бесполезными, - снизу доверху. Мы присели на дорогу, залезли в машину и тронулись в путь.

*   *   *   *

    Как убить время и остаться в живых
    Вечером в четверг мы приехали в довольно большой город (не хочу называть) и поужинали. Я поднялся к себе в номер лег перед телевизором и заглянул в дорожный атлас. До Талсы, штат Оклахома, остается где-то миль триста с небольшим. Выедим завтра ближе к полудню, - Рита не любит просыпаться слишком рано, если нет веской причины, - значит, вечером будем на месте.
    Допустим, телефон тети Лизы не работает, сама она на месте, цела и невредима. Но тут возникает затруднение... Именно в это время, каждую пятницу под вечер, Лиза уезжает на ранчо к своей лучшей подруге - так рассказывала Рита. И где искать это ранчо - никто не знает. Лиза возвращается в понедельник. Таким образом, мы окажемся в Талсе как раз в то время, когда в небольшом южном городе трудно найти достойное времяпровождение.
    Придется сидеть в номере, уставившись в телевизор, или гулять по пустым улицам. Я позвонил Рите и поделился соображениями.
    - Что ты предлагаешь?
    - Остаться на выходные здесь, - ответил я. - Если считать пригороды, - жителей в городе почти миллион. Кинотеатры, рестораны, большие магазины... Есть выбор. А в Талсе, - я посмотрел в справочнике, - сходить некуда. Только в кино или в зоопарк. Правда, зоопарк там один из лучших в стране.
    - Логично. Ну, хорошо... А что здесь интересного? Есть что-нибудь кроме ресторанов и магазинов, которые меня не интересуют?
    - Здесь отличный шопинг.
    И это была чистая правда. Шопинг в городах средних гораздо разнообразнее и богаче, чем в больших городах, тем более в мегаполисах, таких как Нью-Йорк, где все торговые точки вытоптаны тучными стадами туристов, прибывающих со всего мира (каждые полминуты в международном аэропорту имени Кеннеди садится авиалайнер из-за рубежа). И когда приезжаешь в магазин на объявленную заранее распродажу, находишь на вешалках только негодные тряпки неходовых размеров.
    Тем, что Рита отказалась прошвырнуться по магазинам, я был немного удивлен. Всегда казалось, что границы женской любознательности не простираются дальше магазинных прилавков (конечно же, это была ошибка).
    Однажды довелось быть свидетелем интересной сцены. Одна туристка планировала вернуться в Россию с тремя чемоданами обновок. Она прилетела в Нью-Йорк и первым делом купила три вместительных чемодана, которые предстояло набить вещами. В течении пяти дней она посещали крупные универмаги, но не нашла ничего особо интересного. За пять дней шопинга - всего один чемодан покупок, - совсем немного.
    Но тут женщина оказалась на два дня, - так сложилась туристическая программа, - в довольно крупном городе на Среднем Западе. Первый день она посвятила осмотру достопримечательностей, начало следующего дня - набегу на тамошний французский ресторан. На вторую половину дня запланировала шопинг, - она не ждала приятных сюрпризов от этого хоть и крупного, но провинциального города. А пустые чемоданы хотела подарить знакомой.
    Оказавшись к универмаге, женщина испытала легкий шок, - широчайший выбор и низкие цены. Она начала бегать по маршруту торговый зал - примерочная комната, ведь в гостинице ждали два пустых чемодана. Она мерила и покупала, но время бежало слишком быстро. Женщина катила впереди себя тележку, полную вещей, вторую полную тележку катил я. Покупок хватило бы, чтобы набить один чемодан. А на кронштейнах - еще так много соблазнительных вещей.
    Тут по громкой связи объявили, что магазин закрывается через пятнадцать минут. С женщиной случилось что-то вроде истерики, закончившейся легким обмороком. "Почему я не пришла сюда вчера?" - повторяла она, словно в горячке, в бреду. На нее, безутешную, было жалко смотреть. В итоге до машины обе тележки докатил я, а мою знакомую довели охранники универмага. К тому времени она потеряла способность самостоятельно ориентироваться в пространстве и даже передвигаться.
    Сейчас я надеялся удивить Риту провинциальным изобилием и низкими ценами, - но не получилось.
    - Я не за тряпками приехала, - отрезала Рита. - А по делу. И если уж тратить свободное время, - то на сбор материала для моей новой книги или пьесы, а не на тряпки.
    - Хорошо. Попробую что-нибудь придумать...
    Спустился в фойе, взял пару бесплатных газет с объявлениями и вернулся обратно. Через час предложил Рите культурно-развлекательную программу на все выходные.
    - Не хочу идти в парк развлечений, - сказала Рита. - Что я ребенок?
    - Аттракционы - не для детей.
    - Это как-то связано с сексом? ("Six flags", то есть "Шесть флагов" по звучанию похоже на "Sex flags" сексуальный флаг) - может быть, поэтому в голосе Риты слышна заинтересованность.
    - Ты все увидишь на месте. А если хочешь секса, могу предложить одно заведение... Для озабоченных женщин.
    - И перестань говорить пошлости. Боже мой, кем ты станешь, когда подрастешь и превратишься во взрослого мальчика...
    Надо сказать, что во время прошлого приезда мы с Ритой на часик-другой заскочили в "Шесть флагов". Но другие впечатления, более яркие, вытеснили ту экскурсию куда-то на периферию памяти. Дело было далеко от этих мест, где совсем другие нравы и понятия о приличиях...

*   *   *   *

    Утром мы встретились внизу, сели в машину и отправились в "Шесть флагов", - сеть парков отдыха, что-то вроде "Диснейленда", в основном для взрослых и подростков. Аттракционы - это рай для людей с крепкими и очень крепкими нервами и развитым чувством черного юмора.
    Карусели, крутящиеся с космической скоростью, когда на десятом круге начинает выворачивать наизнанку, пещеры ужасов, где из темноты, с потолка валятся трупы, открываются могилы и к жизни восстают лежалые мертвецы, американские горки, самые крутые и быстрые, из тех, что я видел когда-либо, высоченное колесо обозрения, прыжки с вышки, когда с грешной жизнью тебя связывает даже не парашют, а довольно тонкая истертая веревка, - а я боюсь высоты... Острые ощущения граничат с кромешным животным ужасом.
    (В скобках замечу: присутствие детей нежелательно даже на безобидной железной дороге. Ну, ходит паровозик с прицепленными вагончиками, казалось бы, - чего пугаться. Садимся, подъезжаем к остановке. Очевидно, это поселок на Диком западе. Салун, парикмахерская, гостиница... Посередине площади - виселица в натуральную величину. Детей с нами не было, поэтому просто посмеялись).
    В довершение - огромный аквапарк, нашпигованный водными аттракционами: горки - но опять же не для детей, дикая река, бассейн с океанскими волнами и много других развлечений. Глаза разбегаются - и за все про все - только 25 долларов. Отдыхай целый день, загорай, купайся... А в продаже еще абонементы на все лето и осень, - по ним цена посещения просто символическая.
    - Ни за что не надо платить дополнительно? - удивляется Рита, когда, не вылезая из машины, покупаем в кассе билеты.
    - Ни за что. Но есть некоторые тонкости...
    Оставляем машину на стоянке, пешком идем к входу. Предъявляем билеты. На внешнюю сторону ладони ставят печать. Это на тот случай, если вы захотите выйдите обратно на стоянку к машине и потеряете билеты. Покажете печать и пустят обратно.
    Но зачем возвращаться к машине, - путь от стоянки до входа неблизкий, по жаре, по солнцепеку, - если не хотите уезжать? Смысла нет, да и проделать этот путь - трудно физически. Но много посетителей почему-то возвращается.
    Оказывается, в машинах люди оставляют еду и напитки, сумки-холодильники, набитые разной снедью. Проносить на территорию парка свои бутерброды или воду, - строго запрещено. На входе вежливо, но твердо вас попросят показать содержимое сумочки, если найдут еду или воду, - не пустят. В этой маленькой хитрости - секрет большого коммерческого успеха.
    Мы вдоволь накатались на горках и каруселях. Заходили в кафетерий, закусочную. Мы покупали майки, недорогие сувениры, заказывали фотографии на память... И главное, мы все время пили воду. Покупали бутылки содовой в автоматах, бумажные стаканы с натуральным лимонадом у лоточников.
    К концу дня делаю нехитрые подсчеты и выясняю, что оставил в парке развлечений почти полторы сотни долларов, а Рита - две с половиной сотни. При этом только на воду потратил 30 с лишним долларов, - жара, пить хочется постоянно, а лимонад - дорогой. Стало понятным, почему многие семьи отправляются назад, на стоянку, берут припасенные бутерброды и воду. Рядом что-то вроде парка, - там, в тени деревьев отдыхающие устраивают пикники.

*   *   *   *

    Все развлечения пришлись Рите по душе, она не хотела пропускать ни один аттракцион, а я ждал и утешился мыслью, что скоро мы переберемся в аквапарк, там прохладный бассейн, искусственная река с быстрым течением, где можно плавать на надувных кругах, и другие блага цивилизации. Уже после обеда Рита поняла, что не осилит и половины развлекательной программы, - и сдалась. Ей тоже хотелось искупаться и поваляться в шезлонге.
    Мы пришли а аквапарк, двинулись к раздевалке. И тут обратили внимание, что все женщины вокруг, - включая подростков и детей, - только в закрытых купальниках. А на большинстве посетительницах, поверх купальника - майка с длинным рукавом.
    Я останавливаюсь:
    - Черт, просто из головы вылетело...
    Это моя вина. Киваю на женщин и объясняю Рите, что она взяла не тот купальный костюм. В центральных и южных штатах не принято ходить в аквапарки, бассейны или на пляж в купальнике бикини, состоящим из пары веревочек и небольших лоскутков ткани, чисто символических, не прикрывающих почти ничего.
    Здесь народ религиозен, люди более консервативны, чем, скажем, пестрая публика на пляжах Майами или Нью-Йорка, где бикини летом - это нечто совершенно естественное, нагота женского и мужского тела - приятный в меру эротичный элемент отдыха, не более того. Конечно, прямых запретов на открытые купальники на юге и Среднем Западе не существует, если хочешь - надевай, но надо помнить: не всем окружающим это понравится.
    Как и Рита, я не ханжа, но неприятно, когда на твою спутницу смотрят как-то косо, как на женщину весьма и весьма легкомысленную... Ну, третьего не дано: или принципиальная борьба за нравственный облик населения или красавицы в бикини. Или - или.
    Я со злорадством подумал, что здешние мужчины многое потеряли, не увидев Риту в открытом купальнике.
    - Что ж, в другой раз повезет больше, - она разворачивается и бредет обратно. - Ты взял на себя роль моего гида, а забываешь о самом важном. Ставлю тебе двойку.
    - Официального запрета на открытые купальники нет, - бормочу я. - Это тебе решать. Мы можем вернуться.
    - Нет уж, спасибо.
    Не то, чтобы Рита страдает повышенной застенчивостью, - нет, но и вызывающего поведения она не любит, - выглядеть белой вороной, возмутителем общественного спокойствия ей не хочется.
    Справедливости ради надо сказать, что и для мужчин тоже существует свой дресс код. Здесь не принято появляться в порнографических плавках, столь любимых в России, когда мужские гениталии тесно обтягивает кусочек эластичной ткани, а зад - почти не прикрыт. Выставлять напоказ мужское достоинство, - иногда очень сомнительного вида, - уместно в стриптиз клубах. На пляжах и в парках развлечений мужчины носят, плавки-шорты, как у нас раньше говорили, - семейные трусы. Чуть короче колен. У большинства мужчин фигуры не идеальны, поэтому лично я голосую за шорты, скрывающие некоторые недостатки.

*   *   *   *

    Мы идем обратно через парк развлечений, через стоянку, забитую огненно горячими от солнца автомобилями. Рита не подает вида, что настроение испорчено, она садится на водительское место, включает кондиционер и говорит:
    - В мой новый роман я вставлю эпизод, когда красивая женщина приходит в такое вот унылое заведение в открытом купальнике. И что из этого получается...
    - Отличная идея, - я не знаю, чем еще ободрить Риту. - Это будет нечто особенное.
    Мы возвращаемся в гостиницу другой дорогой. Проезжаем район, судя по виду, не самый благополучный. Темные от времени двухэтажные домишки старой постройки, много пустующих, с окнами, забитыми листами фанеры или деревянными щитами. На других домах - окна забраны решетками, много пустырей, огороженных заборами из стальной сетки.
    Пешеходов почти не было видно. Бродяга катил магазинную тележку, заполненную свертками и тряпками, другой бродяга сидел на тротуаре и курил самокрутку. Он искал глазами человека, у которого можно попросить мелочь, но людей не было.
    В тесном проулке, где даже нет асфальтовой дороги, между двух заколоченных домов стоит тяжелый тягач, совсем новый. Но лобовые стекла разбиты. Сто процентов, - машину недавно угнали и бросили здесь, возможно, разграбили товар из прицепа, а полиция здесь еще не проезжала, поэтому ничего не знает о случившимся. Надо бы им позвонить. Достаю из бардачка мобильник, однако он не подает признаков жизни, - слишком давно я его не заряжал.
    Останавливаемся на светофоре. Впереди никого и сзади тоже.
    - Смотри туда, - говорит Рита. - Видишь?
    Чуть дальше посередине двухрядной дороги на желтой разделительной полосе стоит смуглый парень, голый до пояса. На голове летняя светлая кепка. Внешность ресторанного вышибалы: накачанный, плечистый. В одной руке бутылка виски, на дне которой плескаются мутные недопивки. На кулак другой руки намотана довольно толстая цепь. Парень делает круговые движения рукой, разматывая длинную цепь, а затем снова наматывает ее на кулак. Он с интересом поглядывает на нас, губы растягиваются в змеиной полуулыбке.
    - Ничего особенного, - отвечаю я. - Ну, стоит парнишка... Уже и постоять человеку нельзя?
    - Господи. Почему тут нет полиции?
    - На эту тему можно докторскую диссертацию написать. Если коротко: чем бедней район, тем меньше полиции. Кстати, как ты сюда заехала?
    - На картах гетто для черных никак не обозначены, - отвечает Рита. - И районы с высокой преступностью тоже не обозначены.
    Секунды едва ползут: красный свет горит бесконечно долго. Парень подносит ко рту горлышко бутылки, делает глоток. Здесь дорога только вперед, свернуть некуда, и с этим персонажем нам не разминуться.
    Мне это место активно не нравится. На одной стороне два брошенных дома, пространство между ними заставлено мусорными баками и какими-то пластиковыми пакетами, забитыми истлевшими газетами. Возможно, за баками и тюками с мусором прячутся друзья этого деятеля. Напротив пустырь, обнесенный металлической сеткой, на втором плане еще один ряд брошенных домов с заколоченными окнами.
    Когда этот парнишка ударит цепью по капоту или лобовому стеклу, и я выскочу из машины, тут же из своего укрытия появится еще пара крепких ребят. У меня не будет никаких шансов. Мы лишимся машины, денег... Это в лучшем случаи, - о худшем варианте я не думаю. Можно попытаться проскочить, но это вряд ли получится.
    Вытаскиваю мобильный телефон с севшей батареей, подношу его к уху. Парень внимательно смотрит на меня и поигрывает цепью. Наши взгляды встречаются, я беззвучно открываю рот, якобы разговариваю по телефону и не отвожу взгляда от парня. Рита надевает темные очки. Загорается зеленый.
    - Не двигайся с места, - говорю я Рите.
    Хорошо, что сзади машин нет. Я продолжаю этот спектакль еще полминуты. Рита трогается, мы медленно проезжаем мимо. Трюк срабатывает. Парнишка опускает руку с цепью и провожает нас тяжелым взглядом. Он решил, что я вызвал полицию и отказался от задуманного, не рискнув лезть на рожон.

*   *   *   *

    Машина съехала на обочину и остановилась, когда стало понятно, что мы заблудились. Некоторое время я копался с GPS, вводил в него название нашей гостиницы, - ее точный адрес я не помнил. Гостиница недорогая сетевая, таких заведений по всей Америке бессчетное множество. А в округе три отеля, но который из них наш, - непонятно. Я достаю атлас, перелистываю страницы. Насколько я помню, нам нужна Лейк стрит. Впрочем, я могу ошибаться. Да, эта длинная улица, она тенятся через весь город, упирается в реку и продолжается на другом берегу.
    Кажется, направляясь в "Шесть флагов", мы пересекали мост через Миссисипи. Значит, нам нужен мост. Или реку мы не пересекали? Точно не помню, и Рита не помнит. По дороге к парку развлечений за рулем сидел я, мы увлеченно спорили на тему, почему бейсбол не приживется в России. Было утро, яркое солнце. Ну, мы как-то с горем пополам доехали до места, даже не заглядывая в карту...
    Теперь окружающий мир выглядел несколько иначе. Сумерки, справа старая католическая церковь с часовней, витражи разбиты, ступени завалены мусором, на дверях тяжелый ржавый замок. Впереди у перекрестка бочка, из нее вырываются языки пламени. Рядом топчутся два черных мужчины неопределенных лет. Они посматривают в нашу сторону, о чем-то переговариваются.
    - Вон люди, - Рита показывает пальцем на мужчин у бочки. - Надо спросить дорогу.
    - Не надо, - говорю я, ниже склоняясь над атласом. - Сами разберемся.
    Кажется, я понял, куда ехать. Хорошо бы занять водительское место, но для этого надо выйти из машины, а это опасно. Поэтому я объясняю Рите, как ехать и где сворачивать. Какое-то время мы петляем по полутемным улицам. Как правило, в здешних городах названия улиц можно увидеть только на перекрестках, - это небольшие таблички с белыми буквами на светло-зеленом фоне, которые в сумерках трудно прочитать.
    На домах нет больших подсвеченных табличек с номерами, чаще всего номера домов можно увидеть над дверью или на почтовом ящике. Это затрудняет поиски, особенно в полутьме. Улицы абсолютно пусты, дома вокруг крошечные, без летних веранд, похожие на коробки из-под ботинок: крылечко и два окошечка, спрятанных за железными решетками.
    Похоже, что на этой стороне нашей гостиницы нет, надо поворачивать к мосту. Через четверть часа, мы пересекли Миссисипи, и я перевел дух. Ну теперь мы в благополучном районе и найдем дорогу.

*   *   *   *

    Рита свернула, чтобы перекусить, к закусочной Макдональдс, - почему-то дорожные приключения всегда возбуждают аппетит. Мы зашли внутрь. Посетителей человек двенадцать, - все черные. На нас смотрят с любопытством, как на белых борон, залетевших на чужую территорию. Подходим к прилавку, - не уходить же теперь. Рита заказывает еду. Черная девушка, принимающая заказ, что-то шепчет ей.
    Тишина, поэтому я расслышал вопрос.
    - Это твой парень? - продавщица кивает на меня.
    Рита немого смущена, не знает, что ответить, - вдаваться в долгие объяснения ей не хочется, как-то неловко. Поэтому она молча пожимает плечами. Я стою в стороне, будто речь не обо мне, о каком-то другом, постороннем человеке, делаю вид, что ничего не слышу. Продавщица глядит на меня, морщится, как от кислого, и мотает головой, - выбор Риты ей не нравится.
    - Нехороший, - она шепчет слишком громко, кажется, ее реплики слышит весь зал. - Старый.
    Мы наскоро перекусили. У Риты аппетит, как всегда, неплохой, но мне кусок в горло не лез. Выходим из закусочной. На улице совсем темно, возле нашей машины три черных подростка. Кажется, в руках одного из них металлическая линейка, с помощью которых открывают дверцы машин. Парням любопытно, что там лежит в моем бардачке и сумке на заднем сидении. Я останавливаюсь на освященным пятачке возле двери, достаю разряженный телефон. Что-то бормочу в трубку, пристально глядя на подростков. Не драться же мне с ними.
    И снова фокус срабатывает, - парни немного смущены. Они пятятся назад, отходят к вечно зеленым кустам и растворяются в темноте. Никому не советую в случае потенциальной опасности вступать в разговоры с подозрительными типами на улицах. Повторите простой трюк с телефоном, - это лучший вариант.
    Пару советов на десерт: заранее узнайте, где находятся районы с неблагоприятной репутацией и не сворачивайте к ним, даже если ищите приключений. Если все же попали туда, не выходите из машины, не опускайте стекла, в случае опасности уходите на четырех колесах. Даже в благополучных городских районах ходите по большим хорошо освещенным улицам. Чтобы сократить путь, не сворачивайте в проулки между домами, там вы легко попрощаетесь с кошельком. В бумажнике держите не меньше 60 долларов наличными, - этой суммы хватит, чтобы грабители не разозлились на вашу жадность и не попортили вашу прическу.

*   *   *   *

    Нам предстояло как-то распорядиться субботним днем, и я предложил Рите поездку по домашним распродажам, - так называемым гараж сейлам.
    Если в доме появилось много лишних вещей, от детских велосипедов, обуви, мебели, до разных мелочей, - значит, пора разменять фишки на наличные и реализовать излишки по сходной цене. С утра пораньше, - на эту охоту выходят часов в семь, - мы сели в машину и отправились по адресам, напечатанным в местной бесплатной газете. По дороге я в двух словах рассказал Рите о гараж сейлах, широко распространенных по эту сторону океана, но в России пока не популярных.
    Большинство американцев живет не в квартирах, а в частных домах, поэтому нет ничего проще, чем расставить возле гаража столики с товаром, кронштейны с вещами и ждать покупателей. Я плохо ориентировался в городе, но все-таки смог отличить богатый район от бедного. Нам туда, где побогаче. Как я убедился из своего опыта, в бедных районах ассортимент неважный, - это понятно, - но и цены довольно высокие, чего я не понимаю.
    Я захватил не только газету с объявлениями, карту города, но и бумажник, набитый наличностью. На гараж сейлах кредитными карточками не расплачиваются. Подъезжаем к перекрестку, видим прикрепленную к столбу картонку: sale. И стрелка указывает, куда поворачивать.
    Устроители сейлов, как правило, не только дают объявление в газете, но и развешивают по всей округе стрелки, указывающие направление движения. Останавливаемся возле дома в стиле ранчо. Ворота гаража на три машины открыты, внутри вместо автомобилей - столы с товаром, кронштейны, завешенные одеждой. Впрочем, весь товар в гараж не поместился, - на асфальтовой площадке перед ним, - ряд столиков со всякой всячиной.
    Сразу видно - мы попали в хорошее место. Чего тут только нет. Женская бижутерия, новая в коробочках, ей завалены три стола. Журналы мод 40-х и 50-х годов, - подарок для коллекционеров, - много новых бейсболок, джинсы, майки... Я перебираю сувениры, вот двенадцать монет по одному центу, в рамке под стеклом на фоне государственного флага: это все типы центов, выпущенные в Америке во время Второй Мировой войны. Цена на бумажном стикере: шесть долларов. Не могу пройти мимо, беру.
    А вот новая кружка-термос, цельнометаллическая, с отполированной до блеска ручкой и специальной крышкой, из-под которой кофе не выльется, удобная штука в дороге, - и всего четыре доллара.
    Рита перебирает коробки с бижутерией, что-то откладывает в сторону. Надевает на шею толстую хромированную цепь с позолоченным кулоном. Это от известного дизайнера. Цена в шесть раз ниже магазинной. Рита кладет коробочки в заранее приготовленный пакет: одну, вторую...
    - Неплохо, неплохо, - говорит она по-русски, ни к кому не обращаясь. - Даже очень интересно...
    Бижутерия пользуется популярностью у немолодой китаянки, она забирает сразу шесть коробок. Хозяин, одетый в шорты и майку, поднимается из кресла. После короткого торга, он сбрасывает пару долларов с цены за монеты и доллар с кружки. Он протягивает мне сдачу, благодарит за покупку и желает удачной охоты, - именно охоты. Точное определение.
    На другой распродаже много всяких симпатичных мелочей: фарфоровые вазочки, бронзовые фигурки индийских богов, подсвечники, конфетницы... Несмотря на ранний час, покупателей довольно много, среди них почему-то преобладают азиаты, - китайцы и арабы.
    В свое время я немало поездил по гараж сейлам и сделал кучу выгодных приобретений. Купил, например, хорошую мебель: корпусную и мягкую. Сервант, диваны, кресла... И бессчетное множество полезных и бесполезных мелочей: от книг до игровой приставки, от рюкзака до профессиональной фотокамеры Canon с приличным объективом. Ресивер, телевизор, акустика... Всего не перечислить.
    И все это по весьма и весьма соблазнительным ценам. Могу назвать себя опытным покупателем, который разбирается в товаре и не переплачивает. Но это не значит, что каждый раз, выезжая на охоту, я возвращался с покупками, - нет. Бывали пустые дни, когда, проколесив по городу с утра до обеда, - к этому времени все торги прекращаются, - я возвращался пустым.
    Но сегодняшний день, кажется, удачный.

*   *   *   *

    Мы приезжаем в одно довольно большое поместье, здесь под торговую площадку отдан гараж на шесть автомобилей и широкая асфальтированная дорожка к дому. Дом большой, этакий двухэтажный особняк в южном стиле с белыми колонами и летними верандами, облицованный розовым искусственным камнем. Мы бредем по рядам столиков, заваленных чем попало.
    Попадается несколько старинных пленочных фотоаппаратов от известных производителей, но есть и довольно редкие экзотические бренды. Цена за камеру от двух с половиной до двенадцати долларов. Да, это настоящая находка для коллекционера. Я не из их славного племени, - время от времени что-то собираю, но как-то быстро остываю к своим начинаниям и забываю о них.
    Однако уходить без трофея все равно не хочется. Я выбираю Argus C-3, сделано в начале пятидесятых в Канаде. Состояние отличное, муха не сидела. Видимо, хозяин, купив эту игрушку, забыл о ее существовании. Хромированная поверхность, отделка из черного пластика, съемный объектив в комплекте. Кожаный чехол, кожаная сумка с двумя накладными карманами, инструкция, фотовспышка, а к ней десяток лампочек. Хозяин просит за эту красавицу четыре с половиной доллара, но уступает за два пятьдесят.
    Этот человек, хозяин богатого дома и гаража на шесть машин, устраивает распродажу не ради прибыли, а ради развлечения (если бы он думал о деньгах, - продал наиболее ликвидные вещицы через какой-нибудь интернет аукцион и неплохо заработал). Возвращаюсь к машине, открываю ноутбук, заглядываю на электронный аукцион Ebay. Такой фотоаппарат с сумкой в новом чехле - 40 долларов. Значит, моя прибыль за последние пять минут - 37,5 долларов, - неплохо.
    Подхваченный волной азарта, возвращаюсь к столику, чтобы скупить все остальные фотоаппараты, - но меня опередили. Какой-то согбенный старикашка сгреб в свой бездонный баул все камеры, - сколько их там было, уж не помню, - и продолжил шопинг. Он важно шагал вдоль ряда столиков, подолгу рассматривал каждый предмет и чмокал губами, разговаривая с самим собой. Я шепчу под нос какие-то ругательства и шагаю дальше.
    До нас здесь побывало немало покупателей, - торг начался слишком рано, в шесть утра, кто бы мог знать. И пенки сняли до нас. Но мне достается прекрасная новая сумка, темно-синяя с логотипом фирмы Boeing. Ремешок отстегивается, кожаные ручки. С такими сумками ходят летчики и стюардессы. Цена два доллара, но хозяин уступает за доллар.
    Складываю в сумку новые приобретения. Несколько зажигалок Zipo (зачем они мне, некурящему человеку?), керамическую вазочку под конфеты (сладкое я ем не так часто, чтобы покупать вазочки), фигурку воробья из темного металла, похожего на бронзу (при ближайшем рассмотрении - чугун), китайский веер...
    Рита тоже с уловом. Как и я, она поддалась охотничьему азарту. Она возбуждена, щеки порозовели, в газах - яркие огоньки. Последний раз я видел такой взгляд, - яркий, святящийся странным болезненным огнем, - у человека, страдающего малярией. С хозяином Рита не торгуется, сразу дает цену, обозначенную на стикере.
    - Ты торгуйся, - учу я. - Это же правило охоты - торговаться.
    - Цена и так смешная, чего торговаться?
    - В этом весь интерес, весь смысл мероприятия, - взять хорошую вещь за сущие копейки.

*   *   *   *

    Среди прочих трофеев Риты - хромированный шар на подставке, который крутится вокруг своей оси, играя рождественскую мелодию. И еще большой посеребренный кофейник высотой в сорок пять сантиметров. На корпусе, - выдавлены экзотические птицы, на ручке - чья-то бородатая физиономия, кажется, какой-то античный бог а на верхней крышке - лебедь с поникшей головой.
    Кофейник покрыт толстым слоем патины, - он почти черный, нуждается в чистке. Внутри керамическая колба, целая, без трещин. Значит, этой штукой можно пользоваться. Есть и дефекты, - небольшие вмятины и царапины, но старинных вещей без дефектов не бывает. Разглядываю клеймо на донышке: 1889 год, сделано в Англии, название фирмы на разобрать. Неплохой трофей за пятьдесят долларов.
    - Меня выпустят из страны с этой штукой? - спрашивает Рита. - Не отберут в аэропорту?
    - Не отберут, - отвечаю я. - Я уж сто раз повторял: все, что ты здесь купила, - твоя собственность. Ни полицейский, ни таможенник в аэропорту ничего не отберет. И из страны выпустят без проблем.
    - Но ведь, может быть, это - весьма ценная антикварная вещь.
    - Это твоя вещь. И не важно, что она антикварная.
    Рита, немного успокоенная, заворачивает свой чайник в газету и кладет в багажник.
    - Такой чайник потянет на Ebay на сотню, а то и на две, - говорю я. - А если это известный производитель, - цена будет еще выше.
    - Неплохой бизнес, - говорит Рита. - Покупать на гараж сейлах и продавать с хорошей маржой через интернет.
    - Так люди и делают. Тем живут. Купил на гараж сейле, продал в антикварном магазине. Или по интернету. Бизнес тормозит то, что гараж сейлы проводят только по субботам. Иногда остатки распродают и по воскресеньем. Но в этот день цена должна быть снижена вдвое. Такое правило. А теперь пора позавтракать.
    - Нет, нет... Зачем терять время.

*   *   *   *

    Мы едем в другое место. Этот район победнее. Рядом один с другим четыре гараж сейла, - но здесь не нашлось достойных трофеев. В основном детские вещи: мебель, игрушки, лыжи, санки...
    Возле одного из домов на газоне стоят сразу несколько радиол американского производства. Огромные полированные ящики на ножках, под крышкой - проигрыватель виниловых пластинок, пленочный магнитофон. На передней панели ручки громкости, тембра и настройки приемника. Хозяин, сухонький старичок в белой панаме, включает один из проигрывателей Zenit: звук удивительно чистый, сочный. Немудрено: здесь установлен мощный ламповый усилитель, современный почти такой же ламповый аналог класса High End - не лучше и, главное, слишком дорогой.
    - Такого звука сейчас не делают, - говорит хозяин. - Звучание современной аппаратуры - какое-то искусственное, будто звук из пластмассового ящика. А здесь звук - настоящий, живой, глубокий. Будто настоящий оркестр играет. Вот послушайте...
    - Зачем же вы продаете такое сокровище?
    - У нас с женой радиолы стояли на двух этажах и в подвале. Теперь жены нет, вот и... Решил попрощаться с той прошлой жизнью. Продаю всю коллекцию. Всего-то тридцать долларов за радиолу, а в начале пятидесятых покупал за триста. А виниловые пластинки берите по доллару. У меня большая коллекция Франка Синатры и Тони Беннетта.
    Рука сама тянется за бумажником, но я, отгоняя очередной соблазн, говорю себе, что в квартире и так негде повернуться, а место для радиолы осталось разве что на балконе. Но не могу удержаться и покупаю несколько пластинок со старым джазом.
    На следующий сейл мы попадаем случайно, объявления о нем нет в газете. Просто видим стрелочку на столбе и сворачиваем. На большой веранде столики, заваленные товарами для офиса, в плетеном кресле сидит хозяйка, - симпатичная женщина лет сорока.
    Она рассказывает, что держала магазин писчебумажных принадлежностей, но конкурировать с крупными сетевыми магазинами, торгующими товарами для офиса, - в наше время почти невозможно. Дело пришлось закрыть. Но на складе остались товары, которые теперь можно купить здесь, на этой веранде, - и очень дешево. Я беру несколько блокнотов, ручки, пару наборов фломастеров, маркеры.
    Где-то в подсознании бродит мысль: зачем все это мне? И фломастеров и блокнотов у меня в избытке, но все равно не могу устоять перед соблазном, покупаю еще два набора ручек и толстый ежедневник за прошлый год, авось, когда-нибудь пригодится, - думаю я. Рита покупает вместительный рюкзак. Ей уже некуда складывать покупки.
    И тянет за руку, - поехали дальше.

*   *   *   *

    Мы заворачиваем еще в несколько мест, не указанных в объявлениях, просто попавшихся по дороге. Возле одного из домов прямо на газоне расставлена мебель: столы, стулья, кресла и полукресла. На них стоят картины маслом в аляповатых золоченых рамах.
    На заднем дворе столики, заваленные всякой всячиной. Тут же другая мебель, три телевизора, ковры. Беру большую пластиковую коробку, в ячейках - диски современных исполнителей. Тридцать дисков плюс фирменный бокс - десятка.
    Подхожу, чтобы поторговаться, к хозяину, мускулистому парню лет тридцати. Одетый в шорты и майку без рукавов он развалился в брезентовом кресле и потягивает холодную воду из горлышка бутылки. Он сбрасывает с цены пару долларов, уступает за восемь. Беру и второй бокс с дисками.
    - Сэр, вот кресла хорошие, - показывает хозяин. - Четырнадцать долларов за штуку. Для вас - двенадцать.
    - Не могу. Я тут проездом.
    Спрашиваю, почему цены такие низкие. Оказывается, это человек недавно вернулся из армии, - контракт закончился, - женился и купил ранчо, а его прежний владелец переехал в дом престарелых со специальным уходом, оставил всю мебель, картины, коллекцию пластинок и многое другое. Молодому семьянину все это без надобности, он все отдает за бесценок, лишь бы избавиться от ненужных вещей.
    Подходит другой покупатель, тоже молодой мускулистый парень в майке и шортах. У хозяина на плече наколка: дракон и какой-то номер.
    Гость показывает на татуировку и спрашивает:
    - Афганистан? 82-я воздушно-десантная дивизия?
    - Точно. А ты?
    - 101-я воздушно-штурмовая дивизии ВДВ.
    Мы уезжаем, загрузив в бага
    жник мои трофеи - коллекцию музыки и три африканские маски, вырезанные из дерева, и покупки Риты: несколько современных фарфоровых фигурок, хрустальный шар, какими пользуются колдуньи и гадалки, морской пейзаж маслом в золотой раме и под стеклом, какие-то сувениры.

*   *   *   *

    Отъехали всего пять кварталов - и новая распродажа. На заднем дворе методистской церкви выставили столики, за которыми хозяйничают дети от семи до четырнадцати. Сюда приезжают семьями, за 50 долларов арендуют у церкви разборный столик (со своим столом нельзя, - ведь церковь тоже должна немного заработать), ставят его в ряд с другими столиками на заднем дворе и выкладывают товар.
    В основном детские игрушки, сувениры, DVD, музыкальные плееры, игровые приставки, конструкторы, куклы... Торговля бойкая, выбор большой и покупателей много, - они тоже приезжают семьями. Дети выбирают, что приглянулось, торгуются, покупают, отсчитывают деньги, получают сдачу. Родители отдыхают в сторонке.
    К мальчишке, торгующему железнодорожными вагончиками и фигурками индейцев, подходит другой паренек. Он говорит, что нет денег, чтобы арендовать у церкви стол, но есть кое-что на продажу. Выкладывает компьютерные игры, еще какие-то мелочи и объявляет цену.
    - Если продашь, - половина денег твоя. Годится?
    - Отлично. Приходи вечером, все будет продано. Вот номер моего телефона...
    Мы с Ритой бродим между рядами, прицениваемся, идем дальше.
    - Зачем детям торговать? - фыркает Рита. - Они должны учиться.
    - Одно другому не мешает. Кстати, здесь они тоже учатся. Может быть, перед нами будущие короли Уолл-Стрита, хозяева крупнейших торговых сетей, ритейлеры с мировым именем, суперзвезда бизнеса... Новый Дональд Трамп или Билл Гейтс.

*   *   *   *

    Движимся дальше. На перекрестке вижу стрелочку, сворачиваю на двухрядную дорогу, которая тянется между богатых поместий, каждое из которых занимает не меньше акра земли. Возле нужного дома много автомобилей, я с трудом нахожу место для парковки. Перед крыльцом стоит человек во фраке и белых перчатках. Он улыбается приезжим, приглашает пройти за дом, аукцион только что начался.
    Понимаю, что мы попали куда-то не туда, но любопытство берет верх. На заднем дворе лужайка, здесь рядами расставлены стулья для гостей. Народу немало. Впереди, перед рядами стульев, черный BMW седьмой серии и новенький, судя по виду, Mercedes 550. Мы садимся на свободные места с краю и слушаем человека в темном костюме, стоящего на импровизированной эстраде: дощатом помосте, покрытом сверху куском ткани.
    Человек говорит, что местные жители уважаемые господа Глория и Чарльз Дафф выставляют на продажу две почти новых машины, купленные ими в прошлом и позапрошлом году. Все деньги, вырученные на аукционе, пойдут в благотворительный фонд "Сердце матери", которое оказывает финансовую поддержку больным детям, нуждающимся в медицинской помощи: длительном лечении в клинике или дорогостоящей операции. Долгие аплодисменты...
    Во второй части торгов будут выставлены предметы антиквариата из личной коллекции мистера Ричарда Ланга. В частности, фарфоровые китайские вазы восемнадцатого века, русские иконы в серебряных окладах семнадцатого и восемнадцатого века, китайская старинная бронза. На каждую вещь имеется сертификат подлинности местного музея изящных искусств. Аплодисменты...
    - Здесь за копейки ничего не купишь, - шепчу я Рите. - Это благотворительный аукцион. Местные богачи выставляют на торги машины, разные дорогие штучки, а потом передают деньги в благотворительные фонды. И покупатели - такие же богачи. Они делают добрые дела и...
    - И уходят от налогов, - улыбнулась Рита. - Государство возвращает людям деньги, которые были пожертвованы на благотворительность.
    - Государство возвращает не более 30-и процентов пожертвований. Всего-то. Пойдем отсюда.
    - И много желающих дать деньги бедным и больным?
    - До кризиса 2008-го года по всей стране жертвовали 360 миллиардов долларов. На разные цели. После кризиса пожертвования сократились на порядок. Теперь вышли на прежний уровень.
    Мы поднимаемся и покидаем аукцион.

*   *   *   *

    Следующая остановка - светлый большой дом, где на первом этаже устроили estate sale (от слова "поместье"). Все то же, но только распродажа проходит в помещении. И проводят ее не хозяева, а нанятые для этого случая специалисты. Фирмы, помогающие людям распродать свое имущество, есть в любом городе. Специалисты по продажам заранее приедут к вам, составят каталог вещей, оценят их, наклеят стикеры. Проследят, чтобы распродажа была хорошо организована.
    Мы с Ритой бродим по дому, довольно большому, - на первом этаже три спальни, каминный зал, комната отдыха, просторная столовая, много подсобных помещений. На продажу выставлено все имущество, начиная от книг и кухонной посуды, заканчивая мебелью: книжные стеллажи, кресла, столы и стулья.
    Самые дорогие вещицы, - старинный фарфор, столовое серебро и прочее разложено на столиках у двери. Здесь за порядком следит отдельный сотрудник, - чтобы не допустить воровства. Я беру приглянувшуюся вещь, даже не задаваясь вопросом: зачем мне она. Беру - по привычке, машинально торгуюсь и вытаскиваю бумажник, уже заметно похудевший. Деньги принимает седовласый джентльмен с благородным лицом и безукоризненными манерами, облаченный во фрак, белую сорочку с кружевами и галстук бабочку. Он похож на английского лорда.
    Он задает несколько вежливых вопросов, отсчитывает сдачу и желает нам приятной охоты. Я кладу в пакет фарфоровую статуэтку пастушка: такого мальчика в меховой шапке с посохом в руке, возле ног свернулась и спит серая лайка. Еще фигурку китайской девушки в голубой шубке с белым воротничком. И еще птичку, сидящую на ветке. Если верить клейму, сделано на фабрике Каподемонте в Италии. За пастушка и птичку я заплатил по сорок долларов. Китайская девушка обошлась в восемь.
    На крыльце меня ждет Рита. Она сжимает в руке пакетик с покупками. Щеки горят румянцем. Блеск глаз - болезненный, лихорадочный. Она и вправду напоминает охотника, взявшего след дичи. Если посмотреть со стороны на меня, - наверняка в моих глазах - тот же нездоровый лихорадочный огонек, а на щеках пятнистый румянец.
    - Что ты там так долго возишься? - говорит Рита. - Время...
    - Может, остановимся? - я запоздало вспоминаю о благоразумии. - Багажник почти забит.
    - Поехали, - говорит Рита. - Поехали скорей... Еще столько адресов осталось.

*   *   *   *

    Вечером я сижу в гостиничном номере и разглядываю груду вещей, сваленных на кровати. Вот фотоаппарат пятидесятых годов. Тяжелый, и еще эта сумка к нему, вспышка, лампочки... Зачем он мне, на кой черт я его купил? Фотографировать им неудобно. А что тогда с ним делать, использовать вместо молотка, гвозди им забивать? Или заняться мелкой спекуляцией на электронном аукционе Ebay?
    Возиться с этим я, разумеется, не стану. Жалко тратить время на такую ерунду. Ведь сколько хлопот: делать фотографию своего лота, давать его описание. Еще надо будет запаковывать посылку, отнести ее на почту... И все эти манипуляции - ради нескольких долларов? Нет, я не могу так бездарно распоряжаться временем.
    При ближайшем рассмотрении все эти штучки, показавшиеся милыми, даже нужными во время гараж сейлов, - теперь кажутся лишними, совершенно бесполезными. Я верчу в руках фарфоровую фигурку девочки в голубой шубке с белым воротником и опушкой понизу. Прокрытая глазурью фигурка блестит. Ну, ладно, эту штуку я поставлю в сервант. Хотя, если разобраться, от такой примитивной вещицы радости немного. А вот деревенского пастушка можно подарить одному знакомому коллекционеру. Он будет очень рад.
    Я копаюсь в куче покупок. А, пастушок в самом низу. Но вот беда: голова мальчика откололась. Наверное, можно как-то склеить. Но дефектную склеенную фигурку неудобно дарить. К тому же у пастушка и часть руки - по локоть - отлетела. А на другой руке - не хватает пальчиков. Черт, надо было осторожней. Значит, пастушок на выброс.
    Вот фигурка балерины. Господи, у нее тоже не хватает руки. Я такую ее купил или разбилась в машине? Балерина без руки - это нонсенс. Впрочем, почему нонсенс? Существуют ведь паралимпийские игры. Почему не пойти дальше, почему не сделать балет, где будут заняты инвалиды. Действительно, почему бы и нет... Для начала поставить "Лебединое озеро", а там как пойдет. Интересная мысль, надо поделиться с Ритой, что она скажет? Перебираю африканские маски, - одна с трещиной. И как я сразу не заметил. Другую маску погрыз жучок, вот мелкая деревянная труха. Надо же... Как жаль.
    Звонит телефон, и я беру трубку. Голос Риты - усталый, без прежнего азарта.
    - Знаешь что, я решила не тащить в Москву этот чайник, - говорит она. - За серебром надо ухаживать, чистить. На нем патина. Возни слишком много. А через пару месяцев - снова патина появится, и опять надо чистить. Кроме того, во время перелета я наверняка разобью внутреннюю емкость... Ну, короче, он мне не нужен. Дарю его тебе. Ты рад?
    - Очень рад. Но мне он тоже без надобности. У меня вся квартира заставлена чайниками, кофейниками и столовыми сервизами. Я ведь на этих гараж сейлах накупил столько всего, что могу открыть частный музей разного барахла. Он так и будет называться: "Музей бесполезных вещей". Вход - бесплатный. Вернее, умным - доллар, а дуракам - бесплатно. Уверен, что посещать музей будут только умные люди.
    - Почему именно умные?
    - Никто не захочет сознаться, ну, ты понимаешь... Что он не очень умный. Я немного заработаю. Кассирша на входе будет спрашивать: "Умный? Очень хорошо. Плати доллар. Дурак? Что, совсем дурак? То есть полный, абсолютный? Бедняга. Ну, что с тобой делать... Иди бесплатно".
    - Ты плохо знаешь людей. А еще писатель... Какой же умный будет платить доллар? Умный сознается, что он дурак и пройдет бесплатно. Ты обанкротишься, начав этот бизнес. Кстати, какую мысль должен вынести посетитель твоего будущего музея? Ну, какой сделать вывод после экскурсии?
    - Ясно какой: не будь дураком. Не покупай всякое барахло на гараж сейлах. И на Ebay тоже. На Ebay особенно. Там барахла просто горы. Не трать попусту время и деньги. И вообще - будь умным. Учи иностранные языки, читай хорошие книги. Только не московских комнатных писательниц, от этого поглупеешь еще больше. Вот такой вывод.
    - Что ж, это правильно. Это благородная задача. Кстати, если много бесполезных вещей, сам можешь устроить гараж сейл. И распродать свое добро.
    - Да, да... Я давно собираюсь. Ну, устроить распродажу. Только времени нет.

*   *   *   *

    Рита позвонила мне вечером, сказала, что в ресторане напротив гостиницы, очень хорошем ресторане, заказан столик. И попросила одеться к ужину поприличнее. Никогда прежде она не просила меня одеваться как-то по-особенному.
    Я выбрал темно синий английский блейзер с блестящими пуговицами (ну, тут, собственно, выбирать было не из чего, - я захватил только один пиджак, думал и его оставить, - на кой он нужен в дороге, но таки взял, - и вот он пригодился).
    Втянув живот, застегнул пуговицу новых кремовых штанов со "стрелками", надел голубую рубашку, повязал розовый галстук, украсив его золотой заколкой с разноцветной мозаикой, - цвет галстука содержал намек на нечто нежное, интимное. И начистил в автомате безупречные оксфордские ботинки. Вернулся в номер и покрутился перед зеркалом. Кажется, выгляжу на пять балов.
    Когда мы встретились с Ритой в холле, она смерила меня холодным взглядом.
    - Ты пишешь остросюжетную прозу, - сказала она. - Это современный модный жанр. Но одеваешься как писатель почвенник. Как деревенщик старой закалки.
    Я был немного смущен, решил, что ошибся с цветом галстука. Но уже тогда, до ужина, я понял, нутром почувствовал, только раз взглянув на Риту: сегодня вечером что-то случится.
    Небольшой ресторан напротив гостиниц был и вправду хорош, - его конек блюда из рыбы и морепродуктов. Рита съела кусочек семги на вертеле и не отказалась от бокала белого вина. Я довольствовался салатом из тунца и куском белой рыбы, запеченной в тесте. Хотелось запить ужин вином или пивом. Но Рита настояла на том, чтобы сегодня вечером я глотка в рот не брал. Она сказала, что позднее, после ужина, нам предстоит, точнее, мне предстоит кое-что сделать...
    Она не могла или не хотела выразить свою мысль до конца, сложила пальцы щепотью и потерла их друг о друга. То есть она хочет попросить меня... Рита говорила как-то сбивчиво, заметно волнуясь, и оборвала свой монолог на полуслове. Не стала конкретизировать, доходчиво объяснять и уточнять, что именно, мне предстоит сделать. Вообще язык многозначительных недомолвок и томных взглядов давался ей с трудом.
    Я молча ел рыбу, стараясь скрыть захватившее меня любопытство, и прикидывал подходящие варианты - но все сходилось на одном. Наверное, мне просто хотелось, чтобы Рита попросила меня именно об этом. Ну, о чем-то интимном, о том, что должны знать только двое: она и я.
    Я сидел, жевал и думал, что мы с Ритой знаем друг друга не первый день, исколесили вместе многие американские штаты, провели в дороге десятки, даже сотни часов и сумели за это время стать духовно близкими, почти родными людьми. Во мне Рита, скрывать не буду, всегда возбуждала мужское начало или... Ну, я лучше ничего говорить не стану, здесь без слов все понятно. И вот в один прекрасный день, точнее вечер, два сердца, - говоря высоким штилем, - потянулись друг к другу. Это должно было произойти рано или поздно, - таков закон жанра. Не сегодня, так завтра...
    Надо отдать мне должное: я не торопил события во время нашей прошлой поездки, был терпелив и тактичен, вел себя как джентльмен, хотя, бог свидетель, это ожидание стоило мне некоторых усилий, душевных и физических. Но тогда не вышло. А вот сейчас я дождался, - спелый плод, оторвавшись от ветки, падает в руки, в мои горячие ладони.
    Рита сама, решительно и страстно, - шагнула навстречу. А мне остается лишь принять этот щедрый дар, сполна насладиться им, ну, и так далее... Вот в этом направлении текли мои мысли.

*   *   *   *

    - Хочу выпить за исполнение моего давнего желания.
    Рита подняла бокал с вином. Я поднял стакан, наполненный простой водой со льдом.
    - Не хочу говорить, что это за желание, - Рита глянула на меня, - и обожгла взглядом. - Из суеверия не хочу говорить. Вдруг не исполнится.
    - Исполнится, - сказал я, сердце забилось чаще. - Почему нет?
    Я уже сделал далеко идущие выводы и поверил в них, поверил, что Рита говорит именно об этом... В пользу моего варианта свидетельствовали некоторые делали. Рита сама выбрала этот небольшой ресторанчик, словно созданный для таких вот встреч один на один, для деликатных разговоров. Задернутые тяжелые шторы, полумрак, отличное обслуживание, - официантов не видно, они возникают из полумраки и в нем растворяются. Только тихая музыка, свечи на столах... Все это неслучайно, - сказал я себе.
    Кроме того, Рита надела длинное декольтированное платье, того лазурного цвета, с мелким рисунком, эти цвета - лазурный и черный, - оттеняют ее бледную кожу и светлые волосы, делают алые губы более крупными, чувственным. Она знает, что это платье мне нравится, поэтому...
    - Сегодня тебе предстоит необычная ночь, - губы Риты расплылись в загадочной полуулыбке, глаза увлажнились. - Можно сказать, незабываемая.
    - Правда? - если бы у меня был хвостик, как у собачки, я бы им завилял от радости. - Незабываемая?
    - Хочу в это верить...
    Я глубоко вздохнул и задержал воздух в груди, будто собирался нырнуть. Итак: сегодня или никогда. Или я ничего не понимаю в женщинах. Я ждал этого вечера, надеялся, терял надежду и снова надеялся. Видимо, она давно заметила во мне ростки этого чувства, но откликнулась только сейчас... Почему она ждала? Что ж, и в этом есть свой потаенный смысл: зрелый плод - слаще.
    Рита замолчала, она долго смотрела куда-то в полумрак зала, думая о своем. В этой атмосфере, пропитанной запахом мускатного ореха и лайма, витала какая-то тайна. Я копался со своей рыбой, старался сдержать волнение и думал о том, что Рита все-таки в высшей степени тактичный человек. Она хотела, чтобы этой ночью я раскрылся в полную силу, а вино могло помешать этому, оно сгладит и притупит эмоции. Поэтому она попросила меня не пить. Все правильно сделала, тактично и деликатно. Да, все-таки она молодец.
    И посмотрел на Риту с благодарностью.

*   *   *   *

    Мы вернулись в гостиницу, Рита сказала, что зайдет ко мне через час, и ушла к себе. Я болтался по номеру, в голове крутились: "Так ждет любовник молодой минуты верного свидания". Впрочем, - поправлял я себя,- любовник я не сказать чтобы молодой, скорее наоборот. И свидание не сказать, чтобы верное, оно скорее под вопросом: придет или не придет - еще неизвестно.
    Я снял пиджак, повесил его на стул, походил. Потом пошел в ванну, наскоро принял душ и снова оделся. Встал у окна, глядя на темноту, - время текло мучительно медленно, - и стал раздумывать, не заказать ли в номер бутылку вина, - это для Риты, - и чего-нибудь перекусить, - для меня.
    Тут постучали в дверь, я поспешил открыть. Рита успела переодеться в шорты и майку. Она стерла помаду с губ, - это плохой знак. Не переменила ли она своего решения? Переступив порог, сунула мне в руки папку. Я, настроенный на лирическую волну, еще плохо понимал, что происходит. Сел на кровать, открыл папку. И прочитал на первой странице: "Сломанный забор", пьеса Маргариты Гусевой.
    - Две ночи подряд я писала переделывала концовку пьесы, - сказала Рита. - Я сомневалась... Я хотела кое-что изменить. Теперь все готово. Я распечатала последние страницы на своем компактном принтере. Ты - мой первый читатель. Прошу: ознакомься поскорей. Мне очень важно знать твое мнение. Ну, за ночь осилишь?
    - За ночь? - тупо повторил я.
    И спустился с небес на землю, - словно ушатом холодной воды окатили. Значит, ночное чтение пьесы, этого "Сломанного забора" - и есть нечто незабываемое.
    - Я же обещала, что сегодня будет необычная ночь, - Рита на минуту замолчала, что-то сообразив, долгим взглядом посмотрела на мой розовый галстук, золотую заколку и пиджак, который я непонятно с какой целью, приняв душ, снова надел. - Подожди-ка... Наверное, в моем поведении была какая-то двусмысленность? И ты рассчитывал на нечто другое? На нечто большее, чем мой "Забор"? Ты думал, что я...
    Вот уж дурацкая ситуация.
    - Ни на что я не рассчитывал, - я постарался улыбнулся, чтобы скрыть смущение. - И ничего такого не думал. Мы же друзья. Просто добрые друзья.
    - И правильно. Умница.
    Мечты о спелом плоде, упавшем в мои горячие ладони, - рассыпались в пыль. Чтобы скрыть истинные чувства, я стал листать пьесу, делая вид, что поглощен этим увлекательным занятием. Ясно, она просила меня не пить, потому что у рецензента голова должна быть ясной. А незабываемая ночь - это ночь в обнимку с "Забором".
    - Если тебе понравится, тогда с рукописью надо будет ознакомить кого-то из американских литераторов, твоих знакомых. Из тех, кому можно доверять. Пьесу должен прочитать человеку с высоким литературным вкусом. Твой друг Ричард Колберт, лингвист из Вашингтонского университета - тот самый человек, который нужен.
    - В прошлый раз Ричарду не очень понравилась твоя повесть "Легкое дыхание любви". Он слишком строг. Думаю, нужен другой человек.
    - Глупости, моя повесть ему понравилась, - мнение Риты редко совпадало с моим мнением. - Ричард сказал, что там есть места, плохо понятные американцам, рассчитанные скорее на русского читателя. А так... По-моему он был в восторге.
    - Ты хочешь, чтобы пьесу поставили в каком-то из московских театров?
    Рита приземлилась на стул и объяснила, что пьеса написала не для России. В сегодняшней Москве или Питере эту вещь вряд ли правильно поймут, не тот менталитет. Никто не захочет заглянуть вглубь, разглядеть важные мысли автора, увидеть второе дно. Русские критики, особенно театральные критики, - ретрограды и конъюнктурщики. Они скажут: "Опять гомосексуальная тема. Такую вещь надо показывать в гей клубах, а не в театрах". Вот и весь разговор.
    Да и к русским режиссерам есть вопросы. Пьесу одного приятеля Риты поставили в весьма приличном театре. И что? Переврали весь текст от начала до конца, все вывернули наизнанку. Когда автор обратился к режиссеру с замечаниями, тот ответил: "Лично я так вижу этот материал".
    И точка.
    И абзац.
    Пьеса шла один сезон при полупустом зале, потом ее закрыли. Нет, Рита не хочет повторять чужих ошибок, испытывать разочарования. Она хочет успеха, большого и громкого. Впрочем, "Сломанный забор" можно и в Москве поставить, но это не сейчас, это не проблема сегодняшнего дня. Рита мечтает об успехе здесь, за океаном, - ведь пьеса и написана для американской аудитории. Для людей с либеральными взглядами.
    "Забор" можно переделать в мюзикл, занять в нем лучших артистов, и тогда он триумфально пройдет на Бродвее. Почему бы и нет? А дальше экранизация, которую Рита, так и быть, доверит одной из ведущих студий, например "Парамаунту". Критики захлебнуться комплиментами, к русской диве, то есть к Рите, выстроится очередь менеджеров, предлагающих новые потрясающие контракты. Премьеры, поклонники с разбитыми сердцами, ревнивые завистницы, - куда без них. На золотом лифте Рита взлетает под крышу мира...
    - Я очень надеюсь на тебя, очень, - она встала, заглянула мне в глаза. - Пожалуйста, почитай... Но не нужно комплиментов. Сегодня эта пьеса - для меня самая важная штука в жизни.

*   *   *   *

    Испытывая приступ мигрени, я выпроводил Риту из номера, бросил пьесу на тумбочку. Снял пиджак и почувствовал себя несчастным обманутым человеком. Побродил, рухнул на кровать. Я смотрел в потолок и утешал себя мыслью, что не все потеряно, у наших отношений еще есть определенные перспективы, есть новый горизонт... Но не мог утешиться.
    Уже ночью сварил кофе без кофеина и начал читать. Пьеса "Сломанный забор" - из американской жизни. Некий Пол, одинокий мужчина средних лет, бывший житель Луизианы, покупает дом в одном из городков Среднего Запада. Он водитель грузовика, еще не встретивший большую и чистую любовь. Не повезло человеку. Ну, бывает. Он невысок ростом, не сказать, что красив. Ноги кривые, сутулая спина. Выглядит так, будто постоянно страдает с похмелья. (Я бы на месте Риты сделал главного героя более привлекательным, хотя бы внешне).
    У Пола есть немного денег на первое время, поэтому он не торопится с трудоустройством. На новом месте он устраивает длительный отпуск, чтобы помечтать и покопаться в гараже. Ему хочется покоя, тишины.
    И, кажется, окружающий мир располагает именно к душевному покою, гармонии, молчаливой созерцательности и наслаждению красотами природы. Город расположен на живописных холмах, из окна можно увидеть восход солнца, полоску леса на горизонте и голубой купол неба. Пол проводит утро на веранде, пьет кофе, покачиваясь в кресле-качалке, любуется видом на холмы. (От такой жизни и я бы не отказался).
    Днем Пол копается на заднем дворе, он строит новый забор, отделяющий его владения от участков соседей. Собственно, забор этот никому не нужен, ни Полу, ни его соседям, они редко появляются на задних дворах. Раз в десять дней косят траву, - и всех дел. Но Пол привык к порядку, он должен знать, где кончается его земля и начинается чужая. Но дело даже не в этом. Полу не нравятся оба соседа, справа и слева.
    Один из них - Джейк, молодой ортодоксальный еврей, женившийся год назад, еще не успевший завести детей. Второй персонаж - Стив, средних лет гомосексуалист, недавно переживший тяжелое расставание с бывшим возлюбленным. Пол ставит забор, и первый раз сталкивается с евреем Джейком. Завязывается разговор.
    "Если ты еврей, - езжай в Израиль, - зло говорит Пол. - Настоящие евреи живут на Земле обетованной, а не бегают по американским синагогам, нацепив черную шляпу и фальшивые пейсы. Как шуты гороховые". Встретив гомосексуалиста, Пол называет его дамочкой и девушкой, советует побрить ноги и носить юбочку. Тот не лезет в карман за словом, все едва не заканчивается дракой.
    Вскоре забор достроен, Пол живет за ним, одинокий и независимый. Но однажды Джейк просит соседа подвезти в больницу его беременную жену, у нее начинаются схватки, и как на зло машина сломалась. Нетрудно догадаться, что будет дальше. Женщина родила в машине Пола.
    С этого момента начинается сближение южанина Пола и еврейской семьи. Через год - они лучшие друзья. С гомосексуалистом Стивом, после ряда комических сцен тоже удается найти общий язык. Стив оказался парнем с добрым сердцем. Он играет на гитаре и сочиняет песни в стиле кантри, которые очень нравятся Полу. Вчерашние враги стали лучшими друзьями. Втроем они ломают ненавистный забор и ходят друг другу в гости через задний двор.
    Была тут и своя Джульета по имени Сара, одинокая женщина, живущая в доме через дорогу. Она немного располнела к своим сорок двум, но не потеряла привлекательности. Сара трижды в неделю ходит в фитнес клуб на аэробику и выращивает садовые ромашки.
    За Сарой ухаживает Майкл, - сотрудник местной газеты, симпатичный, немного нескладный мужчина (но не только он один, поклонников у Сары немало). Ночами он пишет рассказы и старомодные сонеты, которые не печатают журналы. Но, надо думать, со временем талант Майкла будет оценен по достоинству. Кажется, образ Майкла Рита списала с меня. Герой пьесы в разговоре использовал мои любимые словечки и выражения, имел мои привычки да и внешне был похож.
    Разумеется, избранником Сары становится Пол. Я тяжело заворочался на кровати. Пристрастия женщины настораживали: неужели ее вкус настолько испорчен, чтобы сделать столь странный выбор. Или я плохо знаю женщин? Может быть, им не нужен писатель, поэт и романтик.
    Я приподнялся на кровати и посмотрел на свое отражение в зеркале. Да, писатель никому не нужен... От жалости к себя защемило сердце. А нужен водитель грузовика с замусоленной ширинкой? Крепкий парень, с трудом одолевший восемь классов? Может быть, этот водитель со своим грузовиком и есть современный принц на белой лошади? Персонаж, долгожданный, выстраданный Сарой бессонными ночами, в пустой холодной кровати.
    В конце пьесы - сцена дружеской попойки. Пол, Сара и другие соседи устраивают барбекю и накачиваются пивом: у Пола скончалась бабушка, человек небедный, она оставила любимому внуку полмиллиона наличных, квартиру в Майами и новенький "Линкольн". Я тяжело вздохнул, не в силах скрыть разочарования, - у Риты были вещи куда более талантливые.

*   *   *   *

    Брезжил рассвет. Я поднялся с кровати, сел за письменный стол и еще пару часов возился с текстом. Мое старание не спасло эту довольно серую вещицу, но хоть сократил несоразмерно длинные диалоги, - и то ладно. На отдельном листе я набросал свои замечания о том, как улучшить пьесу. Слишком много, почти все блага жизни - добрые друзья, привлекательная соседка, большое наследство достается этому Полу, человеку грубому и утилитарному. Нельзя, несправедливо, чтобы все - одному.
    Свои замечание я изложил Рите за завтраком. Я был откровенен, сказал все, что думаю, - Рита сама на этом настаивала. Она не удивилась и не огорчилась.
    - Я так и знала, что ничего не поймешь. Что ж... Нас рассудит Ричард Колберт.
    - Ему не понравится. Пьеса ходульная. Герои невыразительные, конфликт надуманный. Спорим на бутылку коньяка?
    - Бутылка - ерунда. Спорим на двадцать ящиков "Хеннесси". И чтобы бутылка - не меньше литра.
    - Ты столько не выпьешь за всю жизнь. Даже десятой доли не выпьешь. В ящике двенадцать бутылок.
    - Я не собираюсь пить. Двадцати ящиков коньяка, но не натурой, а деньгами.
    Мысленно подсчитывая общую сумму, не задумываясь, протянул руку, - и Рита ее крепко пожала. Я не в силах был согнать с лица счастливую, почти идиотическую улыбку. Сколько же это по деньгам? Самая дешевая бутылка "Хеннесси", которую я видел в продаже, - 26 долларов. Так, так, сколько же получается на круг? Неплохо, очень неплохо. Бедная Рита, она стала жертвой собственной самоуверенности.

*   *   *   *

    В городе Талса штат Оклахома, - если тетка найдется, - мы не планировали задерживаться надолго, - максимум три-четыре дня, не больше. Добрались до гостиницы "Кроун плаза" (эту гостиницу выбрала Рита, уверенная, что это лучший отель города, - интуиция ее не подвела). После долгой поездки снова садиться за руль не хотелось, бросив вещи в номерах, мы заказали такси, назвали адрес и сполна насладились шикарными местными дорогами, - такие дороги даже в Америке нечасто встретишь.
    Лиза жила в пригороде, мы добрались туда за полчала. По дороге я думал о том, что проведу время приятно и не без пользы: останусь жить в гостинице, - это недорого. Даже если Лиза будет уговаривать меня пожить в ее доме столько, сколько захочу, - откажусь. Зачем обременять своим присутствием чужого человека. А если соглашусь, мне не дадут спокойно поработать. Женские разговоры, болтовня без конца и края, - она отнимает слишком много времени, отвлекает.
    Мы вышли из машины возле симпатичного домика в стиле ранчо, облицованного камнем, окна широкие, словно магазинные витрины, наверное, внутри всегда много солнца. На столбе почтовый ящик, лужайка недавно подстрижена, у крыльца цветущие кусты роз, поодаль - форзиция. Мы отпустили такси. Следующие пять минут стучали в дверь, - никто не открыл. Обошли дом сзади, и там подстриженная лужайка, вечнозеленые кустики, разросшаяся магнолия с большими восковыми листьями и запертая дверь. Присутствия человека незаметно.
    - Так и знала, что никого не найдем, - голос Риты звучал тускло. - Сейчас к соседям схожу.
    Рита вернулась грустная и сказала, что дней десять назад тетка вместе со своим молодым дружком уехала в неизвестном направлении, - когда вернется, - неизвестно. Траву подстригает Егор, пожилой русский эмигрант, он с теткой в хороших отношениях, наверняка знает, где она и когда вернется. Егор будет здесь завтра в девять утра, надо его перехватить. По телефону мы вызвали такси.
    - Тут неподалеку, на этой стороне реки, дом Евгения Евтушенко, - сказал я, когда садились в машину. - Ну, если интересно, можно посмотреть. Он получил грант от местного университета, переехал сюда более двадцати лет назад.
    - Что значит грант?
    - Значит: живи, как хочешь, делай, что хочешь. А зарплата тебе идет. За то, что ты известный, талантливый, признанный, за заслуги перед поэзией. И вообще... Почему бы не дать грант талантливому человеку. Есть кое-какие обязанности перед университетом. Минимальные. Грант - это хорошие условия работы. Живи, твори, не думай о куске хлеба. И радуй людей стихами.
    - А почему в России для Евтушенко не нашлось гранта? Ну, этого куска хлеба?
    - Не знаю. У нас на добрые дела всегда денег не хватает, - так уж повелось. Он уезжал в начале 90-х. Ты не можешь помнить, что это было за время. Поэзии не стало... Тогда казалось, что она умерла навсегда. Все-таки поэзия выжила... После переезда он поклялся, что его теперешняя жена, американка, - будет последней женой. И, что интересно, слово сдержал.
    - Значит, мачеха милее матери? Чужбина лучше родины?
    - Получается, что так. Двадцать с лишним лет на одном месте - это же целая жизнь. А для поэта - целая вечность. После Москвы к этому климату, влажному и жаркому, особенно когда из Техаса дует горячий ветер, - привыкнуть очень трудно. Тем более немолодому человеку. Еще труднее после Москвы, где у Евтушенко было полгорода знакомых, погрузиться в эту тишину и безлюдье.
    - Но ведь он как-то выдержал... Тут тихо, спокойно. Тишина располагает к поэзии.
    - Есть на света места, где поэтам, особенно русским, селиться противопоказано. Одно из таких мест - Оклахома. По себе знаю: тишина поначалу приятна, но постепенно начинает действовать на нервы. Не представляю, как он это выдержал. И вообще... Русский поэт, который добровольно поселился в резервации индейцев... В том месте, куда со всей Америки краснокожих сгоняли силой, под ружейными дулами и штыками. Как-то все это странно, загадочно. Это именно то, что мы называем мистикой.
    - Эмиграция, добровольная ссылка, тюрьма... Это как раз то, что нужно писателю или поэту. Опыт жизни, перемена мест... Ну, до тюрьмы, слава Богу, не дошло. Но при чем здесь индейская резервация?
    - Позже объясню. Мне кажется, Евтушенко спасло то, что он не умел сидеть без работы. Ездил по университетам, выступал. Американцы писали, что он удивительно стихи читает. Будто поет. Если с такими интонациями, с таким чувством ритма можно читать телефонный справочник, - и аудитория будет плакать. Или подпевать.
    Почему-то казалось, что Рита откажется взглянуть на дом Евтушенко, я был почти уверен, что она не поклонник именно этого поэта.
    - Ой, это великолепно... Много-много лет назад, еще маленькой девочкой, я видела его дачу в Переделкино, даже внутри была. Обычный деревянный курятник с двускатной крышей. Холодный и сырой. За глухим высоким забором. А здесь, наверное, дворец?

*   *   *   *

    Дворец оказался точно таким же скромным ранчо, где жила тетка, построенный где-то полвека назад, он ничем не выделялся среди окружающих домиков на этой тихой окраинной улице. Окна темные, пыльные, кажется, здесь давно никто не живет. Рита была немного разочарована.
    - Почему-то был уверен, что Евтушенко стишком далек от тебя по возрасту, - сказал я. - И вообще... Это не твой поэт. Если уж брать мастеров его поколения, наверное, - тебе близок Бродский.
    Рита парадоксальна и резка в суждениях, и сейчас верна себе.
    - Ну, постарайся вспомнить пару строф Бродского. Таких, что сразу приходят в голову, как только вспоминаешь его имя. Что из Бродского лежит близко к сердцу, к душе? Ответь. Долго будешь вспоминать, - и ничего. Пустое место.
    - И почему так?
    - Его стихи души не касаются, такие они отстраненные и холодные. Это искусственно сконструированные фразы. Самолюбование, изящная чепуха. А вспомни Евтушенко... Сразу появляется: "Спросите вы у тишины: хотят ли русские войны...", "Сережка ольховая, легкая, будто пуховая...", "Идут белые снеги, как по нитке скользя. Жить бы жить бы на свете, да, наверно, нельзя...", "Со мною вот что происходит, совсем не та ко мне приходит...", "Зашумит ли клеверное поле, заскрипят ли сосны на ветру..." Вот это и есть - Поэзия. Это дыхание. Это энергетика, провода с высоким напряжением. Поэзия заряжает душу током...
    - Все ругают Евтушенко человека. За его самовлюбленность, хвастовство, пробивные способности, любовь к болтовне...
    - А ты меньше слушай. Это великий русский поэт и гражданин, с большой буквы гражданин. С которым никто вровень не встанет. Только будут тявкать где-то там, внизу. Пока своей злостью не захлебнуться. Талантам всегда завидуют, - это закон природы. Так и должно быть. Он сердцем поэт, а не холодный рифмоплет.
    - Я его ругать не стану, - мне не хотелось спорить, - с таким жаром и внутренней убежденностью говорила Рита. - Ну, поскольку экскурсия по святым местам закончилась, нам надо пообедать.

*   *   *   *

    Да, как русский поэт, и не просто поэт - сам Евтушенко, - может прожить четверть века в захолустной Талсе - загадка. Думаю, к исходу дней человеческую душу тянет к спокойствию и уединенности. А, впрочем, не знаю....
    Последний раз я увидел Евтушенко, когда в 2015-м году он решил дать в Чикаго единственный, - как он сам сказал, - концерт. Собственно, это и не Чикаго, а пригород, и не концертный зал, а театральный зал обычной школы. Правда, весьма уютный: вокруг небольшой эстрады - ряды мягких кресел с бордовой плюшевой обивкой и в цвет кресел занавес.
    Евтушенко, прихрамывая, вышел на эстраду, остановился. Пиджак с широкими ватными плечами, который он выбрал для этого вечера, оказался тоже бордово-красным, в мелкую черную клеточку, под ним рубашка, белая, в бордовую полоску. Брюки клетчатые - оранжевые с черным. Ничего себе расцветка - так ярко, что хочется зажмуриться... Вдобавок - кроссовки, которые никак не вязались с артистическим пиджаком. Евгений Александрович выглядел очень даже неплохо, а все эти широкие пиджаки, - беспроигрышный сценический образ. Если хочешь стать немного моложе, одевайся поярче. Прихрамывая дошагал до стула, отставил тросточку, сел, обвел пристальным внимательным взглядом лица людей, вставших с кресел. Прищурился.
    - Чикаго... Давно я тут не был.
    Он выложил из портфеля на журнальный столик стопку рукописных листков, поставил термос и сказал, что для начала почитает что-то из старья - "год назад написано" . А позже - новое, недельной давности. Он читал без перерыва больше двух с половиной часов, даже к термосу не притронулся. И продолжил бы, но школа закрывается вечером - порядок железный, исключений ни для кого не делают.
    Обычному "среднестатистическому" литератору, чтобы приготовить поэтическое блюдо, нужны следующие компоненты: любовь, соловей, луна, роза, туманная дымка, звездное небо... Евтушенко ничего такого не требуется. Его стихи рождаются из немыслимого ссора, из всякой дряни, которая для поэзии непригодна: отходов большего города, мусора его окраин. Например, из такой истории. На темной дороге молодые люди, видимо, не совсем трезвые, сбили медицинскую сестру. Этой молодой женщине Бог не дал своих детей, поэтому она ухаживала за чужими детьми, больными СПИДОМ. И называла их, чужих детей, - своими. И вот возвращалась домой после работы, тут из темноты вынырнула машина, ударила сзади.
    Молодые люди поехали дальше, но вернулись к телу, лежавшему на обочине, добили женщину, - то ли прост так, то ли прикола ради, - очередью из автомата, а затем колесами переехали несколько раз. Осиротили больных детей. Ну, кто возьмется об этом стихи писать? Только брезгливо поморщатся: не поэзия, а сюжет для криминальной заметки в два абзаца. У Евтушенко из такой грязи стихи получаются.
    - Я чувствую себя последним из могикан, - сказал глядя куда-то, в одному ему видимую даль. Он поднялся на вершину, а вершина оказалась голой, холодной и пустой. - Из поколения шестидесятников остался только я. И, может, еще несколько человек. Все ушли, но я вижу их глаза. Беллы, Булата, Сахарова...
    Впрочем, у нас речь не о стихах. Рассказывая о своей судьбе в Америке, Евгений Александрович коснулся преподавательской работы в Талсе. Он ни словом не обмолвился о тоске по родине, о чужой земле, о хлебе, который на чужбине горек, о том, каково это для обласканного славой русского поэта - четверть века прожить в глубинке, почти в девяти тысячах километрах от Москвы. А ведь могло получиться весьма драматическое повествование, поучительное.
    - В Талсу я приехал, когда в тамошнем маленьком частном колледже было пять тысяч студентов, - сказал Евгения Александрович. - А сейчас студентов двадцать пять тысяч, - он сделал эффектную паузу. Евтушенко прекрасно владеет этим редким мастерством - ставить паузы именно в тех местах, где они должны быть. - И это, - увеличение числа студентов в пять раз, - моя заслуга, - он скромно опускает взгляд и снова ставит паузу. - Да, одних китайцев пятьсот человек учится. Ходят на мой семинар про кино (есть у меня и такой), мы вместе смотрим один из самых любимых моих фильмов "Мост через реку Квай"...
    Все-таки чужая душа - потемки.

*   *   *   *

    С обедом в тот день повезло. Мы спустились вниз, в ресторан, заказали лучшие в мире стейки из Техаса. И в ожидании пили воду и разглядывали небольшой зал, стены которого с низу доверху были завешены большими черно-белыми фотографиями в рамочках и под стеклом. Только знаменитости первой величины.
    Из голливудских звезд - Джон Уэйн, Дин Мартин, даже культовый красавчик Джеймс Дин, и вездесущий Фрэнк Синатра, - куда без него. Плюс целый сонм знаменитостей 60-х и 70-х годов. В придачу последние шесть президентов Америки, известные сенаторы, - всех не перечесть. Подошел официант, импозантный седовласый мужчина, мы спросили, что это за фотографии. Оказалось, все эти люди обедали или ужинали здесь. И президенты, и звезды кино.
    В годы рассвета Талсы здесь устраивали съезды нефтяные короли, хозяева крупных месторождений, шишки из крупнейших газовых компаний, приглашали любимых артистов и певцов. По-нашему: устраивали корпоративы. Отелей в городе немного, а этот отель - лучший, поэтому звезды и президенты селились здесь. И обедали за этими самыми столиками. Все фотографии, развешанные на стенах, не из фильмов и газет, - они сделаны в этом зале.
    - Да, таких особенных ресторанов, где побывали самые знаменитые люди страны, - немного, - сказал официант. - Я здесь двадцать лет, кого только не обслуживал... За вашим столом сидел Ричард Никсон.
    - Прямо в общем зале? - удивилась Рита.
    - А где же еще? - теперь уже удивился официант. - Президенты от людей не прячутся.

*   *   *   *

    После обеда я закрылся в номере, побродил от стены к стене, стараясь сосредоточиться на недописанном романе. Врубил кондиционер на полную катушку, потому что не могу работать в жару, сварил кофе. И уже испытал что-то похожее на приступ вдохновения, но какой-то тихий, вялый. Что ж это лучше, чем ничего.
    Три раза подряд беспокоил мобильник, звонили из Москвы, по каким-то мелким делам, с бесконечными пустыми вопросами. Последний звонок с киностудии, от некоего Павла, сценариста, который работал над сценарием телевизионного фильма по моей книге. Его труд уже одобрили, но были поправки, с которыми пришлось повозиться. Кое-что удалось переделать, но кое-что отложилось, как обычно, до последнего дня, скоро сдавать окончательный вариант и, Павел просиживал ночь за кофе, переписывая диалоги.
    - Режиссер приказал дожать концовку. Там, где герой умирает. Он по книге бормочет какие-то бессвязные слова. Ни о чем... Режиссер сказал, что это пошло. Твой персонаж должен сказать что-то важное, может быть, главные слова в жизни. Такие слова, которые не успел или не смог сказать раньше. Он ведь на пороге смерти, а говорит какую-то чепуху. Что-то там бормочет. А надо... Ну, ты понимаешь.
    - Слушай, этот парень ранен в грудь, навылет. Он истекает кровью, туманится голова. Начинается агония, поэтому он бормочет что-то бессвязное. И все... Отходит, так сказать.
    - Нет, так не пойдет. Он должен что-то сказать, умное, пафосное. Даже торжественное. Тут не надо стесняться высоких слов. Ведь это самые важные слова в жизни.
    - Да пойми же ты, чудак: у него агония. Этому парню не до пафоса. Он лежит на полу пустого ресторанного зала. И ждет смерти, ему страшно... Что он должен сказать: "Умираю, но не сдаюсь?" или "Считайте меня либерал-демократом". Но он никогда не мечтал записаться в партию. Он всю свою короткую жизнь из тюрем не вылезал. А там, - вот беда, - нет первичных партийных организаций. И партийные взносы платить некому. Вот так...
    - Верно... Тогда пусть скажет что-то типа того, мол, хочется послушать соловья. Или полежать на сене. Как тебе? Он как бы мечтает перед смертью. Ему грезится березовая рощи и соловей.
    - Он всю жизнь был бандитом. Жил в городе. Возможно, он о чем-то мечтал в минуты отдыха, - но только не о соловье.
    - Ладно. Тогда так. Он раскаивается в последние минуты жизни и говорит: "Простите меня, люди добрые. Грешил. Но не со зла, по глупости".
    - В ресторане никого. Только старуха уборщица. У нее он прощения просит? За что? Или это он с ней грешил?
    Наш бестолковый разговор продолжался довольно долго, закончился ничем, - только голова заболела, и я устал от болтовни и работать уже не смог. Сценариста я мысленно простил: он в академиях не обучался, а черпал образование из телевизионных сериалов, сценарии которых сам же сочинял.

*   *   *   *

    Утром мы снова съездили к дому тетки, встретились с Егором, доброжелательным разговорчивым мужчиной с седыми усами, и выяснили, что тетка уехала в путешествие в Канаду. Теткиного маршрута Егор не знал, но ему точно известно, что Лиза будет в Торонто ровно через две недели.
    Там с концертом выступает певица, ее хорошая подруга. Егор и сам знаком с этой русской певицей, она пару раз гостила здесь, - высокая такая и худая, но поет громко. Лиза несколько раз повторила, что обязательно придет на концерт. Это выступление в небольшом зале, для своих. Встреть там тетку - не составит проблемы. Если, конечно, Егор ничего не путает. Мы записали имя певицы и отправились обратно.
    Итак, впереди образовался огромный двухнедельный ничем не заполненный пузырь свободного времени. Я надеялся, что Рита продолжит поиски своей родственницы без меня. Пусть покатается по стране, посмотрит на людей, на города, а затем - в Канаду. Здесь всегда найдется, чем себя занять, а меня ждет работа. Но Рита со слезами на глазах просила составить ей компанию, она чувствует себя неуверенно в чужой стране, нужен провожатый. Да, я потеряю время, но получу хороший бонус, она готова заплатить, сколько спрошу. Проклиная свою уступчивость, я попросил время подумать.
    Мы прогулялись по пустому центру города. Прошли два десятка кварталов, не встретив ни одного пешехода, не увидев ни одной движущийся машины. На юге живут религиозные люди, - это всем известно, - но здешнему обилию церквей, невольно удивишься. Мы попали на длинную улицу, не увидели ничего кроме храмов и парковок, где оставляют свои машины прихожане.
    Поднялись на крыльцо старинного католического храма, вошли в зал и сели на скамью. Шла репетиция церковного хора. На клиросе стояли певчие, белые и черные, мужчины и женщины, облаченные в мантии, в сопровождении органа они исполняли церковные песни. Голоса сильные. Мы вышли и еще побродили, снова поражаясь безлюдности улиц. Встретились три паренька с подружками, спешившие на дискотеку. И еще парочка пьяных индейцев.
    Из так называемых злачных заведений открыта дискотека, где на закуску к танцам предлагают дежурные блюда (жареную курицу или сосиски) и пиво. Дальше по улице ресторан, - тоже для молодежи, с громкой музыкой, игральными автоматами. Что еще удивляет, - центр города застроен красивыми высотными домами, облицованными природным камнем с живописными портиками, лепниной, местами - старинная цветная плитка, из нее выложены орнаменты на индейские темы.
    Все живописно, капитально, дорого. В переводе на московский язык, - сталинская архитектура. Но эта красота не нужна людям. В некоторых домах - офисы банков и нефтяных компаний, закрытые вечером. Жилые дома, такие красивые, что трудно взгляд оторвать, - пустуют. Окна нижних этажей заколочены фанерными листами. Жители Талсы предпочитают селиться в пригородах, в своих собственных домах, где можно выращивать цветы и готовить барбекю.
    Когда-то, в 50 - 60-е город пережил период ренессанса. Здесь открывали офисы крупнейшие нефтяные и газовые компании. Но ситуация изменилась, когда во второй половине 1980-х обвалились цены на нефть. За нефтью рухнули цены на недвижимость. От этого удара многие города юга до сих пор не восстановились. Впрочем, Талсе еще грех жаловаться. Город остается - центром экономики Оклахомы, крупнейшим налогоплательщиком. Здесь авиационные заводы, штаб-квартира газового гиганта Williams Companies и много чего еще.

*   *   *   *

    Рита все-таки вытянула из меня обещание поездить с ней по стране и завернуть в Канаду. Язык не повернулся сказать "нет", да мало кто на моем месте удержался бы от поездки с красавицей. Черт с ним со временем, - решил я, - один раз живем, отдохнуть и мне не помешает, даже в приступе великодушия от денег отказался.
    Завернули в магазинчик спортивных товаров и купили кое-что в дорогу. Посетителей не было, за прилавком скучал индеец лет тридцати по имении Эдвард или просто Эд, он из племени семинолов. Эд немного рассказал о жизни здешних индейцев. У них своя территория, свое выборное самоуправление. От государства получают пенсии, талоны на бесплатное питание, разные бонусы, дотации, но все равно, - живут плохо, а государственные подачки погоды не делают. Среди индейцев по сей день самый низкий уровень образования и самый высокий процент безработных.
    Правда, с 90-х годов появилось немало предпринимателей, которым индейцы позволяют открывать на своих территориях казино. И от деятельности игорных заведений получают свой процент прибыли, довольно высокий. Деньги от казино - неплохое подспорье к государственному пособию.
    Позднее мы с Ритой заезжали в "индейские" казино, раскиданные по всей стране. Это не какие-то жалкие залы с игральными автоматами, наоборот, - огромные, построенные с американским размахом и шиком комплексы, где предусмотрено абсолютно все для азартных людей. Гигантские залы, забитые столами для покера, блек джека, рулетками, сотнями и сотнями игральных автоматов. Плюс автомобильные стоянки, гостиницы, рестораны, варьете. После первого такого посещения Рита сказала: "Да, это казино в индейской резервации в десять раз лучше и больше, чем все Монте-Карло".
    Но все же индейцы слишком недовольны.
    - Но мы не жалуемся, - говорит Эд. - Просто надо помнить, что от огромного пирога, от всей этой необъятной страны, - коренным жителям достались жалкие крошки.
    - Ты помнишь язык предков? - спросил я.
    - Нет, - покачал головой Эд. - Мало кто из наших помнит. С семьей дома я разговариваю по-английски.
    Талсу окружает прерия, почва бурая, когда солнце заходит, холмы и равнины кажутся красными. Эдакий марсианский пейзаж. Здесь много рек, мелких речушек. Я был в этих краях весной, с самолета видел такую картину: прошел сильный ливень, в речку смыло много грунта. И цвет ее сделался бордово-красным, будто по равнине бежит кровавый поток. Жутковатая картина. И кажется, что это кровь индейцев, сочащаяся сквозь землю, собирается в ручейки и бежит рекой в бесконечность пространства, за горизонт, в вечность...
    Да, индейской крови здесь пролито с избытком.

*   *   *   *

    В свое время белые переселенцы не знали, что им делать с краснокожими дикарями. Дружба не клеилась, загнать индейцев в рабство, как чернокожих африканцев, тоже не получалось, хотя такие опыты проводились, - индейцы просто умирали в рабстве. Работники из них - никакие, сельское хозяйство для них - темный лес. Для белых людей индейцы оставались враждебным дикарями, язычниками, тяжкой и опасной обузой.
    В 1830 году тогдашний президент Джексон протащил через Конгресс Акт о переселении индейцев, по нему южные племена должны быть выдворены со своих исконных плодородных земель, в которых нуждались белые переселенцы, на западное побережье Миссисипи. Эти засушливые земли не представляли в те времена большой ценности. Летняя температура 35 - 40 градусов по Цельсию - обычное дело. Позднее белые спохватятся, - не слишком ли много земли мы подарили дикарям, - и снова индейцам придется потесниться, - так повторялось много раз.
    Сегодня бывшим хозяевам континента принадлежит 2 % общей территории страны. Так называемые "цивилизованные племена", усвоившие многие обычаи белых, депортировали (слово, хорошо знакомое народам бывшего СССР) на территорию сегодняшней Оклахомы. Переселение на новые Индейские территории или в резервацию - это массовая гибель от голода, холода и болезней во время перехода на многие сотни миль, получившего название Дороги слез. Она пролегла по территории нескольких штатов и продолжалось пять лет.
    В 1903 году территория Оклахома и Индейская территория были объединены, возник штат Оклахома. Сегодня индейского населения здесь - всего 8 % (в среднем по стране 1,6 %). Из справочника я узнал, что численность белых переселенцев в Америке в 1700 году составляла всего около 240 тыс. человек. Число индейцев к моменту появления белых на континенте, - по оценкам разных ученых, - колебалось от 15-и до 18-и миллионов человек.
    Без оружия, голыми руками индейцы, а это были опытные и храбрые воины, могли сбросить в Атлантический океан всех незваных гостей, просто сдуть их, словно пушинку с ладони. Но индейцы были простодушны и разобщены, у каждого племени свой язык, свои боги, свои верования и святыни. Итог таков: к 1880-у году численность индейцев едва достигала 250 тысяч человек.
    ...Да, вымирание индейцев было остановлено уже на самом краю, когда до полного исчезновения оставался шаг. Сегодня их, считая проживающих на Аляске, - более пяти миллионов.
    Справедливости ради: подавляющее число краснокожих погибло не от пуль белых переселенцев. Индейцев свели в могилу междоусобная резня и, главное, - болезни, завезенные из Европы. У них не было иммунитета на грипп, корь и все остальные хвори. Но природа сделала свое дело, иммунная система слегка адаптировалась, изменилась, - теперь индеец от гриппа не умрет. Но по сей день коренные жители крайне чувствительные к спиртному. Две-три выпивки превращают человека в законченного алкоголика. Они плохо воспринимают современный фастфуд, сахар для них чистый яд. Поэтому здесь так распространен диабет и кариес.
    Один молодой зубной врач как-то рассказал мне, что он, закончив колледж, много задолжал за учебу. Год обучения стоил шестьдесят тысяч долларов, - и это в провинциальном не самом престижном учебном заведении. Отучившись, он нашел место в стоматологической поликлиники в небольшом городке, но клиентов было немного и заработки весьма скудные. Между тем надо было возвращать кредит. А тут еще вмешались дела сердечные, молодой человек встретил потрясающую девушку, а дальше - семья, ребенок, съемное жилье...
    Деньги уходили, словно вода сквозь пальцы. А на работе дела шли ни шатко, ни валко - клиентура у начинающего врача была невелика. Тогда пришли гениальная мысль открыть стоматологическую практику в индейской резервации. Вот где удалось развернуться во всю ширь, удалять и лечить зубы с утра до вечера. Меньше чем за полгода молодой врач вернул кредит за учебу, который к тому времени составлял четверть миллиона долларов.

*   *   *   *

    Полистав справочник Талсы, нашел парочку магазинов, где продаются носильные вещи и сувениры. Если верить этому изданию, искусство ремесел расцвело в индейских резервациях пышным цветом. Но бумаге верить нельзя.
    Мы с Ритой вошли в довольно просторный "индейский" магазин в центре города, побродили между полок и стеллажей. Вот, например, приличные шерстяные куртки песочного цвета, с индейским орнаментом на груди и спине. Цена довольно высокая. Но это, надо понимать, ручная работа. Вещи как-никак изготовлены лучшими индейскими мастерами ремесленниками. Но почему тогда на этикетке три знакомых слова: "Сделано в Китае".
    Рита вертела в руках фарфоровую лошадку, раскрашенную цветами.
    - М-да, - сказала она и повторила. - М-да... И почему все индейские товары из Китая? Кто мне ответит?
    Продавщица вежливо улыбнулась и вынула откуда-то, кажется, из-под прилавка тапочки из кожи и грубой шерсти. И еще пару статуэток из фаянса, примитивных в своей задумке и исполнении. Орел с расправленными крыльями, сидящий на камне, пытается взлететь. Фигурка индейца, держащего в руках лук и стрелу. Это все, что есть, настоящего, сделанного руками аборигенов. Я спросил о цене, и услышав ответ, - отшатнулся.
    Рита только покачала головой, скорбно сжала губы и купила никчемные шерстяные тапочки, которые позже кому-то подарила. Продавщица объяснила, что индейцы не слишком охотно занимаются изготовлением всяких безделушек. Они вообще не склонны к ремеслам. Поэтому товар с индейской символикой приходится завозить из Китая и других азиатских стран, где к ремеслам относятся уважительнее. Туристы покупают. В конце концов, какая разница, где сделана вещь, - лишь бы цена нравилась.

*   *   *   *

    До десяти утра мы ехали вдоль кукурузных полей, которым не было ни конца, ни края. Иногда попадались пустоши, где бурно разросся клевер или дикая трава, это чистые пары, - поля, давшие в прошлом году урожай пшеницы или кукурузы, в этом году отдыхают. Земле, как и человеку, тоже нужно собраться с силами для новой работы.
    Мелькают сенные сараи, ангары для тракторов и прицепных агрегатов, силосные башни. В тех хозяйствах, что побогаче, вдалеке от дороги, на краю поля, торчат тридцатиметровые опоры, на которых крутятся огромные пропеллеры ветряных генераторов. В стороне от хозяйственных построек - фермерские дома, к ним ведут грунтовые дороги, петляющие по полям. Возле любого дома - это типичная деталь пейзажа - два-три раскидистых старых дерева: липы, вязы или дубы.
    Фермерские дома похожи друг на друга, большие, двухэтажные, обитые не сайдингом, а толстой доской, с мезонином, затейливой башенкой наверху, одной или двумя летними открытыми верандами, цвет предпочитают белый или лимонный. Городить забор или ставить изгородь непринято, - все открыто взгляду.
    Да, заборы здесь не любят даже в городах. Между земельными наделами разных собственников или участками земли, на которых стоят частные дома, заборов с фронтальной стороны не бывает, - так положено. Дом должен стоять на виду, а человек не дикое животное, чтобы прятаться в норе. Я видел немало домов весьма богатых людей: ни один не обнесен забором. На заднем дворе загородки или заборы ставят в тех случаях, если двор граничит с улицей, если хозяева дома держат собаку или имеют бассейн. В этом случае по закону положено поставить ограду: на всякий случай, чтобы случайно не свалились соседские дети.
    Отсутствие заборов - одно из главных отличий здешнего пейзажа от русского, особенно подмосковного, где открытые пространства разрезаны заборами вдоль и поперек на квадратики и прямоугольники. И загородки с каждым годом все длиннее, и все выше.
    Иногда оказываешься где-нибудь за кольцевой дорогой и взгляду не за что зацепиться: ни лесов, ни полей, ни домов: только унылая плоскость забора. Кажется, что ничего кроме этих перегороженных закрытых пространств уже не осталось. А кое-где поверху - еще одна радостная деталь - натянули нитки колючей проволоки. Для завершения картины не хватает только сторожевых вышек по периметру и охранников с овчарками.
    Иногда дорога разрезает надвое какой-нибудь поселок или городишко, здесь из всех благ цивилизации - две-три закусочные, пара бакалейных лавок, где можно купить что-то к столу, магазинчик скобяных товаров и пивная.

*   *   *   *

    Тут зазвонил мобильник, на этот раз голос Павла, литератора, с которым мы вместе работали над сценарием для телефильма, был тих и вкрадчив. После разговоров с ним у меня всегда портится настроение и аппетит. Этот звонок из Москвы застал меня уже после завтрака, подкрепившегося бутербродом и чашкой чая. Поэтому Павлу не удалось испортить мой аппетит, только настроение.
    - У главной героине есть брат. Такой красавчик и вдобавок умный парень. Режиссер говорит, что в этой семье все слишком хорошо, - такого в жизни не бывает. Брат умный и красивый, и сестра тоже. Кстати, много ты знаешь умных и красивых женщин?
    - Немного, но знаю, - я бросил взгляд на Риту, сидевшую справа. - Еще вопросы?
    - Ну, режиссер сказал...
    - Почему он мне сам никогда не позвонит? Все через тебя передает?
    - Он скромный человек. И вообще он тебя боится. Так вот, режиссер говорит: в этой семье все слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Надо сгустить краски. Надо придумать какую-то беду, например, болезнь брата. Точнее, он предлагает нечто гениальное: сделать брата умственно отсталым. Или сумасшедшим. Он болеет, а сестра за ним ходит. У зрителей появится чувство сострадания к героине. Кроме того, брат будет обладать пророческим даром. Например, он молчит целый день, а потом вдруг говорит сестре утробным голосом: "Завтра твой парень попадет под машину". Так и случается...
    - Нет, не пойдет. Умственно отсталый чревовещатель - не пойдет.
    - Но почему? - с болью воскликнул Павел.
    - В съемочной группе и так слишком много умственно отсталых. И прежде всего - твой режиссер. Новые не нужны, уже хватит...
    Я разошелся, даже не заметил, что Павел положил трубку. Кажется, он обиделся. Впрочем, подолгу обижаться он не умел.
    Мы едем дальше. Поблизости от поселка кладбище, обнесенное оградой из чугунных прутьев. Все ровное пространство просматривается из конца в конец: могилы не обносят оградами, трава всегда коротко подстрижена, даже на самых бедных, самых дальних погостах, - старые дубы дают густую тень. Каменные кресты, изредка невысокие надгробья, но чаще всего - небольшие гранитные доски, вкопанные в землю так, что на поверхности остается только полированная плоскость плиты, на ней высечено имя, скорбные даты, иногда - эпитафия.
    Поэтому здешние кладбища создают эффект большого открытого пространства, какого-то особого светлого места, которое приятно посетить, прогуляться, постоять, подумать не о рутине человеческой жизни, не о мышиной городской возне, - подумать о вечности...
    Возможно, кому-то эти картины глубинки Среднего Запада могут показаться скучными и однообразными, но, поверьте, - в них есть свое непередаваемое очарование и колорит, особенно ранней осенью, "индейским летом", когда видно далеко, воздух свеж и прозрачен, напоен запахами убранных полей, распаханных прерий, впитавших в себе солнце и тепло лета, уходящего на дальний юг, в Луизиану и Техас.
    Заметив желтый щит, на котором нарисована фигурка человека с удочкой и рыба, мы притормозили. Сверху написано: "Не пропусти - "Незабываемую рыбалку". Я вопросительно посмотрел на Риту: кажется, на здешней рыбалке она еще не была. И, честно говоря, не думал, что Рита проявит хоть какой-то интерес к ловле рыбы, но ошибся.
    - Поехали, посмотрим...
    Может быть, ей хотелось поймать на удочку какую-нибудь рыбешку, может быть, разыгралось любопытство. Но, подозреваю, Рите, собиравшей материал для романа о здешней жизни, неожиданно пришла идея, - а идеи ее всегда посещали неожиданные и яркие, - одну из сцен развернуть где-нибудь на природе. А что, неплохая декорация для лирической драмы: утро, река, туман...
    Возле плакучей ивы, склонившейся над водой, обливается слезами прекрасная девушка: американский вариант Золушки. А к ней со своими утешениями уже спешит на своем белом "Мустанге" прекрасный принц. Да, неплохо... Вечно живой сюжет.

*   *   *   *

    Мы свернули направо, проехали мили полторы вдоль кукурузного поля и оказались перед загородкой и распахнутыми настежь воротами. Поставили машину возле одноэтажного дома с плоской крышей, будний день - посетителей почти нет, кроме нашей всего четыре машины. Тишина, людей не видно. Впереди луг, на другом его конце, у реки, старые липы и плакучие ивы исполинских размеров.
    Рита вошла в дом, а я задержался. В багажнике лежали наши спортивные сумки с разными мелочами, их надо взять с собой. Красная сумка Риты вдвое больше моей и тяжелее. Я вытащил из нее и переложил к себе большое махровое полотенце, чтобы женщине было легче нести. Прихватил два раскладных стула в нейлоновых чехлах.
    С обратной стороны дома, навес, под которым пара плетеных кресел. На цепочках подвешены поилки для птиц, похожие на большие бутылки газировки, наполненные розовой подслащенной водой. Возле них - целая стайка колибри. Птички крошечные, с палец, но размах крыльев большой. Они неподвижно висят в воздухе, длинными клювами достают до нижней части поилки. Этих птиц много на юге и на Среднем западе, но изредка видел их и в северных штатах.
    Внутри помещался магазинчик, где можно купить кучу вещей с рыболовной символикой, от маек до утепленных курток, а также удочки, блесну, высокие прорезиненные сапоги... За прилавком скучала приветливая женщина лет шестидесяти, она же - хозяйка "Незабываемой рыбалки".
    Мы разговорились, Барбара Андерсон рассказала, что эта земля принадлежала еще ее прадеду, но тогда земли было гораздо больше. Все окрестные поля, - были его собственностью. Фермерское хозяйство разорилось во время Великой депрессии 20-30-х годов прошлого века, земли были распроданы. Но остался большой кусок вот этой живописной равнины, примыкавшей к холмам. Речка берет начало в пещере, течет дальше на запад по равнине.
    Вода идет из-под земли, она прозрачна, как слеза и холодна, как лед. Попробуйте войти в воду, судорога сведет ноги. Идея создать здесь рыбью ферму и выращивать форель, живущую именно в чистой, проточной и, как правило, очень холодной воде, пришла в голову отцу Барбары. Он сделал два искусственных водоема, примыкающих к пещере, откуда вытекает река, - это два рукава реки, довольно узкие, всего метра три шириной, бетонированные.
    Течение такое быстрое, что вода не замерзает там даже в самые холодны зимы. Форель там живет и размножается. Часть рыбы идет на продажу, часть выпускают в реку, - на радость рыбакам. Дела идут неплохо, особенно летом, когда в выходные люди приезжают семьями. Останавливаются на ночлег, разбивают палатки, чтобы посидеть вечернюю зорьку на берегу с удочкой. Зима и весна здесь - мертвый сезон. Больших доходов с этого бизнеса не получишь, но и жаловаться грех.
    Мы купили два билета по двадцать пять долларов, разрешающих лов рыбы, взяли в аренду две удочки. И еще купили кое-что по мелочи: банку червей, пару маек - на память. К билетам Барабара выдала нам листки бумаги с номерами. Их надо приколоть на бейсболку или на рукав. Бывает, наезжают с проверкой полицейские или частные охранники, следящие за порядком в округе. (Правда, ни полицейских, ни частных охранников мы в тот день не заметили). Надо, чтобы номера были видны издали - тогда полицейские не станут беспокоить.
    Мы вышли на воздух и направились к реке.
    - В России полно мест, где никому в голову не придет брать с человека деньги только за то, что он поймал на удочку пару пескарей, - сказала Рита. - Просто не все водоемы в стране стали частными.
    - Здесь тоже самое. Большинство водоемов - собственность государства. Но, чтобы ловить в них рыбу, - нужна лицензия. Это долларов 40 - 50 за сезон. Чтобы собирать грибы тоже нужна лицензия. Хотя мне лично не знакомы американцы, увлекающиеся этим занятием. Они в грибах не разбираются. И собранные в лесу грибы есть не станут, - боятся отравиться. По грибы ходят эмигранты из бывших республик СССР. Но эти люди экономят на лицензии. Действуют на свой страх и риск. Случается, - налетают на штраф. А это долларов 500. Штрафы в каждом штате свои.

*   *   *   *

    Мы прошли к холмам, заглянули в пещеру, где брала начало река. Затем вернулись, прошли вдоль искусственных рукавов реки, длинных бетонированных желобов шириной в три метра. Желоба неглубокие, от силы метр.
    Мальчик лет десяти, оставленный на пару минут без отцовского присмотра, стоит на мостике через искусственную речку, в руке булка с изюмом. Он смотрит на воду, в которой кишмя кишит форель, рыбам тесно в воде, - так их много. Сунь туда руку - и точно схватишь одну за хвост. Мальчик садится на корточки, перекладывает из ладони в ладонь булку и борется с желанием бросить в воду кусочки хлеба. Вечно голодная форель ждет подачки. Мальчик поднимается и уходит, рыбам ничего не достается.
    Детям внушают простые истины: нельзя кормить рыб и диких животных. Нельзя прикасаться к зайчонку, ежу или черепахе, которая заползла на задний двор дома. Сын никогда не прибежит к отцу с криком: "Папа, я поймал ежика". Здешние дети знают не так много запретов, им позволено очень многое. Но дикие животные, рыбы, птицы - это не игрушки. На них можно только смотреть.

*   *   *   *

    Доводилось бывать во многих зоопарках. Последний раз долго стоял возле совсем молодого медведя гризли. Если по прямой, посетителей зоопарка отделали от медведя шагов десять-двенадцать. Перед зрителями металлическая загородка по пояс взрослому человеку, за ней глубокий ров, - это чтобы мишка не перебрался на эту сторону. И все - больше никаких препятствий, металлических сеток, прутьев ограждения или толстого стекла.
    Впереди медведь, который качается в гамаке, сделанном из веревки в три пальца толщиной. Он высовывает язык, словно передразнивает зрителей. Есть у медведя своя пещера, где он, утомленный вниманием, отдыхает после обеда, есть свой бассейн.
    Отличие от наших зоопарков даже не в отсутствие железного забора, а в том, что посетители не пытаются кормить зверей, никто не бросает медведю или жирафу конфеты, печенье или хот доги, которые продаются на каждом шагу. На видных местах не развешаны таблички: "Кормить зверей строго запрещается", в них нет надобности, и полицейских в зоопарке не встретишь, и охраны не видно, - просто никому в голову не приходит - подкармливать зверей булками или конфетами.
    В одном русском зоопарке я видел как два парня, лет под тридцать пытались бросить медведю батон белого хлеба. От зверя парней отделял турникет, высоченный забор из железных прутьев, железная сетка, натянутая на рамку, и стеклянная стена. Ну, многие посетители старались забросить за препятствие конфеты или объедки бутербродов, - не получалось, слишком высоко.
    Но эти два персонажа, вдохновленные вниманием девушек, проявили настоящее упорство. Они вставали на турникет, забирались на плечи друг другу, - и бросали, бросали... И все это при большом скоплении народа, под одобрительные крики "болельщиков". Парни все-таки добились цели: со сто первой попытки закинули медведю грязный искрошенный батон.

*   *   *   *

    Мы побродили вдоль реки, заметив только пару рыбаков на другой стороне, пошли дальше по течению и выбрали хорошее место в небольшой заводи, на песчаном берегу под ивой, разложили стульчики и забросили удочки. Течение быстрое, но в заводи вода - гладкая, словно зеркало. Она прозрачная, какого-то непередаваемого изумрудного цвета, словно подкрашенная зеленкой.
    Хорошо видны длинные водоросли, течение реки расчесывает их, путает и снова расчесывает. Рита молчала, смотрела на воду, на поплавок. Кажется, она без слов поняла, рыбалка - это не утилитарное, а поэтическое занятие. Ее высший смысл - молчаливая созерцательность, чувство общности с природой, интуитивное постижение внутреннего мира человека, самого себя, - а не число пойманных рыбешек. Да, Рита все-таки натура поэтическая, - подумал я.
    Видимо, в эту минуту ее душа жила мечтами, поэзией окружающей природы. Я молчал, смотрел на реку. Минута шла за минутой... Поплавок безжизненно болтался на водной глади. Я перевел взгляд на Риту и подумал о том, что поспешил с выводами о женской поэтической натуре и единении с природой. Рита, надвинув на глаза панаму с широкими полями, дремала на своем стуле. Точнее, глубоко спала.
    Я не решился ее будить, честно говоря, и ко мне не пришло поэтическое настроение, которого так ждал. Тянуло в сон. И если бы не далекие раскаты грома, я бы последовал примеру Риты: смежил веки и...

*   *   *   *

    Гроза началась раньше чем я думал, на песок упали первые тяжелые капли, Рита проснулась. Вытащила из сумки нейлоновую куртку и поспешила укрыться под ивой. Я последовал ее примеру. Стоял, прижавшись плечом к стволу. Теплый проливной дождь пролился на холодную руку, и произошло маленькое чудо, - вода изменила цвет, за пару минут сделавшись из насыщенной изумрудной - абсолютно белой. Я не знаю, чем объяснить этот феномен.
    Не раз теплый дождь заставал меня у какой-нибудь речушки. Но никогда не наблюдал, чтобы цвет воды менялся, да еще таким, самым причудливым образом. То ли вода, выходящая из пещеры, содержала какие-то элементы, способные изменять ее цвет при резком перепаде температуры, то ли есть другое объяснение, - не знаю. Никогда больше не видел подобного мистического превращения.
    Мы стояли и смотрели, как мимо быстро движется широкая молочная река, а в ней шевелятся стебли зеленых водорослей. Рита поглядывала то на белую реку, то на меня, словно ожидала какого-то объяснения. Но я только пожал плечами.
    - Бывает же такое, - сказала Рита. - Чудеса...
    - Чудеса, - повторил я.
    Да, ради этого зрелища стоило завернуть сюда и провести на берегу хоть целый день. Дождь сделался мельче, ослаб. Река тут же начала менять цвет, потемнела, стала как будто серой, подернулась поверху туманной дымкой. Я сбегал к оставленной сумке за камерой, успел щелкнуть несколько фотографий. А иначе, - если расскажу кому об этом приключении, - не поверят.

*   *   *   *

    Дождь кончился, мы снова закинули удочки, после обеда выудили трех форелей, выпотрошили, очистили и зажарили на решетке гриля. Несколько таких грилей и железных корзин для мусора беспорядочно расставлены вдоль обеих берегов.
    Когда под вечер снова заглянули в магазин, Барбары там не было. Вместо нее хозяйничал племянник, рыженький парнишка лет девятнадцати. Он учится в колледже, один летний месяц проводит у тетки, стоит за прилавком в магазине и вообще по хозяйству помогает. Почему река меняет цвет, он не знал. Мы вернули удочки, сели в машину и уехали.
    Рита зажгла свет в салоне, склонилась над блокнотом.
    - Придумала новую сцену для своей книги?
    - Точно, - кивнула Рита. - Моя героиня голая купается в такой вот молочной реке. Мне и самой хотелось, ну, голой искупаться... Обожаю холодную воду.
    - Чего было стесняться: свои люди. Я бы отвернулся.
    - Врешь, - Рита погрозила пальцем. - Вот в это я не поверю. Но я не стеснялась. Просто полотенца не было на месте. Посмотрела в сумке, а его нет. Видимо, оно где-то в машине осталось. Вот поэтому, - из-за полотенца, - я и не полезла в воду. Жаль.
    Захотелось выругаться, но я смолчал. Не стал рассказывать, что это полотенце лежало рядом, в моей сумке. Не везет, так не везет.

*   *   *   *

    Мы ехали с севера на юг по местной двухрядной дороге, стараясь не превышать разрешенную здесь скорость - сорок пять миль. Впереди в ста милях южнее цель поездки - город Джефферсон-Сити с населением 43 тысячи человек. Этот маленький городишко - столица большого штата Миссури.
    Там живет один мой давнишний приятель, выходец из России Яков, по-здешнему Джейкоб. Накануне мы созвонились, я сказал, что буду в тех местах и, возможно, заеду.
    Ясный солнечный день не сулил неприятных сюрпризов.
    - Что это? - Рита показала направо. - Кажется, туча или облако... Но какое-то странное.
    Я бросил взгляд направо, - и вправду небо на горизонте потемнело.
    - Наверное, гроза собирается. Но это далеко...
    Дорога полупустая, по обе стороны кукурузные поля с искусственным орошением. Голос Риты отрывает меня от благостного пейзажа.
    - Смотри, эта штука стала ближе.
    Поворачиваю голову. На горизонте уже отчетливо различим темно-серый столбик, соединяющий небо и землю. Он узкий, чуть расширяется кверху и следует по чистому полю параллельным с нами курсом. Ориентировочно до объекта миль двадцать-тридцать, даже дальше. Этот столб, соединяющий небо с землей, высотой примерно триста-четыреста ярдов (метров).
    - Точно - гроза. Но она пройдет стороной.
    Впрочем, я просто хотел успокоить себя и Риту. Если сказать правду, - а говорить правду не хотелось, - с большого расстояния торнадо только кажется маленьким, на самом деле высота "хобота" может достигать километра, даже полутора, а диаметр воронки внизу - от тридцати до трехсот метров.
    Инстинктивно давлю педаль газа, хотя понимаю, что на машине по этой дороге от торнадо не уйти. Здесь выжмешь не больше 80-и миль, а скорость "средненького" урагана обычно 130 - 150 миль в час, но иногда может превышать 700 миль в час. Если Богу угодно, чтобы наш Jeep и эта громадина где-то встретились, - что ж, так тому и быть. От судьбы не уйдешь.
    И все-таки, наше торнадо, - если судить на глазок, - гораздо меньше и медленнее, а значит, слабее тех гигантов, о которых недавно рассказывали в новостях. Но от этого не легче. Если встреча все же состоится, и мы окажемся в эпицентре, - шансы на выживание невелики. Даже ураган средней силы поднимет нашу полуторатонную машину словно щепку, протащит за собой и бросит вниз с высоты птичьего полета.
    Десять минут назад мы проехали мост над речкой. Можно свернуть и укрыться под тем мостом. Но если верить GPS, впереди скоростная автострада, она проходит над нашей дорогой, значит, и там будет мост. Я поглядываю на торнадо, старясь понять, в какую сторону оно движется. Но угадать нельзя: что эта штука может менять направление движения, причем очень быстро.
    - Что это такое? - Рита волнуется и не пытается это скрыть. - Торнадо?
    - Не вижу без очков.
    - Что тебе мешало их купить? Господи... У него очков нет. Это все-таки торнадо... Мне страшно.
    - Обычное явление в это время года, - стараюсь говорить спокойно. Хочется выглядеть сильным и хладнокровным, но голос выдает беспокойство. - Ничего страшного. В год на Среднем западе происходят многие сотни торнадо. Они даже строгому учету не поддаются. Может быть, их тысячи. Пару раз я уже видел такую штуку. И еще жив.
    Что-то изменилось в природе. Солнце исчезло, над землей во всю ширь раздвинулась высокая сплошная облачность, будто небо замазали светло серой краской. На этом фоне темным продолговатым пятном выглядит смерч. Небесный свод над ним ниже, и тучи висят настоящие, тяжелые, совсем не те, что застыли в высоком небе. Там, где столб торнадо визуально сливается с небом, видны короткие и частые вспышки электрических разрядов. Молнии слабые и тусклые, они высоко.
    Свинцовые тучи перемещались вместе с колонной торнадо. Впрочем, очертания торнадо меняются на глазах. В основании, на границе с землей вихрь сделался тоньше, он плавно расширяется наверху и напоминает уже не колонну, а воронку. Ветер налетел неожиданным порывом, ударил с такой силой, что машина качнулась, как утлая лодочка от удара волны. Через несколько секунд новый удар, еще сильнее.
    Я бросил взгляд на Риту. На застывшем бледном лице горели ярко алые губы.

*   *   *   *

    Шоссе опустело. Ни машины, ни человека.
    - Я говорила, что надо было ехать по другой дороге, - сказала Рита. - Ехать по шоссе, а не этому жалкому проселку. Смотри, вот там, справа, несколько домов...
    Действительно, на краю поля сгрудились небольшие домики с мезонинами. Если съехать с асфальта и взять наискосок, прямо по грунту, мы будем там минуты через три. Но по опыту знаю, что местных жителей через радио, телевидение, стационарные и мобильные телефоны предупреждают о смерчах заранее. И времени до подхода стихии остается достаточно, чтобы спуститься в подвалы собственных домов или добраться до какого-то общественно убежища, если дело происходит в городе или поселке, а своего подвала нет.
    Может случиться так: мы приедем к тем домам, а дверь открыть некому, хозяева давно сидят внизу и ничего не слышат. Что тогда делать? Только молиться. Поворачивать к мосту будет поздно.
    - Вон, посмотри... Еще один.
    На другой стороне дороги, у самого горизонта небо набухло темными тучами. В их окружении по равнине медленно ползет другой темный конус. Видны дальние всполохи молний. Кажется, второй торнадо слабее и не так опасен, как первый. К тому же он далеко. Впрочем, на взгляд определить силу торнадо непросто. В машине прохладно, работает кондиционер, но мне жарко, на лбу проступают горячая испарина.
    - Ничего страшного, - говорю я. - Ничего... Господи, обычное дело. Летом тут всегда так.
    - Может быть, дело обычное, - кивает Рита. - Но именно сегодня мне умирать не хочется. Вот если бы отложить это событие. Лет на тридцать. Или сорок. Да, я бы не возражала...
    Она смеется, а на глазах закипают слезы. Они повисла на ресницах, побежали по щекам, оставляя блестящие полоски. Никогда не видел, как Рита плачет. Почему-то мне казалось, что красивые женщины вообще физически не способны плакать. Они заставляют плакать мужчин. Но это лишь короткий миг Ритиной слабости, слезы быстро высыхают.
    - Только спокойно, нам ничего не угрожает, - говорю я.
    Напрасно я трачу слова, Рита видела в телевизионных новостях, ужасающие репортажи о торнадо и разрушениях. А прошлое лето было особенно щедрым на ураганы.
    Дальний торнадо, кажется, идет мимо. А вот тот, что ближе, точно направляется к нам, и очень быстро. Ветер несет пыль и мелкий мусор, на стекло падают крупные дождевые капли. Ничего, нам нужно всего минуты две-три, чтобы добраться до моста.
    Вглядываюсь в даль, но ничего не вижу. Потемнело, словно наступил вечер. Порывы ветра с силой толкают машину. Рита смотрит направо и закрывает лицо руками. Мне смотреть в ту сторону не хочется. Периферическим зрением замечаю: справа милях в десяти от нас уже не видно ни неба, ни земли. На нас движется темная стена. На машину обрушиваются потоки воды. Я смотрю на дорогу, смотрю на GPS. Судя по схеме, что выведена на экран, мост в двух шагах, но его почему-то не видно.
    Мост появляется, словно призрак, ниоткуда. Справа от него какой-то ангар и приземистый домик. Мы заезжаем под мост, здесь десятка полтора автомобилей, но людей не видно. Выскакиваем из машины, бежим между бетонными опорами. Ветер сбивает с ног. Карабкаемся вверх на откос, туда, где широкая плоскость моста ближе всего к земле.
    Сюда торнадо не доберется. Люди молча сидят на земле, наблюдая за нами. Теперь мы в безопасности, Рита садится. Я устраиваюсь рядом, перевожу дух. Но страх не отступает. Хочется очутиться в спальне своей квартиры, залезть под одеяло, закрыть глаза и прижаться щекой к плюшевому зайчику. Рядом со мной мексиканец средних лет, он крестится и, как у них принято, целует ноготь большого пальца. Говорить невозможно, это шумят потоки воды, которые катятся вниз, свистит ветер, темно. Через три минуты ливень заканчивается. Дорога затоплена водой. Снова светлеет. Приходится сидеть и ждать, когда уйдет вода.
    Еще минут через десять минут мы спускаемся вниз. Теперь можно не торопиться. Небо почти очистилось. Ангар и будка осталась стоять, где стояли. Торнадо прошел рядом, не коснувшись нас, только напугало. Темная полоса ненастья убегает куда-то на восток. Второй смерч тоже исчез, будто и не появлялся.
    Мы следуем дальше, обсуждая наше приключение. Впереди точно посереди дороги, на фоне серого неба появляется широкая яркая радуга, похожая на огромный мыльный пузырь, который выдула из себя матушка земля.

*   *   *   *

    Мы оказались на месте раньше назначенного времени, поставили машину на стоянке и прошлись по главной улице Джефферсон-Сити, где полно магазинчиков и семейных ресторанов. Дома красного и желтого кирпича, в основном трехэтажные, построенные в конце 19-го начала 20-го века. Но есть и старинные, 18-го и начала 19-го века, на фасадах попадается изображение лилии, - французская гербовая фигура.
    Некогда эти земли принадлежали Франции, но были проданы за бесценок Наполеоном Бонапартом, нуждавшемся в средствах для похода на Россию. Я поделился весьма скромными историческими познаниями с Ритой, даже вытащил старую записную книжку, в которую записывал интересные факты и цифры. И прочитал: Наполеон продал американцам более двух миллионов квадратных километров земли на сумму 23 миллиона долларов. Примерно семь центов за гектар.
    - Не берусь судить, каким он был полководцем, - сказала Рита. - Говорят, гениальным. Хотя... Главные сражения почему-то проиграл. И бизнесмен из Наполеона, мягко говоря, как из грязи пуля.
    Мы остановились, залюбовавшись открывшимся видом: одним концом улица упирается прямо в реку Миссисипи, а над городом, словно гора Эверест, нависает серый купол Капитолия, здесь заседает местное законодательное собрание, по совместительству здесь же главный административный центр, где размещены мэрия и суд.
    Кажется, Капитолий виден с любой точки, - такой он огромный, честно, не знаю, какой выше: купол вашингтонского Капитолия или этот. И каким причудливым образом, с какой целью этот маленький городок родил такого гиганта - тоже загадка.

*   *   *   *

    Мы вошли в адвокатскую контору, где работал Яша, но он еще не освободился. Выскочил к нам, провел за собой в небольшой зал, разделенный на небольшие отсеки пластиковыми перегородками, достающими до плеча. Усадил нас за письменный стол и принес два бумажных стаканчика с кофе. Он долго смотрел на Риту, хотел сказать что-то приятное, но ничего не придумал, хотя парень сообразительный и говорить приятные вещи умеет, - и убежал. Мы сидели молча, пили кофе и ждали, когда освободится Яша.
    Из-за перегородки доносились голоса, мужской, - низкий и хриплый, будто человек страдает тяжелой простудой. И женский голос, тихий и мягкий. Голоса были так близко, что казалось, - перегородки вовсе нет. Вопросы разные, о финансовом положении, болезнях, работе. Я встал, заглянул за перегородку.
    Белый мужчина, средних лет, то ли адвокат, то ли помощник адвоката, разложил на столе бумаги и заполнял их, ставя галочки или записывая ответы женщины. Мужчина был могучего сложения, рукава рубашки закатаны по локоть, обнажены мощные волосатые предплечья и тяжелые кулаки. Физиономия свирепая, заросшая густой щетиной. Посетительница, черная худая женщина лет шестидесяти, одетая в теплое не по погоде пальто, немного нервничала: она часто смаргивала и, волнуясь, комкала в руках клетчатый платок.
    Я снова сел на место и стал смотреть в пространство.
    - Что там? - едва слышно прошептала Рита.
    - Ничего особенного. Адвокат помогает женщине заполнять бумаги.
    Наступила звонкая напряженная тишина. Кажется, что слышно тиканье часов, висящих на ближней стене. В этой тишине как-то особенно зловеще прозвучал хриплый мужской голос.
    - Вы купили землю на кладбище?
    - Простите...
    - Ну, землю, под могилу. Участок, где вас похоронят?
    - Нет. К сожалению, нет. А надо?
    - Надо, - прохрипел адвокат. - По крайней мере, желательно.
    - Я постараюсь, - женщина отвечала неуверенно. - То есть я постараюсь купить... Хотя бы в кредит.
    - Да, придется, - прохрипел адвокат. - Вы работали на железной дороге?
    - Нет, не работала. А это обязательно?
    - Это как раз необязательно. Вы оплатили свои похороны?
    - Нет, не оплатила. Это надо сделать?
    - Желательно, - голос звучал зловеще.
    - Но я еще не собираюсь умирать... Я ведь не больная, ну, не так больна, чтобы меня закопали...
    Я продолжал смотреть в никуда. Рита, сидевшая рядом, расплескала кофе и побледнела. Она хотела что-то сказать, но я прижал палец к губам.
    - Понимаю, - но так надо, - хрипел мужчина. - Вы купили гроб?
    - Кому?
    - Себе. Кому же еще.
    - Нет.
    - Надо купить. Ничего не поделаешь: надо.
    - Но у меня и места в комнате нет, чтобы его поставить. Господи, я все время буду спотыкаться о свой собственный гроб. Я не смогу так жить. Поймите, я не суеверная, но трудно спать в комнате, где стоит твой гроб. И под кровать его не засунешь. Не войдет он.
    - Не нужно хранить гроб в комнате, - сказал мужчина. - Пусть стоит в похоронном бюро. Или еще где, не важно. Гроб надо оплатить и иметь на руках квитанцию об оплате.
    Тут появился Яша и увел нас на улицу.
    - Это наш адвокат работает с клиентом, - сказал он. - Женщина, у которой ухудшилось здоровье, оформляет разные социальные льготы. Квартиру в муниципальном доме, за которую она будет платить центы, плюс талоны на питание и прочее. Заботы о женщине возьмут на себя власти штата и государство. Но, чтобы все это получить, часто требуют, чтобы человек позаботился о своих будущих похоронах. Купил место на кладбище и все такое... Что делать, мы смертны. Иначе и эти расходы достанутся штату. А его бюджет не резиновый.
    Мы перекусили в кафе, рассказали об утренних приключениях.
    - Да, торнадо вас пожалел, - улыбнулся Яша. - За это лето по территории штата прошли три мощных урагана. Последний, самый сильный, совсем недавно. Мне кажется, сидя под мостом, вы не поняли, что такое сила настоящего торнадо. Поехали, я кое-что покажу... У меня знакомый живет, точнее жил, в поселке... Тут полчаса езды. Сами все увидите.
    - И где теперь ваш знакомый? - Рита подняла глаза к небу.
    - Нет, с ним все в порядке, - ответил Яша. - Но возвращаться на прежнее место он не хочет. После того, что случилось.

*   *   *   *

    До горизонта, насколько хватало обзора, земля была усеяна обломками досок, битым кирпичом, кусками кровельного покрытия. Ветви на деревьях, которым удалось устоять, были обломаны почти у самого основания, на стволах не было коры.
    - Пришли спасатели, первым делом расчистили дороги, чтобы могли подъехать машины "скорой помощи" и пожарники, - рассказывал Яша, оживленно жестикулируя. - Одновременно другая группа спасателей начала работу в местной начальной школе. Старшеклассники здесь не учатся, они ездят в школу за пять миль отсюда. Поселок-то небольшой. К школе мы сейчас не подъедим, это в самом центре, там все завалено. Местами рухнули кирпичные стены школы, обвалилась кровля. Шел дождь, наступила ночь.
    Спасатели кое-как пробились к школе, точнее тому, что от нее осталось: одна внешняя и две внутренние стены. Наскоро расчистили завалы и обнаружили то, что искали: вход в подвал. Доставали оттуда детей, передавали их друг другу из рук в руки по цепочке. На дороге ждали автобусы. Спасатели установили генераторы и прожекторы. Картина напоминала конец света. Ливень, люди, построенные цепью передают друг другу спасшихся детей.
    - Вот это ужас, - Рита дико озиралась по сторонам, словно воссоздавала в воображении картину происшествия. - Наверное много погибших?
    - Только один человек, старушка. Когда приближается торнадо в поселках и городах надрываются сирены. Их трудно не услышать. Но у той старушки как раз кончилась батарейка в слуховом аппарате. Когда вернулась ее дочь, уже после торнадо, от дома не осталось ничего. И от старушки тоже. А мальчика семи лет торнадо отнес на пять миль и опустил на землю. У ребенка пара синяков - и все. Такие дела...
    Между двух голых стволов был зажат корпус зеленого автомобиля. Стекол нет, покрышка на одном из колес искромсана в лапшу, будто бензопилой порезали. Корпус помят, в нем множество мелких отверстий, будто машину изрешетили из пулемета. Это камушки, набравшие скорость торнадо, врезались в кузов автомобиля и прошивали его насквозь.
    Мы выезжаем на перекресток и останавливаемся, впереди нет асфальта. Торнадо в этом месте срезал дорожное покрытие и утащил с собой.
    Пейзаж настолько ужасен, что кажется, будто попал в эпицентр атомного взрыва или присутствуешь на съемках фантастического боевика. Руины домов, деревья без коры и ветвей.
    - Местный священник тоже не слышал рев сирены, - сказал Яша. - Он принимал ванну, когда налетел торнадо. Он увидел, что стены зашатались. Выскочил из ванной, стал вытираться полотенцем. Надел халат, вышел за порог. А дома, в котором он жил, уже нет. Осталась кабинка ванной комнаты и дверь. Вокруг до горизонта - пустыня, заваленная обломками домов. На месте церкви - груды кирпичей. И удаляющийся торнадо. Да, все-таки Бог есть...

*   *   *   *

    Сворачиваем на соседнюю улицу. Здесь стоит пикап, мужчина и женщина бродит среди развалин. Мы подходим, здороваемся. Кристина и Дик приехали сюда из соседнего поселка, где живут у родственников. Возможно, сегодня последний день, когда еще можно поискать что-то из своих вещей. Соседи приезжали вчера. На окраине, в миле отсюда, они нашли металлическую тумбу, в которой хранили семейные альбомы и кое-какие мелочи. Повезло. А другие соседи нашли свою кошку, живую.
    - Из-за дома мы не переживаем, мы уже получили страховку, - сказала Кристина, и вдруг замолчала, достала салфетку и вытерла набежавшие слезы. - Но мы потеряли столько памятных вещей. На диске компьютера был архив семейных фото, видео. Родители, дети... Мы надеемся найти хоть что-нибудь... Но ничего нет.
    Мы едем дальше. Рита молчит, подавленная зрелищем разрухи и запустения. Яша объясняет, что поначалу местных жителей перевезли в соседний городок, там большая школа с концертным и физкультурным залом. Места хватило. По закону все дома должны быть застрахованы. Это обязательное условие для домовладельца. Если что случиться, люди не останутся на улице. Не будут скитаться по родственникам или искать съемное жилье.
    Уже на следующий день, без бумажной волокиты, страховщики перечислили пострадавшим деньги за утерянное имущество. Люди могли сразу начать поиски нового жилья, купить дом и справить новоселье. Рынок недвижимости большой, выбор есть всегда. Поэтому после самого масштабного стихийного бедствия на руинах дома на увидишь людей, рвущих на себе волосы или посыпающих голову пеплом. Потеря дома не превращается в трагедию всей жизни.
    Застрахованы и автомобили. В 2012 году во время сильнейшего урагана "Сэнди" в штатах Нью-Йорк и Нью-Джерси утонули или были повреждены более 200 тысяч автомобилей. Их владельцы в течении двух дней получили компенсации и купили новые машины. Со всей страны везли машины в Нью-Йорк, поэтому дефицита не возникло.
    Помню телефонный разговор с приятелем из Нью-Йорка, его машина утонула, через пару дней он пришел в салон, чтобы купить новую. "Ты не представляешь весь этот ужас: мне пришлось полдня стоять в очереди, - сказал он. - Стоять в очереди, чтобы купить машину. Это же дикость несусветная. Менеджер, сказал, что в этот день он продал 30 автомобилей. Столько он обычно продает за месяц". Вот, собственно, и все неудобства: полдня отстоять в очереди.
    - Где все население? - спросила Рита.
    - Прошло собрание жителей, - сказал Яша. - Никто из них не захотел возвращаться обратно. Такого страха натерпелись. Эти руины оставили, чтобы люди могли приехать, поискать свои вещи. Через день-другой придет тяжелая техника. От поселка останется ровное поле.

*   *   *   *

    Мы возвращались обратно другой дорогой. На отшибе увидели небольшой полуразрушенный дом, возле него штабель досок, укрытых пленкой, оконные рамы. Темнокожий мужчина лет тридцати с небольшим копался возле входной двери. Мы остановились, подошли. Мужчину звали Томасом, после развода с женой он уже три года живет один. В день, когда пронесся торнадо, он спал дома. Сквозь сон слышал вой сирены, но не проснулся, устал после ночной смены на фабрике.
    Он провел нас в комнату, стены пол и потолок были в целости. И мебель не пострадала. Вот этот самый диван, на котором спал Том в тот проклятый день. А вот... Он показывает на стену, где висит репродукция картины. Богородица в полный рост, на заднем плане пустошь и песчаные холмы. Репродукция под стеклом, обрамлена вычурной золотой рамой. Во время урагана картина даже не упала с гвоздя. Видно, что хозяин человек набожный. В спальне на старомодном комоде - фигурка мадонны. Над кроватью - массивное распятье.
    Чудеса. Возможно, это распятье или картина в золотой раме спасла жизнь хозяину дома. Том в это верит.
    Он проснулся, когда налетел ураган. Шум, вой ветра, грохот, от которого заложило уши. За окном темнота, будто наступила ночь. Он упал на пол и закрыл голову руками. Это продолжалось двадцать секунд. Шум закончился, будто выключили звук. Том не успел даже испугаться. Он встал, вышел из дома и не поверил своим глазам. Поселка не было. Торнадо пронесся, оставив после себя руины и пыль.
    - Я не хочу уезжать, - сказал Том. - Да и некуда. Я ведь не застраховал дом, - вот в чем штука. Но штат выделил мне эти доски и рамы, бесплатно. Поэтому я все буду чинить сам.
    - А не страшно одному оставаться? - спросила Рита.
    - Боюсь только урагана. Но два раза на одно место он не возвращается. Хотя... Черт его знает.
    Мы сели в машину и поехали обратно. Я посмотрел в зеркальце, Том стоял на дороге и махал нам рукой.

*   *   *   *

    Проездом мы оказались в Сент-Луисе, штат Миссури. От этого города никуда не денешься, если едешь с юга на север, кажется, все дороги сходятся здесь. На вечер субботы через знакомого Юрия Зоркина посчастливилось купить билеты в оперный театр. Сюда привезли из Нью-Йорка с Бродвея известный мюзикл "Джерси Бойз". В кассах билетов уже не осталось - распроданы еще начала гастролей, но Юра, заядлый театрал, не пропускавший ни одного мало-мальски значимого представления, - сам предложил свои услуги. Позвонил и сказал, что три билета уже греются в жилетном кармане.
    Мы не виделись пару лет, и сейчас встретились за час до спектакля. Он сел к нам в машину, по дороге поделился новостями, и немного рассказал о себе. До эмиграции Зоркин работал администратором в областной филармонии, - а это несладкий хлеб. Нервы, сидячая работа, много кофеина и мало положительных эмоций. Когда до инфаркта оставался один шаг, - так сказал врач, - Юра развелся с женой и подал документы на эмиграцию.
    С тех пор прошло двадцать лет...
    За океаном, пожив в разных городах и сменив множество профессий, Юра нашел свое призвание. Теперь он обосновался в центре города, что очень удобно, - рядом все его клиенты, - и выгуливает чужих собак. Денежных людей немало, - американцы любят животных трогательной беззаветной любовью, но не всегда находят время, чтобы с ними гулять. У Юры есть и время, и желание.
    Жизнью своей он доволен, - врач еще в Москве советовал найти подвижную работу на свежем воздухе. Прогуливаться с собачками - как раз то, что требуется для укрепления здоровья. Всегда в движении, всегда в хорошем тонусе, всегда на ногах. Юра выглядит моложе своих шестидесяти, ни фунта лишнего веса, цвет лица как у новорожденного. И наличные водятся. Поэтому свободное время он отдает другому любимому занятию, - посещает спектакли и концерты.
    Он с интересом разглядывал Риту, стараясь понять, что связывают меня с этой молодой и красивой женщиной, - платонические отношения или нечто большее, - и не понимал. Только морщил лоб и плотоядно облизывался.

*   *   *   *

    Возле оперного театра, уникального здания постройки конца 19-го века, которое своим внутренним великолепием может конкурировать с Большим театром, уже толпились люди, предвкушающие зрелище. Всем известные бродвейские постановки, в том числе мюзиклы, где несметное множество декораций, - возят по стране. Чтобы люди, живущие в где-нибудь в Канзасе или Луизиане не чувствовали себя оторванными от жизни культурных столиц.
    Мы приехали на машине, - и это была ошибка. Лучше воспользоваться такси или общественным транспортом. Это правило для всех здешних городов. Правда, на обратной дороге, когда публика высыпает на улицу из дверей театров, - поймать такси - проблема. Приходится переместиться на другие улицы, пройти несколько кварталов, чтобы найти свободную машину.
    Хотя мы прибыли на место за полчаса до начала, на бесплатной стоянке возле театра уже почти не осталось свободных мест. Движение здесь регулировали два парня, сотрудники театра, и управлялись с работой быстро, но поток подъезжающих машин быстро прибывал. Моросил дождь, освещение плохое. Нам пришлось ждать, наконец, мы поставили машину на дальнем конце стоянки и обратно до театра шли довольно долго.
    Хорошо, что не забыли плащи. На дверях театра уже знакомое объявление: "Вход в театр с оружием запрещен". (В городе разрешено ношение короткоствольного оружия, поэтому такие объявление встречаются довольно часто).
    Уже предъявив билеты, мы с Юрой запоздало вспомнили, что гардероба, где можно оставить верхнюю одежду, в американских театрах, как правило, нет, - ни в дорогих театрах, ни в дешевых. Рита этим обстоятельством была огорчена:
    - Чехов писал, что театр начинается с вешалки...
    - Классик ошибался, - вылез Юра. - Театр начинается с буфета.
    Увы, вещи приходится таскать с собой, а во время представления держать куртку или пальто на коленях. Ну, нам грех жаловаться. У нас лишь легкие плащи, хотя и мокрые. На зимних спектаклях или концертах я был свидетелем, как разодетые дамы в вечерних платьях и бриллиантах держали на коленях свернутые шубы, - это действительно неудобно, и выглядит смешно.
    Вдоль стен фойе установлены стойки и прилавки, заставленные бутылками, заваленные бутербродами и легкими закусками. Рита выпила бокал белого вина. Мы с Юрой, чтобы согреться, двойной виски с содовой. Некоторые дамы брали бокалы вина в зрительный зал: это не возбраняется. Смотри спектакль и пей: удобно. За новой порцией спиртного можно сходить в фойе.
    - Я мечтаю, чтобы мою пьесу поставили в таком театре, - вздохнула Рита, оглядывая позолоченную лепнину балконов и расписанный вручную потолок. - Какой шик... Тонкий вкус...
    Свет погас, мы погрузились в волшебный мир музыки и танцев. Не берусь описывать эту постановку, иначе завзятые театралы упрекнут меня либо в слишком скупых комплиментах, либо (это на чей в вкус) решат, что я несдержанный на похвалу человек, - я вообще не ставлю задачи судить об успехах и неудачах режиссеров и артистов, - не хочется отбирать кусок хлеба у театральных критиков.

*   *   *   *

    В антракте Юра объяснил, что многие бродвейские спектакли живут один сезон, - и то хорошо. А потом навсегда уходят в небытие. Но есть постановки, например, "Призрак оперы" или "Король лев", которые не сходят со сцены многие годы, а то и десятки лет, - они превращаются в классику жанра. Театры в Америке не получают государственных и местных муниципальных дотаций, как в России, а живут, - и живут неплохо, - только на выручку от продажи билетов.
    Здесь в отличие от России нет репертуарных спектаклей, когда одну и ту же пьесу годами играют в театре при полупустом зале. И никого такое такое положение вещей не удивляет. Единственный критерий жизнеспособности - это успех.
    Спектакль гоняют почти каждый день. Труппу набирают на одну постановку. Если провал - значит, ищи новую работу. Актеру не будут платить зарплату за то, что два-три раза в месяц он появляется на сцене в эпизодах или массовых сценах. Даже если он занят в главной роли, - может рассчитывать только на свой процент, обговоренный в контракте, от выручки. Система жесткая, но, в конечном счете, все решает зритель, именно он голосует своим долларом за тот или иной спектакль.
    Рите постановка понравилась, когда опустили занавес и артисты вышли на поклоны, она была готова долго стоять и хлопать в ладоши, как это принято в Москве, где десятиминутные овации - далеко не редкость. Сегодня артистам хлопали пару минут, - это по здешним понятиям довольно долго, - и зал опустел. Отсутствие долгих аплодисментов, - тоже своего рода традиция. Если долго не хлопают, - не значит, что спектакль не понравился. Дарить цветы на спектаклях, где занято множество актеров, - не принято. Впрочем, и мешать вам не будут.

*   *   *   *

    Возвращаться в гостиницу слишком рано. Мы решили продолжить вечер и где-нибудь перекусить. И опять шли под дождем через всю стоянку, а затем в темноте довольно долго искали машину. Мы остановились у ресторана, открытого до полуночи, и заказали по стейку.
    Я рассказал, как однажды зимой я пришел на концерт одного очень известного русского эстрадного композитора. Он устраивал что-то вроде мирового турне и привез в Чикаго эстрадных звезд первой величины, которые обычно выступают с сольными концертами. А здесь каждой звезде досталось всего по две-три песни.
    Реклама была размещена во всех русских газетах и на местном радио, да, собственно, артисты подобрались настолько известные, что и в рекламе не нуждались. В целом все удалось, певцы и маэстро, сидевший за роялем, старались. Но наверняка рассчитывали на ажиотаж возле билетных касс и полный аншлаг, но были разочарованы. Билеты свободно продавались перед началом представления, и очередей не выстроилось. Партер большого зала был заполнен едва-едва на две трети, бельэтаж и вовсе пустовал, - билеты остались нераспроданными. А ведь всего один концерт.
    Дело спасли посетители из домов престарелых, в основном не русские, американцы. Все дома престарелых организуют выезды своих постояльцев на мало-мальски заметные концерты и спектакли. Десант на нескольких автобусах высадился как раз перед началом концерта. Пожилые люди, по моим прикидкам, составили до трети зала.
    И еще - выступавшие были неприятно удивлены короткими аплодисментами после концерта. Похлопали пару минут, - и стали разбегаться. Но не потому, что выступление не понравилось, - такова здешняя традиция, которую переняли эмигранты. Правда, цветы подарили. Это действительно знак внимания и уважения. Хотя в сравнении с Россией они стоят копейки, - но ведь купили заранее, принесли, значит, - любят.
    И все-таки назвать такой вот концерт успешным, - язык не повернется. В Чикаго полмиллиона русскоговорящих жителей, артистов хорошо знают. На подобное представление в Кремлевском дворце съездов билеты были бы распроданы на месяц вперед. И достать их можно было у профессиональных спекулянтов за астрономические деньги.
    Кроме того, в Москве, цены на билеты в театральных кассах в разы дороже. Здесь же прекрасное место в партере, посередине зала, - 80 долларов. Не бог весть какие деньги за удовольствие увидеть и послушать звезд первой величины.

*   *   *   *

    Так почему же не было аншлага? - об этом я спросил Юру.
    - По американским понятиям, - а здесь высокая ценовая конкуренция, - это довольно дорого. Для многих эмигрантов, которые работают за десять долларов в час, 80 долларов - деньги. День надо работать, ни есть, ни пить, чтобы сходить куда-нибудь. Этот композитор мог бы сбросить треть с цены - это разумно. Билеты дешевле, но зал наверняка был бы полон.
    У Риты вопросов было больше, ее просто распирало любопытство:
    - А почему в Америке не гастролируют русские театры? Ведь даже во времена Советского Союза русские театры ездили по Америке и Европе?
    - Тогда государственные театры ездили на государственные деньги. Артистам платили копейки, из тех копеек высчитывали за еду и гостиницу. Поэтому наши примы-балерины возили с собой чемодан консервов и макарон. Экономили на всем, чтобы привести стереомагнитофон и какие-нибудь тряпки, купленные на дешевой распродаже.
    - А сейчас что изменилось? Ведь все равно театры поддерживает государство?
    - Государство не оплачивает загранкомандировки. Привозить сюда целую театральную труппу, - экономически невыгодно. Ну, в Нью-Йорке или Майами, где много русских, три-четыре раза можно собрать зал. Да и то небольшой. А дальше? Надо ехать в другой город, поменьше. И там играть всего один-два вечера. Переводить декорации, реквизит, арендовать трейлеры, грузчиков. Плюс к тому надо оплачивать гостиницу для труппы. И артистам надо заработать. Концы с концами не сведешь. Поэтому московские театры гастролируют по России или ближнему зарубежью.
    - Однажды я видела объявления в русской газете: русский спектакль, не пропустите, и так далее.
    - Это отдельные артисты приезжают с антрепризами. Например, небольшой спектакль в одно отделение, где заняты три человека. Какая-нибудь простенькая пьеса из современной жизни. Он любит ее, она любит другого. А тот другой любит только себя. И то по большим праздникам. Выступают в загородных клубах, в школах.
    - А почему мало гастролей русских певцов? В России много, даже слишком много, эстрадных исполнителей, а сюда приезжают единицы?
    - И это невыгодно. Певцы и певицы ездят в основном из соображений престижа или рекламы. Потом рассказывают по телевизору: я, мол, гастролировал в Америке. Был шумный успех и так далее. А на самом деле выступил здесь перед тремя десятками полусонных эмигрантов где-нибудь в синагоге или гольф клубе. И всех дел. Как говорят профессионалы: на этом кассы не сделаешь.
    - Не понимаю: почему артисты, популярные в России, здесь не котируются?
    - Конкуренцию здешним исполнителям они составить не могут. В России всего один-два певца, которые способны выступить в первоклассном американском театре и собрать полный зал. Скажем, на Анну Нетребко или Дмитрия Хворостовского народ пойдет. И не только эмигранты, американцы, среди них много ценителей высокого оперного искусства. И отдадут без сожаления по триста долларов за билет. (Билета на когда-то гастролировавшего в здесь Пола Маккарти или кумира миллионов Боба Дилана можно было купить за пятьдесят долларов). И детям и внукам будут рассказывать: я слушал Хворостовского. На других певцов, - не будем называть имен, которые гремят на всю Россию, - и ползала не соберешь. Разве что привести любителей музыки из всех домов престарелых.
    - Но ведь может русская группа, условно говоря, "Скользящие" устроить чес по американским городам? Ну, если цены на билеты задирать не будет?
    - Нет. Здесь запрещено петь под фонограмму. Ну, можно устроить концерт для своих эмигрантов, к этому американцы со своими строгими законами придираться не будут. Дуришь земляков - и дури на здоровье. Но если начнешь серьезный гастрольный тур и станешь петь под фанеру, - все, как певец ты кончился. На своем имени можешь поставить крест. Может, в тюрьму не посадят, но штраф влепят, и петь не дадут. А газеты оплюют с ног до головы.
    - И что же делать нашим бедным артистам?
    - Бедным? Прокатитесь в Майами, их любимое место жительства, взгляните на их особняки возле океана. И вы поймете, что слухи о бедности русских артистов немного, самую малость, преувеличены.
    - Но ведь невозможно из года в год вариться в собственном соку. Петь только для своих. Если нет сильной конкуренции, любой певец рано или поздно сходит на нет, опускается до полного примитива. Пять аккордов, - и привет.
    - В то время, когда упал "железный занавес" русские дивы, их продюсеры и бойфренды, бросились покорять мир. Им казалось, что за океаном только их и ждут. Все очень соскучились. Даже в Лас-Вегасе организовывали концерты. Но из этой затеи вышел пшик, пустая трата денег. Чтобы иметь успех в Америке, надо пахать как проклятому. Строгая дисциплина, работа, работа... И так изо дня в день из года в год. Элвис Пресли выдавал по 200 - 230 концертов в год. И везде живой звук, и схалтурить нельзя. Это же каторга. Кто из русских артистов готов к такой жизни, к таким нагрузкам? Хоть одно имя?
    - Не знаю. И что же делать?
    - Ничего. Русских устраивает такое положение вещей. Варятся в своем бульоне, - и ничего другого не надо. Какому-нибудь известному исполнителю достаточно выползти на сцену в парочке предновогодних корпоративов. Что-то там промычал, - и все. Получай конверт. Ты упакован на год вперед, и никаких налогов. Тем, кто не входит в двадцатку, выгоднее устраивать чес по русской провинции, чем по Америке мотаться. В провинции всегда набьется полный зал. Народ соберется, чтобы вживую взглянуть на людей, которых видел только по ящику. А то, что они артисты-куплетисты дурят людей по-черному, открывают рты, но не поют, - никого не интересует. Это я вам говорю как Заслуженный деятель искусств России, а не профессиональный выгульщик собак.
    - Но русские симфонические оркестры выступают в лучших залах. Отличные места в партере - всего 40 - 50 долларов. Почему так? Ведь там десятки музыкантов, они живут в дорогих гостиницах, обедают в хороших ресторанах. Значит, им удается свести концы с концами?
    - Симфонические оркестры - визитная карточка России за границей. Их финансирует государство. Поэтому они (опять не хочу называть имена, вы их сами знаете) могут позволить себе арендовать лучшие залы, правда, небольшие. И даже поселить музыкантов не в "Холидей Инн", а в "Хайяте". Их денежная сторона вопроса мало интересует. Как бы это сказать: они планово убыточны. Ездят по заграницам и поднимают престиж России за деньги русских налогоплательщиков. Это, скорее, уже не искусство, а политика. А политика - это бяка.

*   *   *   *

    Мы поблагодарили Юру за содержательную беседу, предложили довести до дома, но он отказался: неподалеку живет клиент, к которому надо зайти и вывести на вечернюю прогулку шпица. Мы проехали ко конца улицы, свернули к реке, он показал, где остановиться. Это был насыщенный событиями день, не знаю как Рита, но я здорово устал.
    Юра уже вылез и хотел захлопнуть дверцу, но вдруг задумался:
    - А вы куда дальше направляетесь?
    - Сначала в Чикаго, оттуда в Детройт, - сказала Рита. - А там и до Канады рукой подать.
    - Что же вы сразу не сказали про Чикаго? Там же начинается джазовый фестиваль. Такое эпохальное событие в мире музыки бывает раз в год. Господи, как я мог забыть про фестиваль... Меня возьмете?
    - У тебя машина сломалась?
    - Моя машина сломалась пять лет назад. С тех пор я хожу пешком.
    Я задумался, тащить с собой Юру душа не лежала. Иногда, особенно в дороге, я с трудом, до боли сжав зубы, переносил его долгие, почти бесконечные рассказы-монологи о жизни в России, о собаках, театрах, бабах, хронических болезнях, рецептах приготовления бухарского плова и многом другом.
    - А как же твой собачий бизнес?
    - Есть парень, который меня заменит. Когда-нибудь, сходя в могилу, я передам этому отроку всю свою клиентуру. Не безвозмездно, разумеется.
    - Но ведь собачки будут скучать по тебе, - еще не угасла надежда, что Юра откажется. - Может быть, кто-то из твоих питомцев умрет от тоски. Я где-то читал, что собаки привязываются к своему выгульщику сильнее, чем к хозяину. Да, да... И могут умереть в разлуке.
    - Ничего. Они у меня привычные.
    - Конечно, возьмем, - вмешалась Рита. - Когда начинается фестиваль?
    Ладно, - решил я, - Юра погуляет с Ритой по городу вместо меня. А я займусь делами. И хорошо, - пусть едет.

*   *   *   *

    Наше путешествие с Юрой оказалось весьма приятным, потому что он болтал меньше обычного, можно сказать, был молчалив, предпочитая слушать Риту. Теперь мы катили на север по приличному шоссе, запланировав несколько остановок в пути. Все шло отлично, впереди широкий мост через Миссисипи, - четыре ряда в одну сторону, - скоро мы будем у цели, - огромного стадиона, там начнется гонка, - очередной зачетный этап чемпионата NASCAR (Национальная ассоциация гонок серийных автомобилей).
    Уже доехали до середины моста, но тут как из-под земли выскочил пеший полицейский и остановил движение. Минуты через три полицейских появилось столько, что трудно сосчитать. Освободили левый ряд, вперед протиснулись две машины "скорой" и пожарный расчет. Сирены выключили, но крутилось, ярко вспыхивая, бесчисленное множество мигалок, слепящих глаза. Солнце клонилось к закату, но оставалось горячим и ярким.
    Мы стояли в первом ряду и наблюдали за происходящим, как в театре зрители из первого ряда партера наблюдают за артистами. На перилах моста стоял мужчина лет пятидесяти профессорского вида. Метр восемьдесят, не ниже, плотного сложения. Седые вьющиеся волосы аккуратно зачесаны назад, бородка клинышком, очки в массивной оправе с толстыми стеклами. Шорты защитного цвета, шлепанцы на босу ногу. Расстегнутую клетчатую безрукавку полощет ветер.
    Одной рукой он держался за вертикальную балку, другой рукой помахивал в воздухе, таким способом, сохраняя устойчивое равновесие. Мужчина смотрел на реку, но часто оглядывался через плечо и что-то кричал полицейским, стоявшим в отдалении. Я сидел справа на пассажирском месте, опустил стекло, стали отчетливо слышны его реплики.
    - Не подходите, - крикнул мужчина, голос приятный, мягкий баритон. - Ни шагу вперед, или я прыгну. Слышите? Ни шагу...
    Щеки мужчины горячо раскраснелись, левая нога дрожала, и он никак не мог справиться с этой слабостью. Несколько полицейских в черных брюках и темно-синих рубашках стояли метрах в десяти от самоубийцы, не решаясь действовать. Рита, сидевшая за рулем, поняв, что происходит, побледнела. Миша беспокойно елозил на заднем сидении.
    - Черт, как не вовремя. Не повезло... Нам не хватило пяти секунд. И мы бы проскочили.
    Время ползло очень медленно. Полицейские отступили. Один лейтенант (здесь это высокое звание) остался впереди. Это был высокий широкоплечий мужчина лет под сорок без намека на живот, на рукаве три нашивки за выслугу лет. Одна нашивка - пять лет службы, значит, в полиции он не меньше пятнадцати. Лейтенант говорил не повышая голоса, ровно и спокойно, его реплик я не слышал.
    Самоубийца балансировал на перилах, не решаясь сделать последний шаг. Мост метров сорок, а то и выше, у этого парня немного шансов остаться в живых, если сорвется. Он оглядывался назад, на солнечную сторону, щурил глаза. Теперь я не улавливал смысла фраз, - это ветер усилился, - понимая лишь отдельные слова. Чаще всего он повторял слово "жена".
    - Господи, решил человек свести с четы с жизнью, - сказал Юра. - Это мужественный благородный поступок. Достойный уважения. Ну, зачем ему мешают?
    - Ты циник, - сказала Рита. - Или только хочешь им казаться?
    - При чем здесь циник? Господи, если бы не мой радикулит, сам бы сходил к нему. Напутствовал добрым словом. Помог хорошему человеку сделать последний в жизни шаг. Кстати, шаг в правильном направлении. Ведь все туда же идем, все.
    - Все-таки ты циник, - щеки Риты горели огнем. - Законченный, безнадежный.

*   *   *   *

    Лейтенант снял фуражку, солнце припекало, кажется, офицеру было не по себе. А, может быть, он хотел, чтобы самоубийца видел его глаза. Легче разговаривать с человеком, если он видит твои глаза. Офицер протирал мокрую шею бумажной салфеткой. Со стороны казалось, он не двигался с места, на самом дела делал короткие едва заметные шажки вперед, медленно сокращая дистанцию.
    Автомобилисты выбирались наружу, стояли возле своих машин, предвкушая скорую развязку. Кто-то подходил ближе. У одной дамочки в руках оказалась профессиональная фотокамера. Другие доставали мобильные телефоны и делал фото на память, - не каждый день такое случается. Людей на мосту охватило общее возбуждение, которое просто висело в воздухе, обволакивало, словно тридцатиградусный зной, запах раскаленного асфальта и бензиновых выхлопов.
    Юра тоже нервничал, - самоубийца не вызывал в его душе сострадания. Через полчаса начинается гонка NASCAR , стадион в нескольких милях за мостом, - душа рвется на трибуну, на любимые места в середине, а тут какой-то чудак, что-то не поделив с женой, лишает его долгожданного удовольствия.
    - Нет, этому парню надо помочь, - ворчал Юра. - Ободрить его надо. А ему мешают.
    Потенциальный самоубийца поворачивал голову только через правое плечо, чтобы видеть лейтенанта. Он не обращал внимание на то, что творится слева. И я не сразу понял: офицер специально выбрал эту позицию, с той стороны, где солнце, или это случайно сложилось. Но теперь, вступив в разговор с полицейским, самоубийца вынужден был поворачивать голову к закату, значит, на какое-то время, ослепленный солнцем, терял способность замечать, что происходит с другой стороны.
    Слева два дюжих полицейских медленно, коротким шагом, подобрались ближе. А затем рванули вперед, повиснув на ногах самоубийцы, опрокинули его назад, к себе, повалили на асфальт. Дальше я не видел, вперед ринулись полицейские и медики, заслонив обзор своими спинами. Через две-три минуты самоубийцу неудачника, уже несли на носилках к "скорой". Вскоре движение открыли.

*   *   *   *

    Мы приехали к стадиону уже в вечерних сумерках, когда на мачтах освещения вспыхнули прожектора. Зрелище фантастическое: среди пустого ровного поля, - поблизости нет никаких населенных пунктов, - светится огнями огромный стадион. Сумерки густеют, над стадионом висит желтое облако электрического света, достающее до небес. Народа все прибывает, - гонки NASCAR по посещаемости обгоняют хоккей, уступая только американскому футболу.
    Здесь несколько стоянок, забитых несметным множеством машин, - стадион вмещает более 70-и тысяч человек, и сегодня он полон, внизу - овальная трасса длиной в полторы мили. Мы немного опоздали, пришлось довольствоваться местом на дальнем паркинге и топать до стадиона минут десять, пробираясь через стоянку для дальнобойщиков. Водители грузовиков ночуют в кабинах, внутри - все, что надо для жизни: хорошая койка, кофеварка, СВЧ и кондиционер. На одной из фур, светящийся неоновый крест - в прицепе церковь для водителей, можно помолиться, отправляясь в дорогу.
    Вокруг стадиона множество вагончиков, - передвижных билетных касс, но желающих насладиться гонками еще больше, очередей не избежать. Наконец мы вошли на стадион, гонка уже стартовала, автомобили находились в дальнем конце овального трека. Мы шли внизу, по настилу из продолговатых алюминиевых листов, вдоль заполненных трибун, ярусами поднимавшихся кверху. Шли, прислушиваясь к реву автомобильных двигателей, еще далекому.
    Справа от нас - трасса. Она так близко, всего на расстоянии полутора метров, отделенная лишь бортиком, не слишком широким, низеньким, не достающим колен. Невольно думаешь: случись серьезная авария, зрителей нижних ярусов просто завалит обломками автомобилей, - тогда без жертв не обойдется.
    Но... От бортика натянута сеть в несколько метров высотой, похожая на рыболовную, с крупными ячейками. Смотришь на нее и кажется - это не самая прочная защита. Впрочем, устроителям гонок виднее. Мы идем дальше вдоль бесконечных трибун. Автомобили, мчащихся навстречу, быстро приближаются. Через подметки ботинок телу передается крупная дрожь алюминиевого настила. Грохот моторов ближе, еще ближе.
    Мимо нас, на расстоянии двух метров проносятся несколько первых автомобилей. Теперь от грохота можно оглохнуть. Упругая волна горячего воздуха толкает в грудь. Я останавливаюсь и, чтобы устоять, расставляю ноги, вжимаю голову в плечи. Рите сил не хватает, она цепляется руками за рыболовную сеть и виснет на ней. Проносится вторая группа машин.
    Юра тоже останавливается, зажимает уши ладонями. Вообще-то в такой ситуации лучше присесть на корточки, - воздушный поток может запросто сбить с ног. Здесь прямой участок трассы, машины несутся так быстро, что невозможно заметить, какого они цвета, - скорость достигает трехсот километров в час, даже выше. Рев моторов такой, что звуки ощущаешь кожей.
    Кажется, что трясется не только настил под ногами, трибуны, металлические ступени лестниц, мачты освещения. Вибрирует весь окружающий мир. Дрожит в небе молодая луна, подрагивают, готовые упасть звезды. Машины несутся мимо нас... Я по примеру Юры прижимаю ладони к ушам.
    Наверное, если встать рядом с реактивным "Боингом", двигатель которого запущен на высоких оборотах, его рык покажется комариным писком в сравнении с оркестром сорока трех гоночных машин. Форсированные движки всех автомобилей примерно одинаковы: восемь цилиндров, объем 5,870 кубиков, мощность около 770 лошадей, глушителей нет. Как говориться, - это надо слышать.

*   *   *   *

    Наконец гул стихает, мы поднимаемся наверх, находим на трибунах свои места и начинаем следить за гонками. Люди вокруг в большинстве простые, с обветренными грубоватыми лицами и натруженными руками. В основном здесь жители небольших городов и поселков, фермеры. Очередной тур гонок NASCAR для них большое событие, праздник. Многие приехали издалека, за сто, двести даже триста миль.
    Сидим довольно высоко, но даже здесь, чтобы услышать друг друга, приходится кричать в ухо, - да и то не слышно. Появляется продавец берушей: затычки для ушей идут нарасхват. Любители, завсегдатаи гонок приходят со своими бирушами: профессиональными, похожими на массивные акустические наушники. Я покупаю пластиковые затычки, шум становится чуть тише.
    Накал страстей растет. Тысячи глаз следят за машинами на трассе. Невольно воображаешь себя участником гонок. Вот ты преследуешь ближайшую машину, садишься на хвост. Цель ближе, ближе... Но один ловкий маневр, один поворот, - и она уходит, она уже так далеко, что не достать. И снова надо начинать погоню, опасную и пьянящую. Автомобили мчатся мимо, наматывая круги. Градус настроения поднимается, людей охватывает азарт, такое чувство, будто гонятся за тобой... Виражи и скорости такие, что замирает сердце.
    Рита что-то кричит, но я не слышу.
    - Что?
    - Они сумасшедшие, - она кричит прямо в ухо, но крик кажется тихим шепотом. - Они ненормальные.
    - Это гонщики, - кричу я в ответ. - Это спорт...
    - Они сумасшедшие, - повторяет Рита. - Как тот дядька на мосту. Который едва вниз не прыгнул... Больные на всю голову.
    На трибунах раскрасневшиеся лица, люди машут руками, жестикулируют, кричат и не слышат себя, я тоже поддаюсь общему настроению. Может быть, Рита права, мы все немного с приветом? Достаю из сумки фотокамеру, довольно быструю, способную нащелкать до десяти снимков за секунду, с приличным объективом.
    Мучаюсь полчаса, стараясь сделать хоть одну несмазанную фотографию, но мне не везет, - на прямых участках трассы скорости дикие, при входе в поворот - меньше, но все равно у меня ничего не получается. Несколько кадров на пит-стопах - весь улов.
    Машины похожи на серийные, но, если присмотреться, разница заметна. Их не на конвейере штампуют, - своими руками делают специалисты той или иной команды, - трубчатый каркас, на нем внешняя металлическая обшивка, - весь технологический процесс подробно показан в фильме Ридли Скотта "Дни грома" с Томом Крузом.
    Фильм неплохой, его создатели старались бережно донести атмосферу гонок NASCAR, но, честно сказать, - эта задача невыполнимая. Все равно, что постараться передать словами красоту цветов. Как бы ни подбирай слова и фразы, - цели своей не добьешься, - цветы надо видеть, чувствовать, иначе не поймешь их красоты.
    Так и здесь. Вроде все просто, машины на бешеной скорости несутся по овальному треку, обгоняют друг друга, сдают позиции, снова уходят в отрыв и отступают. Побеждает сильнейший, - вот и весь сказ. Но как передать настроение почти стотысячных трибун, как передать запредельную скорость, когда взгляд не успевает за машиной, или бешеный рев моторов, или запах горелой резины.
    Трибуны, сидения, - все вокруг выполнено из прочных металлических сплавов. Когда машины летят мимо, эти многотонные конструкции охватывает дрожь, зрители свистят, орут, как резаные, приветствуя своих любимцев, голоса тонут в бешеном реве моторов. Кажется, весь мир сошел с ума. Рита что-то кричит. Юра держится за голову, будто сзади его ударили чем-то тяжелым. Он оживленно жестикулирует, что-то мне объясняет, но я не слышу.
    Выигрывает гонщик "Тойоты". Его машина крутится на месте, сжигая резину. Публика спускается с трибун, толпится у бортика, фотографируют гонщиков...
    ...Ночная дорога. Мы катим на север. В темном небе плывет молодая луна. Уши до сих пор заложены, хотя гонка закончилась час назад. Тишина. Мы молчим, наслаждаясь этой тишиной.

*   *   *   *

    Короткой дороги из Точки А в точку Б не получается. Утром, едва выехав из придорожной гостиницы, мы видим большой щит, укрепленный на столбе возле дороги: скоро начало аукциона по продаже старых автомобилей, принять участие могут все желающие. "Свернем", - говорит Рита, и мы поворачиваем. Что ж, многие мои заметки так или иначе связаны с автомобилями, но не потому что тема так близка мне, - таково стечение обстоятельств, туда привела дорога.
    Часто на автомобильные аукционы всех подряд не пускают, как правило, в них участвуют официальные "законные" дилеры, имеющие свои торговые площадки. Покупают оптом много автомобилей, например, конфискованные полицией, затем приводят машины в порядок и перепродают. Но здесь все очень либерально: приходи, кто хочет. Мы сворачиваем в сторону, ставим машину возле ангара из алюминиевых конструкций, заходим в помещение и регистрируемся.
    В ангаре Jaguar середины 50-х годов, рядышком пурпурный купе Ford Thunderbird 1956 года, эта машина в свое время принадлежала довольно известному певцу, о чем свидетельствуют буклеты, разложенные на столике рядом. Поэтому цена весьма высокая. Здесь же еще десяток автомобилей 40-60-х годов, но основная экспозиция на открытой площадке за ангаром.
    Площадка большая, где-то в полтора футбольных поля, на этом пространстве беспорядочно расставлены машины многих марок. Рита с Юрой разбрелись кто куда, вскоре я потерял их из вида. Хожу и верчу головой. На этом аукционе машины антикварные, самая молодая - 1972-го года. Есть те, что выпущены до Второй мировой войны. Вот, например, фургон для перевозки денег - бронированный корпус, в кузове пара сейфов, места для инкассаторов.
    Или еще вариант Ford 1930 года выпуска, желтенький и аппетитный, как пасхальное яичко, в отличном состоянии. Но лучшая, самая лакомая часть "олдтаймеров" - это седаны 50-х и 60-х годов. Роскошные, огромные машины с хромированными решетками радиаторов и бамперами, причудливыми изгибами крыльев, "плавниками".
    Хозяев не видно, - что без толку торчать на ярком солнце, - они ждут начала торгов в ангаре, где кондиционеры навевают приятный весенний холодок, а вода со льдом в избытке. На площадке в основном покупатели. Вон тот мужчина - из России, этих парней я за версту узнаю. Он уговаривает владельца снять с торгов машину, обещает хорошо заплатить "сверху". Ему для пользы дела не хочется лишний раз светиться на аукционе, регистрироваться, отрывать свое имя. Лучше оформить сделку по-тихому, в четыре глаза.
    Насколько я понимаю, парень работает на какую-то московскую контору, занимающуюся скупкой и вывозом раритетных машин. Таких жучков здесь ползает много: берут раритетные автомобили здесь, перепродают за границей втридорога, пользуясь дырками в законодательствах разных стран. По российским законам в страну нельзя ввозить американские машины старше десяти лет, но ведь ввозят. И этот бизнес с годами растет, расширяется.
    Автомобили не заперты, залезаю в белый Studebacker Champion выпуска 1957 года. Добрая машина, кожаный салон, автоматическая коробка, откидывающийся верх. Поднимаю капот и разглядываю шестицилиндровый двигатель. Кажется, эта крошка сошла с конвейера пару лет назад.
    - Интересуетесь?
    Рядом худой мужчина лет семидесяти в белых брюках и рубашке навыпуск. Это хозяин машины Чарльз, можно просто Чарли.
    - Очень хорошая машина, - говорит он. - Посмотрите, пробег всего двадцать тысяч миль. Есть кондиционер, - это редкость для того времени. Отделка просто безупречная. На кузове ни одной царапины. Два владельца: мой отец и я.
    - К сожалению, я не покупатель. Просто залюбовался этой игрушкой.
    Чарли вздыхает. Через полтора часа начало аукциона, а там как повезет, сколько дадут... Придется расстаться с машиной, за которой он ухаживал столько лет. Я вижу, что на глаза старика наворачиваются слезы. Машина для него - это член семьи, близкий родственник.
    Они с женой, бывало, выезжали за город, откинут назад верх и катят по шоссе, любуясь пейзажем, наслаждаясь погодой. Да, это были хорошие денечки, которые кончились. Он говорит, что никогда бы не расстался с Studebacker, но обстоятельства... Жена болеет, уже давно. Они продали дом и переехали в другой, более скромный, небольшой. Но страховка все равно не покрывает всех расходов, приходится доплачивать из своего кармана.
    - Ну, с другой стороны, мне одному такая машина не нужна, - говорит Чарли, будто разговаривает сам с собой. - Зачем мне она. Куда я на ней теперь поеду?
    - У вас дети есть?
    - Двое. Старшая дочь - преподает английский язык в школе для иностранных студентов. Она живет в Лос-Анджелесе, не может часто приезжать. Сын работает менеджером по продажам пылесосов. Он живет в пригороде Сан-Франциско. У него большая семья. Я хотел оставить эту машину ему. Ну, чтобы он катал жену и внуков по выходным, чтобы развлекался. И следил за ней. Но не получается...
    Я не знаю, чем утешить Чарли, говорю какие-то дежурные слова и ухожу. Иду по солнцепеку в сторону ангара, хочется пить. Ветер налетает порывами, перегоняя горячий воздух, солнце палит, зной становится осязаемым, асфальт размягчился, словно воск. Оборачиваюсь, Чарли стоит перед машиной, положив руку на капот и смотрит куда-то в даль. В желтой рубашке с седыми всклокоченными волосами, которые теребит ветер, он похож на одуванчик.

*   *   *   *

    Когда-то, в 2009 году, в самый разгар экономического кризиса, я был на аукционе по продаже старинных машин. Кризис застал людей врасплох, цены рухнули, многие потеряли работу, медицинскую страховку, приходилось срочно продавать что-то дорогое, иногда - самое ценное. На том аукционе собрались одни старики, как на подбор. Машины все раритетные, шикарные, в идеальном состоянии. Тогда я сделал несколько фотографий на память.
    Помню Cadillac Eldorado конца шестидесятых - вызывающе роскошный с минимальным пробегом. И цену, проставленную на лобовом стекле жирным белым маркером, тоже помню, - 4 тысячи долларов. Так он и ушел за четыре тысячи. Я помню стариков, получив чеки за проданные машины, они снова выходили на открытую площадку, к воротам. Стояли и смотрели, как в их машины садятся и уезжают новые хозяева. Да, это я хорошо запомнил: несколько плачущих стариков у ворот, у выезда с торговой площадки.
    Мы присутствовали только на начале аукциона, где публике для затравки предлагают всякую всячину: портрет Элвиса Пресли, картина выполнена маслом, золоченая рама, размер три с половиной фута на четыре, стартовая цена - двести долларов. Продано за двести десять... Бронзовая статуя Наполеона ко коне, высота пять футов, стартовая цена триста пятьдесят долларов. Продано за четыреста... Мне не хотелось смотреть на автомобильные торги, видеть грустные лица бывших хозяев автомобилей. Мы вышли на воздух, залезли в машину и покатили дальше.
    Рита сидела за рулем и забавлялась тем, что догоняла впередиидущую машину с наклейкой на бампере и читала надпись. Затем прибавляла газа и охотилась за следующей машиной с наклейкой.
    - Так-так, что пишут? - спрашивала Рита неизвестно кого. - "Мой сын служит в морской пехоте". Мать полна гордости за непутевого сына. Пусть... "Я знаю, где живет Иисус Христос". Тоже неплохо. Мог бы сразу адрес указать, мы бы заехали в гости. Ну, если это рядом. А, вот это хорошо: "Нам нужен не диктатор, а мэр. Голосуйте против Рама Эмануэля", "Занимайтесь любовью, а не войной". Это уже из семидесятых годов, - владелец машины наверняка бывший хиппи. "Я ненавижу президента". Интересно, что бы сделали в России с его машиной и самим владельцем? Ну, если бы он прилепил такую наклейку в Москве?

*   *   *   *

    По дороге в Чикаго мы сделали крюк, туда и обратно пару сотен миль, завернув в город Ганнибал. Рита мечтала побывать на родине своего любимого американского писателя Марка Твена (вторым в ее списке, что, естественно, значился вечно модный Хемингуэй, - но об этом позже).
    Городок чистый, красивый, свежий. Любая фотография центральных улиц может служить иллюстрацией к "Приключениям Тома Сойера". Мы выполнили туристический минимум. Побывали в доме, где жил Марк Твен, и музее восковых фигур. Там классика, облаченного в белый костюм, окружают персонажи его главных книг.
    Затем наши пути разделились. Рита с Юрой отправились на обед, а я погулять. Я был здесь раньше, немного знаю город. Сейчас он переживает не лучшие времена. Миссисипи давно перестала быть главной транспортной артерией страны, теперь грузы перевозят по скоростным шоссе. Люди потеряли работу, река больше не кормит. Да и здешний туризм не приносит высоких доходов. В этой грустной истории есть и свой плюс. Город, где мало денег, не развивается, значит, его старый облик остается неизменным на протяжении многих десятилетий.
    Что общего между Ганнибалом, штат Миссури, - родиной Твена, и Оук-Парком, штат Иллинойс, - родиной Хемингуэя. Кажется, общего немного. Их разделяет более 400-х сот миль. В этих городках разная архитектура, несравнимый уклад жизни. Если Оук-Парк, где старина Хем провел детство и юность, - это зажиточный пригород Чикаго, во времена юности классика населенной архитекторами, врачами, юристами. Ганнибал, - город труженик, простоватый работяга. Когда-то здесь жили люди, кормившиеся с Миссисипи, грузчики, лодочники, матросы. Теперь многие земляки классика сидят на пособии по безработице.
    И все же общая черта у двух городов есть. Здесь и там сохранена старая среда обитания двух великих писателей. Да, появилось несколько гостиниц в два-три этажа, это для тех туристов, кому мало одного дня в этом прекрасном месте. Есть закусочные, бензоколонки. На окраинах, построили новые дома, их совсем немного.
    Многие особняки, - во времена Марка Твена здесь было немало зажиточных граждан, - появились в середине восемнадцатого века и даже раньше, поэтому вы погружаетесь в мир писателя, в его вселенную. Это приятное ностальгическое путешествие в детство, когда появляется дежавю, - люди, читавшие "Приключения Тома Сойера", испытают это удивительное чувство, побывав здесь, окажутся в своем детстве.
    Я плелся по горбатым улицами, припекало солнце. Ни одного прохожего, улицы просматривались из конца в конец. И движения нет, мимо не проехало ни одной машины. И вдоль улиц машины не оставляют: на то гаражи. Удивляться этой пустоте нет причин - здесь не пасутся стада туристов, на ходу пожирающие гамбургеры. Туристов в будний день совсем немного, они, как правило, где-то возле реки, на пристани и в парочке местных ресторанов. А остальной город - совершенно пустой. Пусты автомобильные стоянки, закусочные, тротуары...
    И это чертовски приятно. Город отдан тебе одному и твоим воспоминаниям, твоему дежавю. Солнце по прежнему припекало, здесь оно горячее. Я укрылся в маленькой закусочной (и там оказался единственным посетителем), выпил воды и съел бутерброд. А затем в лавке напротив купил от солнца бейсболку. Прошел по улице, протянувшейся вдоль реки. Затем стал подниматься наверх. И увидел поразительные особняки со стенами в четыре кирпича, построенные еще в те годы, когда Марка Твена на свете не было.
    Я смотрел на дома с низкими декоративными заборчиками и широкими палисадниками и думал, что я уже был здесь много лет назад. Был на этом самом месте, у этого самого дома, я его видел и помню. И Марк Твен видел эти же самые дома, гулял по этим самым улицам, описал их в романах. Вот эти самые улицы, пристань, широкая темная река цвета спитого чая - и есть точка отсчета, главный исток современной прозы. Не даром же Хемингуэй написал: "Вся американская литература вышла из Гекльберри Финна".
    И вот, спустя годы, спустя целую жизнь, я снова вернулся, как возвращается на родину блудный сын. Потому что книги Марка Твена - это и есть мое детство и моя родина. Дежавю, которое обычно достается человеку, похоже на секундное мистическое озарение, - появляется и быстро проходит. Мое дежавю длилось долго.
    Появились Юра с Ритой. После обеда они были настроены на лирическую волну. Юра рассказал, как в детстве, начитавшись Марка Твена, хотел сбежать из своего захолустного городишки, поплавать по большой реке на каком-нибудь корабле, но поблизости не было ни реки, ни кораблей. Не было ничего, кроме большого металлургического комбината, пускающего в небо облака желтого дыма, и заводского поселка с его грошовым безысходным существованием. Пришлось кое-как окончить школу и только тогда отчалить в большое кругосветное плавание по океану жизни.
    Юра уезжал в куртке цвета "голубой Дунай", стоптанных башмаках, с рюкзаком, в котором лежали запасная пара штанов, смена белья, пакет с вареной картошкой и солеными огурцами.
    В родную гавань больше не вернулся. Он долго плыл по бурным водам жизни, терпел бедствия, тонул и выплывал, терял друзей и находил новых, но вот однажды очутился на Восточном побережье Америки, в Нью-Йорке. Он побродил по Таймс-сквер и Бродвею. Сел на скамейку и сказал себе: "Все, на этот раз я, кажется, приплыл. Приплыл, куда надо".
    Мы зашли в сувенирный магазинчик, я купил фарфоровый бюст Марка Твена, а Рита такой же бюст, но побольше. Затем мы сели на корабль с большими колесами вместо гребных винтов, - такие корабли ходили по Миссисипи в девятнадцатом веке. Река широкая, берега очень высокие и крутые, чтобы их осмотреть, надо высоко задирать голову.
    Затем мы забрались на холм, откуда открывается потрясающий вид на городишко в низине. Мы поздно спохватились, что пора уезжать, но оставаться на ночлег не хотелось, - Юра на ходу придумал новый пункт программы, - Сент-Чарльз "антикварный" город.

*   *   *   *

    На ночь глядя мы проехали еще сотню миль в обратном направлении, переночевали в маленьком отеле, а утром оказались на центральной улице Сент-Чарльза. Центр города застроен двух-трех этажными особняками 18-го и 19-го века, сохраненными до наших дней в первозданном виде. Владельцы не имеют права не то что устроить перепланировку в собственных апартаментах, дверь поменять не имеют права без согласования с местным муниципалитетом. Наше путешествие в прошлое продолжалось.
    Несколько лет назад здесь купил дом один из русских олигархов, - и поселился в нем. В двадцатку самых богатых русских он не входит, но все же... Впрочем, рейтинги Forbes - штука весьма условная. Они пишут о тех персонажах, кто на людях, на виду. Но есть рыба, которая плавает глубоко и не доступна для изучения. Кто и сколько откусил, куда уволок и под каким камнем спрятал, - это вечные вопросы без ответа.
    Олигархи такие ребята, которые не станут покупать недвижимость где ни попади. И если уж человек предпочел этот городок Лазурному берегу или Цюриху, значит, дело того стоило. Правда, позднее появились слухи, что домишко конфисковали по решению суда, - шутки с налогами здесь не понимают и не ценят. Среди других антикварных домов антикварного города бывшая собственность олигарха не выделяется. Только парадная дверь закрыта на замок, а окна загорожены внешними ставнями.
    Над центром города витает дух старой Англии, некоторые дома в викторианском стиле. Не нужно никаких декораций, чтобы снять художественный фильм из той старой жизни. Даже желоба и трубы, по которым стекает с крыш вода, - точно такие как в девятнадцатом веке - деревянные, прямоугольные короба. Да и вода попадает не на тротуар, - упаси бог размоет мощеную брусчаткой панель, - а в деревянные бочки, откуда ее после дождя вычерпывают ведрами (вполне современными, пластиковыми).
    Киношники частенько пасутся на этих улицах, используют натуральные декорации, здесь снято десятка полтора фильмов из старинной жизни. Сувенирные лавки, антикварные магазины с весьма высокими ценами и скудным выбором... В стороне на небольшой открытой эстраде молодежный самодеятельный театр показывает постановку "Джен Эйр" Шарлотты Бронте. Мальчики во фраках, девочки в старинных платьях. На соседней улице дает концерт любительский духовой оркестр.
    Я бывал в этом городе в будни и в выходные, и каждый раз здесь что-то происходило: парад музыкантов, выставка раритетных машин, спектакли, концерты, шествия, вернисажи, фестивали искусств. Вечное кипение жизни. Рестораны, где приходится ждать свободного столика, кофейни, забитые народом. Автобусы с туристами, паркинги, полные машин. Куда там Ганнибалу Марка Твена, расположенному на отшибе, вдалеке от туристических троп.

*   *   *   *

    Сегодня новая выставка авто, - ее проводит Клуб любителей Jaguar. Улица перегорожена, на ней выставлены в ряд большинство моделей этой машины начиная с 1935 года по сегодняшний день. Есть даже победители гонки Ле-Ман 1953-го и 1957-го годов, - звездное время для Jaguar.
    Рядом на раскладных стульчиках сидят владельцы автомобилей, большинство - пенсионеры, пожилые и очень пожилые люди, для которых эта машина стала любовью на всю жизнь (конечно, речь идет о тех легендарных старых Jaguar, которые собирали по винтику, вручную, а не нынешних серийных штамповках, полюбить которые труднее, чем воспылать желанием к фонарному столбу).
    Владельцы с удовольствием расскажут все, что знают о своих машинах, отроют капот и вообще поболтают за жизнь со всеми желающими. Я не увлекаюсь железом, но эта выставка даже меня не оставила равнодушным.
    На ветровом стекле имя владельца и его место жительства. Один из пожилых мужчин по имени Элиот рассказал, что сам участвовал во многих европейских гонках, в том числе в знаменитом Ле-Мане. Элиот скромничал, он не просто участвовал в гонках, он их выигрывал. Перед машиной на мостовой - большие фотографии под стеклом и в рамках, сделанные более полувека назад, - молодой красавец в шортах и спортивной рубашке позирует возле этой самой машины, - и вот они призы, взятые в Европе, - весьма и весьма престижные.
    - Да, машина та самая, моя подруга, она в порядке, но я уже не тот, - сказал старик. - Жизнь пролетела, как одни сутки на трассе Ле-Ман. Заезд продолжается всего двадцать четыре часа... Мало. Но это была хорошая гонка.

*   *   *   *

    Родина Хэмингуэя - местечко Оук-Парк, во времена его детства - отдельный город. Теперь, когда Чикаго разросся, - не самый далекий пригород огромного мегаполиса. Сюда проложили линию метро, станция называется Harlem. Можно добраться и на машине, правда, ехать придется через не слишком безопасное черное гетто. Мы выбрали подземку, а потом пешком прогулялись несколько кварталов. Рита молчала. Юра был погружен в какие-то свои, как всегда невеселые размышления. Вопреки вечной моде, он Хемингуэя недолюбливает.
    - Всю жизнь Хем играл крутого брутального мужика, но получалось фальшиво, - говорил Юра на ходу. - Злые современники поносили Хэма за то, что он слишком уж выпячивает свое мужество. И эта демонстрация кажется нарочитой, искусственной. Как тогда писали в газетах: он показывает нам искусственные волосы на груди.
    - Главное не в образе человека, не в волосах на груди. Даже если они искусственные. Главное - литературное наследстве, которое он нам оставил, - возражает Рита. - Его творчество - вот, что главное.
    - Хем не изобретал своего фирменного, лаконичного и мужественного стиля. Свой стиль он, как бы это помягче, - позаимствовал у другого писателя, своего современника, тоже жившего в Чикаго. У Шервуда Андерсона. Дайте кому-нибудь почитать сборники рассказов Андерсона. Только устройте так, чтобы не было возможности узнать, кто автор. И вам скажут: господи, я никогда не читал раньше эти рассказы Хемингуэя. Это его стиль, его язык.
    - Может быть, наоборот? - Рите дорог образ Хэма, мужественный и сильный мужчина, пишущий о мужественных людях, она не хочет видеть в произведениях своего кумира даже слабого намека на заимствование. - Может, Андерсон первым позаимствовал.
    - Сборник Андерсона "Уайнсбург, Огайо" вышел в 1919-м году, "Торжество яйца" в 1921-м году. А первый сборник рассказов Хема в 1923 году. Это без комментариев. Ладно, пусть позаимствовал. Но будь вежливым человеком, скажи: я благодарен своему учителю... Нет, он ни слова не сказал, не написал. Это плохая черта.
    - Стилю Хемингуэя подражали сотни, тысячи литераторов, - парирует Рита. - И все - неудачно. Но он ни на кого не подал в суд, не стал кричать - у меня украли мой язык. Берите, если угодно. Так что, все обвинения в подражательстве - ерунда. Все искусство, от литературы, до живописи, построено на заимствованиях. А про кино уж не говорю. Посмотри фильмы Тарантино. Там все по нитке надергано из других фильмов. Или просто целиком украдено и перелатано. И что с того? Он все равно - довольно значительный режиссер.
    - И все-таки Андерсону надо было воздать по заслугам. Он ведь литературный отец Хема. Разве нет? Должна же быть в жизни справедливость. Ну, хоть капля.
    - Рассуждения о справедливости - достойны ребенка, - Рита глядит на Юру с жалостью.
    Мы подходим к дому Хемингуэя. Возле дерева табличка: "Родной дом Эрнеста Хемингуэя, июль 1899 года. Открыто для публики". На земле небольшой бетонный треугольник с железной нашлепкой на одном из ребер и примерно такой же надписью.
    Почему-то Рите это все, - табличка и памятный знак, - кажутся важными вещами, знаками самой истории, она делает фотографии. Выражение лица очень серьезное. Мне интереснее окрестные улицы, где мы только что побывали и по которым еще не ходили. Пройдитесь по ним, если будете в тех местах. (В паре кварталов отсюда есть еще и музей Хемингуэя. Там множество личных вещей, записные книжки, одежда и многое другое).
    Дом семьи Хемингуэй - большой, у нас бы сказали - роскошный, - двух этажный особняк, сверху мезонин и башенка в вычурном викторианском стиле. Забора нет, от улицы дом отделяет небольшой газон. Поднимаемся на открытую веранду, стучим в дверь. Никто не открывает. Но сама мысль о том, что в дом Хэмингуэя можно вот так запросто придти, постучать в дверь и тебя пустят, - мне нравится.
    Тут замечаем листок бумаги. От руки написано, что экскурсовод будет через полчаса. Подошли три японских туриста, почитали записку, но дожидаться не стали. Сделали несколько фотографий и отправились на прогулку. Мы обошли дом со всех сторон, сзади, возле гаража, видавший виды автомобиль начала 50-х без номеров, колеса полуспущены, крылья тронуты ржавчиной.
    Экскурсовод вернулась раньше: это девушка лет двадцати с небольшим по имени Лайза, ну, то есть Лиза. Она открыла дверь своим ключом, пустила нас внутрь и взяла по десять долларов за экскурсию. Спрашиваю, что за машина стоит на заднем дворе.
    - А, эта... Дяди Хемингуэя. Вообще-то обычно она в гараже стоит.
    Такое впечатление, будто дядя отошел по каким-то делам и скоро вернется. Или сидит где-то здесь, в доме, газету читает. Еще вопрос: часто ли здесь бывают туристы из России? Оказывается, очень часто. Возможно, их здесь даже больше, чем американцев. Лиза плохо понимает этот феномен: нет такой страны, где Хема знают и любят больше, чем в России. И никто до сих пор не объяснил эту загадку.
    - Хемингуэя любят в России, потому что в Испании во время Гражданской войны он воевал на стороне красных?- спрашивает Лиза.
    - Он был творческим человеком и частенько ошибался, принимал не ту сторону, - ответил я. - Но это уже политика, не литература.
    Дальше не стал объяснять, - должны ведь в жизни человека оставаться неразгаданные тайны. По-моему, Лиза плохо понимала природу успеха Хемингуэя и на родине, в Америке. Его творчество знала поверхностно, но на любой вопрос, касающийся этого дома, отвечала без запинки. Лиза учится на архитектора, но большую часть свободного времени, а его немного, тратит не на свидания и кино, а бесплатно отдает музею. У музея нет денег на зарплату экскурсоводам. Все держится на бесплатных помощниках, добровольцах.
    Мы уже хотели начать, как вошли мужчина и женщина лет тридцати пяти. И еще слова не успели сказать, но понятно - русские. Оказалось, супруги из Москвы. Значит, права Лиза. Мы провели в этом доме час с лишком, но наши спутники вели себя так тихо, что ни разу не осмелились на вопрос, - может, языка не знали, может, вдруг оробели, - только изредка тихо-тихо перешептывались. А женщина все повторяла мужу: "Тише, Вася, тише", хотя и без этих замечаний голоса Васи лично я так и не услышал.
    Не стану рассказывать о музее, - это отдельная тема. Там много занятных вещей, сохранилась колыбель классика, его детский горшок, который Лиза демонстрирует с гордостью, будто держит в руках чашу Священного Грааля.
    Весь интерьер дома остался в первозданном виде. Мебель, столы, стулья, все вещи хозяев, даже книги - настоящее, не муляж. Везде чистота, в столовой на столе посуда, живые цветы - они из нашего времени. Металлическая печка на кухне не сохранилась. То есть стоит та же самая модель того же года, но все-таки "не родная".

*   *   *   *

    Мы поблагодарили Лизу и ушли, чтобы всласть побродить по Оук-Парку. Здесь, на родине Хемингуэя - нас ожидало новое дежавю. Дело в том, что Оук-Парк остался, дошел до нас почти в том же первозданном виде, что и Ганнибал Марка Твена.
    Никто не вел здесь масштабной застройки кварталами и микрорайонами. На своих местах те же самые дома, что стояли здесь в конце 19-го начале 20-го века. Жизнь пригорода тихая и несуетная. Мало машин, движения почти нет. Зато много вековых дубов, лип и каштанов. Некоторые особняки построены по проекту знаменитого архитектора Фрэнка Райта, открывшего в 1901 году свою студию.
    Великий писатель и великий архитектор были соседями. Хемингуэй рос, слушал рассказы деда, дебютировал с первыми опусами в школьной газете, а Райт, в ту пору молодой мужчина, уже подступался к вершинам мирового признания. Стараюсь избегать высокого штиля, но скажу так, - эти люди ушли в бессмертие, теперь друг с другом соседствуют их музеи.
    Мы шли по улицам, тихим и пустынным, в зелени деревьев скользила первая желтизна, но до настоящей осени еще далеко. Солнце летнее, жаркое. В голове крутились короткие рубленные фразы старины Хема: "Впереди пятьдесят лет необъявленных войн, и я подписал договор на весь срок", "Мир ломает каждого, но многие потом только крепче на изломе. Но тех, кто не хочет сломаться, он убивает", "Человека можно уничтожить, но его нельзя победить", "Хорошая улыбка лучше хорошей пулеметной очереди", "Нет такого закона, чтобы человек голодал".
    Через дорогу от дома Хемингуэя, чуть наискосок слева, когда-то построили церковь. Ее Хем не застал. В сквере в двух кварталах пару лет назад открыли памятник жителям города, погибшим в двух мировых войнах. Но можно сказать, что двадцатый век прокатился по Оук-Парку и почти не оставил следа. Парочка относительно новых церквей, лавка сувениров, бакалейный магазин, военный памятник, - вот, собственно и все перемены. Не так уж много для целого столетия.
    Новых домов мало (а те, что есть, выдержаны в прежнем стиле), но много открытого пространства, старых деревьев: кленов и дубов. Хемингуэй не любил Чикаго, с семьей были сложные отношения. Окончив школу, уехал в Канзас-Сити, стал газетным репортером. Судя по его воспоминаниям, и Канзас-Сити, и репортерскую работу он тоже не жаловал. Ему еще предстояло пройти длинный путь, путь к самому себе, пройти войну, и не одну, понять природу своего таланта, нащупать свою тему, обрести свой голос, звучание. Словом, стать самим собой.
    Как бы там ни было, какие бы отношения не связывали Хемингуэя и его семью, - некоторое значение это имеет для историков и биографов писателя, - но не для его поклонников, мы знаем, что есть на свете город Хемингуэя. И здесь путника снова ждет дежавю: когда-то и я здесь был. Много воды утекло, потому что Хемингуэем я переболел в молодости. И вот, словно прорвался через годы и, совершив большой круг, вернулся назад.