Москва Икс

Москва Икс
Часть первая: майор Черных, следствие

    Глава 1

    Майор госбезопасности Павел Андреевич Черных, статный красивый мужчина с густой шевелюрой и черными усами, ужинал в ресторане «Будапешт» в компании сослуживца капитана Сергея Ильина. Оба офицера были в штатском, они приехали сюда после окончания долгого дежурства, двенадцать часов кряду наблюдали за парадным подъездом и окнами квартиры, где собирались валютчики. Когда выпили, усталость отпустила, теперь Черных хотелось излить душу, рассказать некую пикантную историю Ильину, одному из немногих людей, которому верил, как самому себе.
    - Вот если бы у нас в стране бывшие супруги расставались друзьями, - сказал Черных. – Ну, как у них вот, за границей… Но ведь мы так не можем, не умеем. Нам надо разругаться, разделить через суд каждую тряпку, каждую деревяшку. Окунувшись в дерьмо, мы испытываем удовлетворение.
    Недавно Черных пережил развод с женщиной, с которой прожил в браке почти шесть лет, но обретенная свобода принесла с собой неожиданные неприятности. Супруга оказалась редкостной стервой, из мести написала начальству бывшего мужа несколько анонимок, - Черных якобы ведет разнузданный антиобщественный образ жизни, пьянствует, ходит по кабакам, он превратил свою двухкомнатную квартиру на Профсоюзной улице в притон, там бывают женщины легкого поведения, вино льется рекой, в карты играют с пятницы по воскресенье. Одну из любовниц зовут Тамарой, она работает заведующей ювелирной секцией магазина «Янтарь», другая - Виктория, заместитель управляющего треста столовых.
    И еще Черных в присутствии собутыльников и шлюх ругает советскую власть, рассказывает анекдоты, высмеивающие лидеров Коммунистической партии, и негативно, в издевательской форме, отзывается о деятельности Комитета госбезопасности и его лучших сотрудниках, которые, по его словам, не шпионов ловят, а только по бабам бегают и водку жрут. А потом похмеляются и ходят по подпольным врачам, - лечат сифилис.
    - Ну, меня главный вызвал, показал эту писанину. Подчерк чужой, не ее. Наверное, подругу попросила или любовника. Но большую часть писем - на машинке напечатали. Короче, я прочитал, и волосы дыбом встали. Босс спрашивает: кто, по-твоему, написал все это? Я честно ответил: бывшая жена Людмила, больше некому. Он стал задавать другие вопросы: что-то из указанных обвинений соответствует действительности? Откуда бывшая жена знает подробности твоего быта? И так далее… Чего тут скажешь, блин. Ну, говорю, ни сном не духом. Ни анекдотов, ничего… А мой быт – это почти сплошная работа.
    Сослуживцы уже расправились с холодной и горячей закуской, выпили поллитровку «Экстры», заказали вторую. Черных иногда захаживал в этот ресторан, он точно знал, на каких столиках установлена прослушка КГБ, за такие столики метрдотель, нештатный сотрудник госбезопасности, сажал иностранцев и девочек. Черных всегда брал столик на двоих в дальнем конце зала, у витрины, заранее звонил метрдотелю: сегодня зайду поужинать. Здесь можно говорить все, что в голову взбредет, не стесняясь в выражениях. Ильин пару лет назад сам нахлебался, его Настя писала на работу мужа отвратительные пасквили, выставляя напоказ грязное белье, а когда развелись, но еще не разъехались, вызывала милицию, - якобы бывший муж оскорбляет ее, угрожает расправой, лезет с кулаками...
    Началось второе отделение концерта, музыканты чередовали песни Юрия Антонова с лирикой «Битлз», все неплохо, и музыка была негромкой, не надо кричать, чтобы собеседник услышал.
    - Ну, и он чего? – спросил Ильин.
    Он где-то достал модный финский костюм, синий в светлую полоску, голубую рубашку, в этом прикиде он не был похож на сотрудника Министерства иностранных дел, а не на чекиста. Среднего роста с круглым приятным лицом и соломенными волосами, он часто обнажал в улыбке белые ровные зубы, добрые голубые глаза смотрели на мир удивленно.
    - Босс говорит: я тебе верю, иначе бы не вызвал сюда и не показал писем. А просто оформил приказ и отправил тебя за Уральский хребет, в какой-нибудь заштатный городишко, на никчемную бумажную работу. И ты бы там после Москвы совсем завял в расцвете сил, как цветочек. Никакого продвижения, никаких перспектив. Стоячее болото. Просидел ты бы на своем стуле до седых волос, вышел бы в отставку в майорском звании с маленькой пенсией.
    - Да, сейчас времена все-таки другие, - кивнул Ильин. – При Юрии Владимировиче Андропове долгих разговоров с тобой вести бы не стали. Вынесли бы взыскание по партийной линии. И потом полетел бы ты куда-нибудь подальше. В Омск или в Томск на паршивую должностишку.
    - Да уж, - мрачно кивнул Черных.
    - А сейчас, хотя я Горбачева не люблю, - людей все-таки стали слушать. Нельзя, чтобы какая-то мразь, сучка долбаная, хороших людей своим дерьмом перепачкала. Тем более тебя, - оперативника, награжденного государственными наградами. Две медали и орден - это не хвост собачий. Ты не в кабинетах штаны просиживаешь, а делаешь черновую работу. Бывает, что и жизнью рискуешь, под пули лезешь. Нельзя такими людьми бросаться.
    Официант, обслуживающий столик, был пьян, хотя вечер только подходил к середине, с течением времени этот хмырь становился все пьянее. Хотя про водку ему сказали почти полчаса назад, он не почесался, и сейчас прошел мимо нетвердой походкой, по галерее направляясь в служебное помещение, даже не посмотрел в их сторону. Черных поднялся, догнал официанта, дернул за рукав, развернул перед его носом красную книжечку с золотым тиснением: герб государства, щит с мечом и три буквы золотом - КГБ.
    - Слышь, уважаемый, если ты не очухаешься, обижаться будешь только на себя, - прошипел Черных. – Тебя через пять минут отстранят от работы. А завтра получишь на руки трудовую книжку и вылетишь с волчьим билетом. Может быть, если повезет, устроишься в рабочую столовую котлы мыть. Или на автовокзале плевательницы чистить. Я уж похлопочу.
    Официант побледнел, попросил прощения. Черных вернулся к столику, закурил.
    - Больше босс ничего не сказал? – спросил Ильин.
    - Пообещал, что проверят сигнал.
    - Не помню, чтобы ты при мне рассказывал про Тамару и Викторию. Это вымышленные персонажи?
    - Если бы. Бывшая жена так смешала правду с враньем, что одно от другого не отличишь. С Викторией у меня было, уже после развода. Всего несколько раз.… Встретились и разбежались. А с Тамарой - уже месяца полтора, постоянно. Понимаешь, если всех знакомых женщин и все выпитые бутылки свалить в одну кучу, получится, - я и вправду погряз в пьянстве и разврате. Из конторы меня давно пора турнуть…
    Официант подошел неслышной лунатической походкой, открыл бутылку, наполнил рюмки, ни капли не уронил на скатерть, и удалился на цыпочках.
    - Теперь вспомнил: Тамарку я как-то видел, - сказал Ильин. – Ничего такая, толстая.
    - Толстая, тонкая, какая к матери разница.… К тому же она давно похудела. Нормальная женщина. И теперь ее будет проверять наша контора. Придет какой-нибудь хмырь в штатском, для начала в отделе кадров все разнюхает, к начальству сходит. Запрется с Тамарой в профкоме и будет мордовать своими вопросиками. Блин, хоть ума хватило от этой сучки детей не заводить.… Ну, от бывшей жены. Еще недавно ходили слухи, что меня наградят знаком «Почетный чекист». С этим, ясно, - пролет. А этот знак мне, - дороже ордена. Столько лет ждал… И очередное звание задержат.
    - Это даже плюс, - сказал Ильин. – Ты же опер. А если дадут подполковника, то снимут с оперативной работы. Выделят кабинет в управлении КГБ по Москве и области. И будешь там распределять продовольственные заказы к праздникам, составлять бесполезные бумажки, ходить на доклады и партсобрания. И ждать пенсии как избавления от земных страданий. Да, сдохнешь от скуки. А коли не сдохнешь, сам в петлю полезешь.
    - Этого и боюсь, - почетной ссылки в Мухосранск или еще куда. Вот там точно сдохну от тоски.
    Ильин потянулся к рюмке.
    - А у твоей Тамары клевая подружка есть? Хочется кого-нибудь для души, так сказать… А вокруг одни шалавы.

*   *   *   *

    После застолья Сергей Ильин не чувствовал себя пьяным, он вышел из ресторана, свернул к Петровке и там остановил такси, он добрался до квартиры в Новых Черемушках, поднялся лифтом на двенадцатый этаж. Мать еще не спала, ждала его, стала принюхиваться, но водочного запаха, кажется, не заметила, спросила, разогреть ли ужин. Ильин принял душ, сказал матери, чтобы шла спать, но она села у телевизора и уставилась в экран, - передавали захватывающий репортаж из животноводческого колхоза, где своими силами наладили производство комбикорма и тем самым, благодаря усиленному кормлению скота, повысили надои на восемь процентов. Покончив с коровами, стали болтать про космос.
    - Тебе это интересно? – спросил Ильин.
    - Очень интересно, - ответила мать.
    Ильин налил стакан чая, сел в своей комнате, включил лампу и разложил бумаги на письменном столе. Несколько минут, посасывая кончик ручки, он думал, с чего начать, но ничего оригинального в голову не лезло. Он переложил ручку в левую руку и написал: «Уважаемые товарищи, мой гражданский и человеческий долг, - довести до вашего сведения следующие факты. Майор госбезопасности Павел Черных продолжает вести антиобщественный образ жизни, порочащий честь чекиста и бросающий тень на Комитет государственной безопасности. Сегодня я стала невольной свидетельницей, как Черных пьянствовал и бесчинствовал в ресторане «Будапешт». Свободных столиков вечером в зале не было, но он приказал администратору рассчитать двух посетителей, молодого парня с девушкой, и вывести их из ресторана на воздух, если не уйдут добром. Позже, уже напившись, стал придираться к официанту, хватать его руками и угрожать расправой…»
    Далее Ильин написал, что Черных рассказывал похабные и антисоветские анекдоты, лез к женщинам и нецензурно выражался, позоря честь офицера и т.д. И закончил письмо так: «Не могу назвать своего имени, потому что боюсь мести гражданина Черных. С уважением, ваша Доброжелательница». Он заклеил конверт, написал адрес общественной приемной КГБ на Кузнецком мосту. Завтра, когда он поедет к тетке, бросит письмо в ящик в районе Беговой. Он допил чай и стал размышлять, что в жизни нет справедливости, хоть сто писем напиши, хоть тысячу, - ничего не изменится. Такова логика подлого человеческого мира, его горькая правда…
    Майор Черных застрял на своей должности старшего оперуполномоченного, как пробка в узком бутылочном горлышке, - и не сдвинешь, наверх не берут, и в другое управления не переводят, а пока должность старшего оперуполномоченного не освободится, Ильину нет хода наверх, - а эту клятую должность занимает Черных. Он вышел в соседнюю комнату, по телевизору показывали улицу, запруженную людьми, посередине этого водоворота стоял Горбачев в пальто и серой шляпе, он молол всякий вздор про гласность, ускорение и перестройку. Мать спала в кресле, Ильин укрыл ее пледом.
    Он вернулся в комнату, взял письмо, открыл верхний ящик стола. Достал оттуда жестяную старинную коробку из-под шоколадных конфет, где хранил деловые бумаги, положил сверху письмо. Ничего нового эта анонимка не содержала, ничего серьезного, ну, гульнул гэбэшник в ресторане, к женщинам приставал… Что тут криминального? Он ведь тоже человек.
    Вот если бы он к мужчинам приставал, пропивал казенные деньги, а ужинал в компании американского военного атташе, - тогда бы в КГБ, возможно, почесался. А с этим письмом самому подставиться легко, - когда будут проверять, поинтересуются, с кем Черных пришел в «Будапешт», с кем водку пил. Нет, надо еще раз поужинать с майором, только не в ресторане, - дома, подпоить его, навязать откровенный разговор, выудить новую информацию, кое-что добавить из этого последнего письма, - буквально пару абзацев, - тогда дело веселее пойдет.

Глава 2

    На пороге квартиры, не успев сбросить пальто, Черных услышал телефонный звонок. Он зажег свет, звонили из приемной босса, заместителя начальника второго главного управления КГБ генерал-майора Петра Карповича Шумилина. Дежурный офицер сказал, что Черных срочно вызывают на Лубянку, машина сейчас выедет, запикали короткие гудки. На часах около десяти вечера, Черных подумал: слава Богу, в ресторане не взяли третью бутылку, он вернулся пораньше и сейчас почти не чувствовал опьянения.
    Он успел принять душ, выпить кофе, сжевать половинку мускатного ореха, отбивающего запах спиртного. Надел парадный костюм, который накануне забрал из химчистки, побрызгался одеколоном «Шипр», спустился к подъезду, сел в черную «волгу» с затемненными стеклами. Дорогой он думал, что начальник вызывает, конечно же, не из-за тех грязных анонимок, не тот сегодня день, не тот час, чтобы копаться в этом мусоре, - вызывают по неотложной надобности, спросят, как идет с валютчиками, прикажут заканчивать с ними, да мало ли важных дел у чекистов… Но в сердце засела заноза беспокойства, неосознанной тревоги, тоскливые мысли лезли в голову: вдруг эта стерва написала такое, что босс не захотел откладывать расправу до понедельника, приказал прибыть прямо сейчас, чтобы… Чтобы что? Чтобы сделать устный выговор… Чтобы подписать приказ… Гадать бесполезно.
    Через полчаса он оказался в кабинете Шумилина.
    Окна выходили на площадь, памятник Феликсу Эдмундовичу, худому, с вытянутым нездоровым лицом и бородкой клинышком, напоминающему восклицательный знак. Вокруг памятника катили машины, но уличный шум сюда не долетал, было слышно, как тикают в углу напольные часы в корпусе из орехового дерева, горела настольная лампа под зеленым колпаком на железной подставке. Босс был в форме, на груди орденские колодки, он оторвался от бумаг, молча кивнул и на приставной столик для посетителей.
    - Ничего что оторвал от холостяцкой вечеринки? – босс усмехнулся и хлебнул чая из стакана. – Наверное, у тебя были на этот вечер другие планы?
    - Никаких планов, - сказал Черных. – Я после дежурства.
    - Да, да, - рассеяно кивнул генерал. – Знаю, ты сейчас занят делом валютчиков. И все к концу?
    - Мы собрали столько информации, что на два дела хватит. Но не берем их, потому что могут появиться новые действующие лица, о которых пока ничего не известно. Только клички, плюс отрывочная оперативная информация, которую к делу не подошьешь. Но эти люди есть, и они скоро проявятся… В преступную группу внедрен наш осведомитель. Кроме того, мы взяли одного из валютчиков, некоего Сомова, устроив так, что его подельники уверены, - Сомов отдыхает на болгарском курорте Варна. Этот тип дал признательные показания.
    - Хорошо, - кивнул Шумилин. – Какие перспективы у дела?
    - Возьмем всех валютчиков одновременно, в один день и час. Более двадцати человек. Подержим их в Лефортовской тюрьме недельку, без допросов. Это действует. Подготовим и передадим материалы в следственное управление. Не сомневаюсь, что вся компания даст признательные показания. Четверых или пятерых можно подвести под вышку. Остальным от пятнадцати до двадцати с конфискацией и дальнейшим поражением в правах. Процесс можно сделать громким, публичным, но это не мне решать.
    Босс постучал ручкой по столу, обрывая подчиненного. Черных, которым снова овладели неприятные мысли и предчувствия, подумал, что прелюдия завершена, возможно, прямо сейчас будут сказаны слова, которые навсегда изменят его жизнь. Проверка анонимок показала, что информация в целом подтверждается, поэтому Черных придется покинуть Москву и переехать в какой-нибудь Кологрив или Конотоп или немедленно подать в отставку, выйти в приемную и составить рапорт.
    - Дело валютчиков закончат без тебя, - босс смотрел куда-то в сторону, в темный угол кабинета. – Да, закончат другие люди…
    Черных почувствовал, что ему стало жарко, не хватает воздуха, галстук сдавливает шею, словно удавка.
    - Вот приказ. Ознакомься.
    Когда брал бумагу, рука дрогнула, босс это заметил. Черных положил перед собой листок, провел по нему ладонью, будто бумага была мятой, а он ее расправлял, стал читать, но смысл написанного почему-то ускользал, он перечитал текст три раза. Речь не шла ни об увольнении из органов Госбезопасности, ни о ссылке, - Черных поручали новое ответственное задание, его наделяли самыми широкими полномочиями, - он перевел дух, будто с высоченной ледяной горы скатился на ногах и не упал, достал платок и вытер испарину. Босс, словно прочитал его мысли, усмехнулся, привстал и протянул две пухлые папки, отдельно несколько листков машинописного текста:
    - Прочитай по диагонали эту справку. Задавай вопросы, если чего непонятно.
    На этот раз Черных читал, не торопясь, чувствуя, что с души свалился тяжелый камень, дышать стало легче, - будто вдогонку к выпитому в ресторане еще стакан беленькой махнул, - раз ему доверили важное дело, значит, он по-прежнему на хорошем счету, анонимками можно подтереться. Черных не удивился содержанию справки, за годы службы он разного навидался, - на десятерых хватит, и весь отпущенный человеку запас удивления, давно растратил, но вот необычная информация, и вопросов сразу же штук сто повылезало, но эти вопросы он оставил при себе, сделал серьезное лицо, сдвинул брови: босс любил, когда сотрудники хватают информацию на лету, когда ее не надо разжевывать.
    Восемь с лишним лет назад сводный отряд морских пехотинцев Северного флота, состоявший из тридцати восьми человек - все офицеры или прапорщики с боевым опытом, - принимал участие в секретной операции на территории Кампучии. Морпехи должны были высадиться с десантного корабля, марш-броском преодолеть расстояние в десять километров, по джунглям, проникнуть в полевой лагерь красных кхмеров, вызволить граждан СССР, в том числе дипломатов, которых кхмеры держали в плену, уничтожить несколько ящиков с бумагами, секретный архив, который перевозили наши дипломаты перед тем, как попасть в плен, - и уйти, оставив после себя выжженную землю и гору трупов.
    Операция была провалена, - это мнение военных контрразведчиков. Если посмотреть с другой стороны, морпехи сделали эту паршивую опасную работу как надо, а вместо награды получили нож в спину, от своих же. Морпехи вошли в лагерь, перерезали или перестреляли всех косоглазых и вытащили наших, однако выяснилось, что в одном бараке с советскими дипломатами содержали сотрудников американской миссии Красного креста, - пятерых мужчин и женщину на седьмом месяце беременности.
    Операции в тылу врага - это для людей, у которых стальная проволока вместо нервов, а вместо сердца – холодный камень, под которым даже змея жить не станет, эту работу называют грязной, так оно и есть, - живых свидетелей не оставляют, женщины, дети, старики, - не важно… Свидетелей специальных операций, тем паче за границей, не щадят – и точка. Командир отряда должен был кончить американцев и сделать так, что их тела невозможно было опознать, чтобы от них даже воспоминаний не осталось, практически - это раз плюнуть, у морпехов были с собой два огнемета и несколько рюкзаков взрывчатки.
    Однако американцев потащили с собой на десантный корабль, и русские дипломаты и американцы были в неважном состоянии, в джунглях, в бараке или земляной яме они подцепили малярию, отравились пищей, и уже несколько дней страдали от обезвоживания, кое-кого приходилось нести на самодельных носилках, темп передвижения был потерян. На обратном пути остановились, чтобы перевязать раненых и передохнуть, из лагеря передали сообщение на корабль, доложили об американцах, с корабля связались с Североморском и Мурманском, оттуда с Москвой.
    Кто принимал решения – значения уже не имеет, но так или иначе начальство решило, что за отрядом морпехов организована погоня, красные кхмеры уже на подходе, - на корабль поступил приказ открыть заградительный огонь, и его открыли - из всех стволов, однако под обстрел попали не мифические кхмеры, а свои парни, морпехи понесли значительные потери личного состава, было много убитых и тяжелораненых. Кто был на войне, тот знает, что такое попасть под «дружественный огонь», - когда артиллерия лупит по своим.
    В живых осталось до пятнадцати человек военных, кое-кто из гражданских, сейчас, по прошествии времени, цифры требуют уточнения. Выжившие участники операции были допрошены контрразведчиками Северного флота, командира морпехов Сурена Мирзаяна подозревали в предательстве, но сейчас эти подозрения нельзя доказать или опровергнуть, полную картину заварухи, случившейся в Камбодже, трудно, да и смысла нет, восстанавливать. Морские пехотинцы, те, что остались в живых, были комиссованы по ранению или сами подали в отставку и уехали из Мурманской области.
    Командир отряда Сурен Мирзаян, прапорщик Юрий Кузнецов, раненые во время заградительного обстрела, а также подрывник из первого взвода прапорщик Константин Бондарь, проходили лечение в военном госпитале на территории части в Северодвинске. У следствия, которое вели сотрудники контрразведки Северного флота, было много вопросов к этим парням. Но однажды поздним вечером, эта троица совершила дерзкий побег на угнанной служебной машине. При этом пострадали несколько офицеров контрразведки, они пришли в госпиталь, чтобы задать раненым несколько вопросов, а раненые на них напали и так далее.
    Позднее были предприняты попытки найти беглецов, но никого не нашли. Тогда к поискам подключили МВД, - толку никакого. Позже на самом верху решили подключить Госбезопасность, но было поздно, следы беглецов потерялись. Это ведь такие парни… Они могут спрятаться в пустой комнате. Вскоре в Комитете сменилось руководство, новые люди посчитали, что чекисты занимаются не своим делом – ищут каких-то дезертиров, - и свернули поиски.
    По данным контрразведки Северного флота, несколько бывших морских пехотинцев из того отряда, живут в разных городах России. Им не было предъявлено обвинений, они ни от кого не скрываются. Двое, кажется, живут в Питере, один – инвалид, частично потерявший память. Другой остался без ноги, живет на пенсию, подрабатывает в местной церкви.
    - Ну, какие вопросы? – босс распечатал пачку «Мальборо» и закурил.
    - Кто из американцев остался в живых и какова их судьба?
    - Американцы и наши дипломаты – это не твоя забота, но я темнить не люблю. Чтобы ты получил полное представление об этой истории, тебе выдадут все материалы, без исключения, и по американцам, и по нашим дипломатам, хотя эта информация – совершенно секретная, ей владеет всего несколько человек на самом верху.
    - Почему спустя почти девять лет вдруг вспомнили эту историю?
    - Что ж, это важный вопрос. Наверное, самый важный. Там же написано, что с посольскими работниками морпехи вытащили из плена несколько американцев, шпионов, которые работали под прикрытием гуманитарной организации. Теперь, когда Михаил Сергеевич Горбачев сблизился с Америкой, там, за океаном, решили, что СССР должен открыть им все секреты и тайны. Американцам что-то известно о той операции. Мы не знаем много они знают или мало. Но из Госдепа США пришло несколько писем в наш МИД: американцы пишут, что им известно о кампучийской деле, они хотят знать, что стало с их соотечественниками. Наши ответили: знать ничего не знаем. Какие-то конгрессмены написали запросы в администрацию ЦК КПСС, интересуются судьбами сотрудников гуманитарной миссии, пропавших без вести в Кампучии. Конечно, со временем наша сторона, ну, дипломаты, подготовит обстоятельный ответ, придумают что-то толковое, убедительное, но пока отвечать нечего. Понимаешь?
    - Конечно, - кивнул Черных.
    - Перед тем, как начать диалог с американцами, надо убедиться, что все концы зачищены. И никто из свидетелей той заварухи рта не откроет. У американцев много источников информации, есть сеть легальной и нелегальной агентура на территории СССР. И найти человека, живого свидетеля, они при удачном стечении обстоятельств смогли бы. А какой-нибудь морально неустойчивый участник тех событий возьмет, да и поделится, - бескорыстно или за деньги, - тем, что знает. Почему бы и нет… Или поставит условие: вывезите меня из этой страны, потому что на развитой социализм у меня аллергия, - хочу в гнилое капиталистическое болото, - тогда услуга за услугу, я много чего расскажу. Газеты всего мира захлебнутся криком: русские в третьих странах похищают и убивают американских граждан. Не просто граждан – врачей. Главная задача – найти морпехов из сводного отряда. Понял меня?
    - Так точно, - кивнул Черных.
    - Математика простая, я повторю: есть ветераны, которые честно трудятся на благо родины. Сколько их осталось – сам подсчитаешь. Официально ушли в отставку, кажется, человек восемь-десять. С ними помягче, но надо в принципе исключить возможность их контакта с иностранцами и вообще - сомнительными личностями. Короче, эти ребята тоже под подозрением. Вчера они были уважаемыми ветеранами, сегодня – люди, с которыми хочет поближе познакомиться КГБ, по которым, возможно, тюрьма плачет. Но вот главная проблема: есть бывший офицер и два прапорщика морской пехоты, которые по сей день в розыске за тяжкие преступления. Мирзаян – командир сводного отряда, Кузнецов - заместитель Мирзаяна, Бондарь – прапорщик, взрывотехник. С ними церемониться не надо.
    - Так точно.
    - Ты спросил: почему спустя восемь лет вспомнили ту историю. Но разве восемь лет это срок? Вон шведский шпион Рауль Валленберг пропал в 1947-м году, якобы мы похитили. Так шведы до сих пор нам покоя не дают, пачками запросы получаем. И только успеваем отписываться. А американцы, если узнают что-то конкретное, - вцепятся мертвой хваткой. Еще вопросы?
    - Все ясно.
    - Можешь обращаться в любое время, - сказал босс. – Я жду результатов и надеюсь на тебя. Сейчас ступай в приемную. Составь список того, что может понадобиться. Сам выбери, с кем будешь работать. В канцелярии оформят приказ, я подпишу. Надо будет, подключи МВД и наших оперативников на местах. В понедельник получишь все материалы, что удалось собрать по тем событиям. Ну, спрашивай еще.
    Черных молча пожал плечами.
    - Ну, тогда от себя скажу то, чего в приказе написать нельзя. Те три парня, которых ты будешь искать и найдешь, - отпетые сволочи, сукины дети. Нарушили приказы, бежали из военного госпиталя, как только пошли на поправку. Каково? Дезертировали. Еще с применением насилия. Нанесли травмы средней тяжести контрразведчикам. Угнали служебную машину и скрылись на ней.
    - Лихо. Наверняка выправили новые документы, поменяли имена…
    - Они ведь – спецназовцы, хоть и бывшие, их всему научили, они сумели бы выжить даже в тылу врага или спрятаться в пустой комнате. А уж в СССР, в родной стране, – как рыбы в воде. Владеют всеми видами оружия, любой техникой, машинами, тракторами, подделают любые документы… И в рукопашном бою – не последние люди. Так вот, - с этой троицей без церемоний. Чуть чего и… Сэкономим родному государства тонну бумаги. С этим все ясно?
    - Так точно, - кивнул Черных.
    - Я знаю, ты это дело раскрутишь. Найдешь негодяев. Ты не выпускник института благородных девиц, действуй решительно. И помни, что результат будет спрашивать даже не председатель Комитета, а первые лица со Старой площади.
    Босс поговорил еще четверть часа, затем повернул голову и посмотрел на циферблат напольных часов, значит, разговор окончен.

Глава 3

    Место, где будет работать майор Павел Черных, оперативники и три технических сотрудницы, – это подставная, существовавший только на бумаге, фирма «Агрегатэкспорт», всего в нескольких кварталах от главного здания Комитета госбезопасности на площади Дзержинского, занимавшая часть первого этажа серого восьмиэтажного здания постройки начала двадцатого века. С парадной стороны три пыльных витрины: за стеклом высокие щиты из пожелтевшего картона, - наискосок надпись синими буквами «Агрегатэкспорт СССР», на переднем плане, близко к витринному стеклу, макет трактора «Беларусь», дизельного двигателя в разрезе, прицепной косилки плющилки и комбайна «Дон».
    У парадного подъезда, возле вечно запертой двери - стеклянная доска в раме, золотыми буквами на черном фоне то же название - «Агрегатэкспорт СССР», а внизу, буквами помельче, - «при Министерстве внешней торговли СССР». Любому прохожему ясно, - тут помещается контора по экспорту тракторов, комбайнов и запасных частей, - родное государство гонит продукцию в развивающиеся страны, поскольку странам развитым этот хлам, включая косилки плющилки и знаменитые комбайны «Дон», – без надобности. Странам развивающимся, – нашим добрым друзьям, - за трактора и комбайны платить нечем, но это уже не экономика, а большая политика, от которой простым людям надо держаться подальше, - во избежание неприятностей.
    Оперативники попадали в контору через черный ход, спрятанный во дворе колодце, в этот двор, в эту вечную темноту или полумрак, если понадобится, удобно будет подогнать машину, чтобы доставить сюда или отвезти нужного человека в Лефортовский следственный изолятор или еще дальше, где искать не станут.
    Майор Павел Черных занял место за письменным столом в большом кабинете, отделанном по моде, - светлыми деревянными панелями, и обставленном с шиком руководителя высокого ранга. Вдоль кабинета приставной стол для совещаний, рабочий стол с несколькими телефонными аппаратами, в том числе «вертушкой» с золотым гербом СССР посередине диска - каналом связи с важными чиновниками, членами правительства и партийными бонзами, для разговоров с руководителями КГБ, а рядом телефон внутренней связи с оперативниками, которые занимали комнаты вдоль коридора.
    Черных открыл сейф, вынул несколько листков с машинописным текстом и большую клеенчатую тетрадь, упал в кресло, закинул ноги на стол и стал шуршать бумажками. В тетрадь он заносил некоторые мысли, наблюдения, чтобы не держать в голове лишний информации, в тетради была начерчена таблица с именами морских пехотинцев, убитых во время операции «Гарпун» и тех, кому повезло, кто выжил, и отдельно кое-какие адреса и телефоны - жен, детей, матерей, любовниц, - они могут понадобиться в скором времени.
    Наверное, герои этой истории, бывшие морпехи Северного флота, стараются забыть прошлое, всю эту чертову операцию, забыть кровь, потерю друзей, предательство, у них давно другая жизнь, но прошлое бежит следом, держит за шкирку и не хочет отпускать. Восемь лет прошло… За эти годы один офицер и два прапорщика скончались. Станислав Ухов, старший лейтенант в отставке, пять лет назад под Новый год пьяным замерз на улице. Прапорщик Иван Ткачук получил увечья во время аварии в котельной, где работал истопником, умер в машине «скорой». Прапорщик Николай Абрамов попал под машину, получил серьезные травмы, умер в крошечной больнице, в Рязанской области.
    Чтобы развеять последние сомнения и все проверить, по месту жительства этих граждан побывали оперативники, представились работниками местных военкоматов, поговорили с родственниками, сказали, что хлопочут об увеличении пенсии на умершего кормильца, дело это непростое, потребует времени, и бюрократы не дремлют. Опера забрали кое-какие документы и фотографии, побывали на кладбищах.
    А буквально месяц назад умер еще один участник событий восьмилетней давности некий Иван Губанов. Проживал в Колпино под Питером, был женат, осталась приемная дочь семи лет и годовалый сын. Лейтенант Губанов умер в квартире любовницы, когда они вдвоем принимал душ. Что ж, список стал короче, сама смерть его проредила, значит, - возни меньше, - он вычеркнул четыре имени фломастером.
    Перелистал страницы, - вот те счастливчики, кто выжил и до сих пор неплохо себя чувствует. Как пишут в газетах: «их судьбы сложились по-разному». Некий Вадим Матвеев заочно окончил строительный институт, быстро взлетел наверх, получил должность старшего прораба, начальника СМУ, а теперь он заместитель управляющего строительным трестом. Женат, есть ребенок. Роман Ищенко живет в Питере, водитель грузовика, женат, дочери два годика. Николай Петров, - старший товаровед в московской комиссионке, где перепродают импортную аудио технику, женат, двое детей. Артур Зарецкий, - холост, живет в Питере, в одной квартире с престарелой матерью и сестрой. Инвалид первой группы, детей нет, получает пенсию, подрабатывает в церкви…
    Эти четверо ни от кого не прячутся, живут открыто и пребывают в заблуждении, что большие неприятности всегда, как было и раньше, обойдут их стороной. С Ищенко и Зарецким можно не церемониться, не надо искать трудных решений там, где все просто и ясно.
    Немного сложнее с Вадимом Матвеевым из строительного треста, - человек относительно молодой, но заметный, если что-то с ним приключиться, например, встреча с вооруженным бандитом, которая кончится плохо, - поднимется шум. Будут строчить в районной газете, а потом и в областной… Некролог с фотокарточкой Матвеева, а рядом целый очерк под заголовком «Знаете, каким он парнем был?» И запретить этого нельзя. В горбачевские времена газеты получили слишком много воли и слишком мало ответственности, молодые журналисты вытирают ноги о заслуженных людей, не смотрят на чины и звания, все ставят под сомнение...
    Но главная проблема, - трое военнослужащих, пропавших без вести… Раненые во время операции «Гарпун», они вернулись в Северодвинск на десантном корабле, проходили лечение в госпитале, когда пошли на поправку, избили контрразведчиков, угнали машину и пропали, будто в воду канули, наверное, сменили имена, живут неизвестно где, непонятно что замышляют, - от них жди беды. Вопрос в одном, - когда рванет этот ящик динамита, точнее, целых три ящика.
    Мирзаян, Кузнецов и Бондарь.

*   *   *   *

    Черных налил из термоса стакан чая, бросил пару кусков сахара, размешал карандашом и стал разглядывать два книжных шкафа, забитых материалами партийных съездов, конференций и пленумов ЦК, на почетном месте в средних рядах – полное собрание сочинений Ленина – пятьдесят огромных томов в строгом темно-синем переплете с золотым тиснением.
    На стене над письменным столом большой портрет, - бывший Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев, облаченный в парадный светло-серый мундир маршала, с золотыми звездами на груди, сидел у окна с видом на Кремль, смотрел строго, густые сросшиеся брови были нахмурены. Это произведение искусства не сняли с гвоздя по какому-то недоразумению, по ошибке или ждали второго пришествия Брежнева. Рядом портрет Горбачева, тоже под стеклом, этот товарищ в цивильном синем костюме и бордовом галстуку, на лице загадочная, словно у Моны Лизы, улыбка, на заднем плане башенки Кремля.
    В углу кабинета - кожаный диван, в нем выдвижные ящики, а в них – свежее постельное белье, на тот случай, если захочется заночевать на работе. Время от времени кабинет убирали, смахивали пыль с портретов, натирали воском пол, но почему-то здесь витали странные запахи, так пахнет в поликлинике или амбулатории: нафталином, валидолом, карболкой и еще какой-то дрянью, не имеющей названия.
    На столе и книжных полках в беспорядке расставлены памятные сувениры: макет самолета ИЛ-69, бюстики Ленина и Карла Маркса, ракета, летящая к Луне, Гагарин из фаянса, пара вымпелов из велюра на блестящих латунных подставках: «Победителю социалистического соревнования» и еще разная бесполезная чепуха. Черных с первого взгляда влюбился в большой светлый кабинет, была бы его воля, - сидел тут до самой пенсии.

*   *   *   *

    Когда вошел Вадим Ильин, Черных, задрав ноги на стол, допивал чай. Он поставил стакан, тронул подметкой бюст Гагарина, чуть не свалил его на пол. Ильин поздоровался, сел к приставному столику.
    - Как успехи? – спросил Черных.
    - Успехи есть, - Ильин улыбнулся и потер ладони. – И очень даже впечатляющие. Будь здоров успехи. Вчера вечером мне Ленка звонила, сама. Ну, та блондинка, кудрявая. Она от тебя млеет. Сказала, что в пятницу можно собраться у нее. Еще подружка придет, потрясающая…
    - Господи… Я не об этом, не о Ленке.
    - А, тогда замолкаю.
    - С сегодняшнего дня надо сосредоточиться на бывшем капитане морпехов Сурене Мирзаяне, прапорщике Юрии Кузнецове. Я просмотрел всю макулатуру, которую дали в конторе, и вот что скажу, - в этой истории Мирзаян и Кузнецов - ключевые фигуры. Они подготовили побег из гарнизонной больницы, они избили офицеров контрразведки, спустили с лестницы начальника секретной части и дознавателя, учинили погром, угнали машину. И пропали без следа. Они самые опасные. Ну, и Бондарь следом увязался. Найдем этих парней – и точка. Бондарь сам найдется, он фигура второстепенная.
    - Нет вопросов, из-под земли достанем, - продолжил мысль Ильин. – И получим бесплатные путевки, ну, в дом отдыха, в Сочи. Там расслабимся. Итак… Наше меню: вино и биллиард – целый день, до вечера. На десерт - женщины. Строгий отбор, от семнадцати до двадцати пяти. Правда, есть отягчающее обстоятельство. До лета еще далеко.
    - Слушай, Вадим, я не требую невозможного. Но в рабочее время - думай хоть иногда о работе. Так вот, надо проверить Мирзаяна и Кузнецова по всем категориям учета. Начать с профсоюзного, - он самый большой. Далее партийный учет. Вдруг наши герои ненароком в КПСС вступили, за такое время все могло случиться. И теперь они борются за дело мира и строят коммунизм. А мы их еще не поздравили.
    - Далее Загсы?
    - Точно. За прошедшие восемь лет не одна сотня мужчин с такими именами и фамилиями сочеталась законным браком. Наверняка отдельные граждане брали фамилии жен. Надо проверить. Или другой вариант. Может быть, Мирзаян или Кузнецов благополучно скончались. Ну, преждевременно. Если так, где похоронены? Затем милицейский учет, потом прописка, жилищно-эксплуатационные конторы, ЖЭКи. Дай паспортным столам столько работы, чтобы они неделю потели, но Мирзаянов и Кузнецовых принесли на тарелочке. Всех, ну, кроме древних стариков и новорожденных. Плюс – база данных ГАИ. Возможно, кто-то получал водительские права. Наконец, учет министерства здравоохранения.
    - Поликлиники, больницы?
    - К каким поликлиникам прикреплены все Мирзаяны и Кузнецовы, подходящие нам по возрасту и описанию. Знаю, ты скажешь, что наши герои давно обзавелись липовыми паспортами, живут под чужими именами и так далее. Скорее всего, так оно и есть. Но мы обязаны отработать все версии. А вдруг?
    - Я скажу другое. Если мы пойдем этой дорожкой, то утонем в макулатуре, которую сюда будут присылать со всего Союза. Грузовиками. Справки, ведомости, протоколы…
    - Позвоню в контору, попрошу, чтобы нам дали в помощь трех-четырех женщин из информационного центра. В конце коридора свободная комната, пусть там работают. Когда разберемся с этими категориями учета, копнем глубже. Пока распредели работу между всеми сотрудниками, так мы быстрее продвинемся. Чего думаешь?
    – Х-м… Кадры из информационного центра не нужны. Там красивых и молодых девушек – ноль целых и две десятых. А если по делу… Надо задействовать золотой фонд – лучших осведомителей. Ведь кто-то что-то видел, слышал… Люди, которых мы ищем, наверняка сталкивались с криминальным миром. Кузнецову и Мирзаяну были нужны паспорта, прописка, хотя бы временная. Наконец, водительские права. Тут требуется толковый фармазонщик.
    Черных встал, прошелся по кабинету, рассуждая на ходу.
    - Кузнецов вырос в детдоме. Можно найти друзей его юности. Он был женат, родился сын. Брак существовал недолго. Надо поговорить с бывшей женой. Возможно, Кузнецов после побега появлялся в Питере, даже жил там, пытался встретиться с ребенком. По Мирзаяну… Дай подробное поручение армянским оперативникам. Составь список вопросов, которые надо прояснить. Отправь в Ереван копии его фотографий. Они старые, но других все равно нет.
    - Еще что-нибудь?
    - Одна тонкость. Скажем, Мирзаяну очень легко поменять фамилию. Надо дописать в паспорте всего несколько букв. Не Мирзаян, а Мирзаянов. Или Мерзаянин. Кузнецов мог превратиться в Кузнецовского. Фамилии, близкие по написанию, тоже надо бы проверить. Но это дело долгое, пока отложим. А то и вправду – утонем в бумажках. И тогда операцию «Москва Икс», авось, закончат наши потомки.
    - Не понял… А что это за операция «Москва икс»?
    - Хороший вопрос. Ты ведь знаешь, что любые наши мероприятия или операции обозначают на бумаге набором цифр и букв. Но у меня в голове не задерживаются вся эта арифметика. Поэтому про себя называю мероприятия человеческими словами. Вот «Москва икс», например. Вся эта история началась в Москве, на самом верху. МИД СССР направил самым большим людям этой страны, тем, кто принимает решения, секретное письмо. Так и так, наши дипломаты попали в плен, им угрожает смертельная опасность… А сверху дали отмашку Генштабу Военно-морских сил: надо вытащить сотрудников МИДа из той помойки.
    - Я не знал этой предистории, - сказал Ильин.
    - Так вот, начальство из Генштаба ВМФ быстро сварганило свой план, простой и верный. На нашей вьетнамской военной базе в Камране находится десантный корабль и куча морских пехотинцев, вооруженных до зубов и готовых к бою. В Москве принимали все главные решения. И закончиться эта музыка должна именно в Москве, в тюрьме КГБ, в Лефортовском следственном изоляторе. Но есть икс, есть некая загадка, тайна… Ведь мы сейчас не знаем, когда наступит конец истории, и сколько человек до него доживет.
    - Понял. Это занятно. Да, чертовски забавно…
    Черных остановился возле шкафа с собранием сочинений Ленина, открыл стеклянную дверцу, вытащил наугад первый же том, положил на стол, попытался полистать, но страницы слиплись, - уборщица изредка протирала книги влажной тряпкой, другие страницы не были разрезаны, видимо, Черных оказался первым человеком после уборщицы, который прикоснулся к великому ленинскому наследию.
    Он включил радио, сделал звук погромче, наклонился к Ильину:
    - Владимира Ильича мы любим, но никто не читает. А все печатаем, печатаем… Я где-то слышал, что ленинских работ в мире издано столько, что их количество чуть уступает количеству библий или цитатников Мао Цзэдуна. И еще жалуемся, что в стране бумаги нет. Кстати, вклейки в эти книжки, все эта портреты, карты, графики, - напечатаны за границей. Мы так красиво не можем. Это к вопросу: на что расходуем валюту. Все Ленину…
    - Да, не зарастет народная тропа, - придушенным шепотом поддакнул Ильин. – Не зарастет. Хотя давно уж пора…
    - Сколько паразитов сделали карьеры на этих книжках. Диссертации защитили, в академики пролезли. Эх, чего говорить…
    Ильин вертелся на стуле, как на горячей сковородке, и думал: вот бы письмишке с этой болтовней отправить куда следует, кому следует, и пленку с записью приложить. Черных вытряхнули бы из штанов за пять секунд, из партии, с должности, - отовсюду. Но писать нельзя, сам себя подставишь, себе яму выроешь и окажешься в ней вместе с майором, рядышком, - ты и он.
    - Так что Ленке сказать? - уже в дверях спросил Ильин. – Идем или нет?
    - Не пойду, - ответил Черных. - Скажи, что я заболел. Ангиной, а не дурной болезнью.

    Глава 4

    Черных пришел на работу пораньше и снова стал просматривать две тощие папки, которые фельдъегерь принес вчера во второй половине дня, часть материала хватило времени прочитать вчера, оставшиеся несколько страниц просмотрел по диагонали. В документах речь шла о побеге из северодвинского военного госпиталя трех главных фигурантов дела: Мирзаяна, Кузнецова и Бондаря. Первый вопрос, который сам собой напрашивается: почему бежала именно эта троица? Они были друзьями и могли друг другу довериться. Бежать одному трудно, тут нужна компания. Придумал все Сурен, его выбор пал на Бондаря и Кузнецова – эти не проболтаются.
    Черных листал протоколы допросов свидетелей, пострадавших, врачей. Кузнецова и Бондаря держали в отдельных палатах в разных концах коридора на втором этаже, Мирзаяна устроили в палату на третьем этаже, тоже отдельную. Возле каждой двери дежурили два вооруженных матроса. Никакой связи между этими парнями, разумеется, не было. Лечащий врач у всех один – некий Ватутин Иван Ильич, ныне покойный, умер от белой горячки три года назад.
    Доступ в палаты имели и другие врачи, медсестры, уборщицы, в общей сложности девятнадцать человек. Когда приходили врачи или сестры, с ними в палате оставался один из дежурных охранников, слушал разговоры и вообще... Да, связи между ранеными быть не могло, но она была. Помогал кто-то из врачей или медсестер. Вечером к Мирзаяну приходили контрразведчики, начинались допросы. Мирзаян, симулировал потерю памяти, говорил, что не спит от боли и так далее, видимо, он уже пришел в себя, оклемался, на нем вообще все заживало быстрей, чем на собаке, - но тянул время, выжидал. «Мне бы еще хоть немного подлечиться, и все вспомню», «Дайте время – и память вернется», - его слова. За две недели контрразведчики прониклись доверием к Мирзаяну, угощали его куревом, отстегивали наручники от кровати.
    О чем думал капитан морпехов ночами, когда оставался один? Ему было страшно. Еще неделю больничной жизни, возможно, подарят, - и все. Потом переведут в следственную тюрьму, начнутся настоящие допросы, а не посиделки, потом военный трибунал, длинный срок в крытой тюрьме строгого режима, там, в холодной клетушке, он оставит молодость и здоровье, может быть, сойдет с ума. Когда в следующий раз наручники отстегнули от кровати, он выкурил сигарету, а затем избил контрразведчиков и охрану, связал их бельевой веревкой, переоделся в китель и зимнюю шапку, спустился на второй этаж, где ждали Бондарь с Кузнецовым. Там охранники уже были разоружены и связаны, телефонная связь с больницей нарушена...

*   *   *   *

    Черных закрыл папки и убрал в сейф, скоро встреча с отставным подполковником второго главного управления КГБ Олегом Ивановичем Глотовым. Лет семь-восемь назад Олег Иванович занимался тем, чем сейчас занят Черных: искал прапорщиков и офицера, бежавших из госпиталя в Североморске. Глотов подошел совсем близко, но нелегкая судьба, чертов случай взяли свое, - Олег Иванович на темной улице заступился за девушку, которую волок в подъезд пьяный амбал, откуда-то появился еще один громила, сунул в спину перо, лезвие задело позвоночник.
    Глотов пережил несколько операций, но восстановиться до конца не смог. Чистая и прекрасная с виду девица, из-за которой он потерял здоровье, оказалась кабацкой потаскушкой, ее не поделили два пьяных Ромео. Глупо.… Вскоре поменялось руководство Госбезопасности, кто-то наверху решил, что чекисты занимаются не своим делом, когда ищут сбежавших дезертиров, - для этого есть милиция, кое-какие материалы передали обратно в МВД, а розыскное дело положили в темный сундук и присыпали нафталином. Материалы, собранные Глотовом, вот они, в папке, но в разговоре может вспомниться что-то новое, чего нет в бумагах.

*   *   *   *

    Глотов, немолодой мужчина с добрым лицом, которого здесь уважительно звали дядей Пашей, пришел раньше времени. Черных поднялся навстречу, пожал руку, помог снять пальто, спросил о самочувствие и подумал, что время людей не щадит, за прошедшие годы Глотов превратился в старика, толстого, с короткой стрижкой седых волос, похожих на птичий пух, ходил он медленно, опирался на палку. Прибавляло лет черное пальто с каракулевым воротником и шапка «пирожок» из искусственной цигейки.
    Черных спросил про внучку. Оказывается, она учится в Хореографическом училище при Большом театре, в четвертом классе, подает большие надежды и станет второй Майей Плисецкой, а то и дальше пойдет. Это не стариковские фантазии Глотова, нет, - чистая, правда. Он, пользуясь положением бывшего сотрудника госбезопасности, напросился на встречу с самой Софьей Головкиной, директором этого учебного заведения, этой святыни советского балета, и Головкина, в прошлом блестящая советская балерина, добрая душа, наговорила про внучку таких теплых слов, что сердце расцвело, как чайная роза. И до сих пор, да, цветет. И даже пахнет.
    Радует внучка, а ведь конкурс в училище – сто детей на одно место, и все ребятки одаренные, все талантливые, - Глотов пустил слезу, достал платок и с настроением высморкался. Он не отказался от чая, карамели и «юбилейного» печенья, несколько раз поднял голову, с ненавистью посмотрел на портрет Горбачева, хотел сказать что-то ядовитое, сказал другое:
    - Вчера жена два часа простояла в очереди, чтобы курицу купить. И перед ней все кончилось. Говорят, дальше еще хуже будет. Все этот…
    Он допил чай и без лишних вопросов, перешел к делу. Сказал, что в группу оперативников помимо московских оперативников входили коллеги из Еревана, приказ найти Мирзаяна был получен, когда в это дело уже сунули нос менты и военная контрразведка, они везде наследили, потоптались, наделали шума, как слон в посудной лавке, - Мирзаян лег на дно и переждал неспокойные времена. Группа Глотова установила, что Мирзаян бывал у родителей, в Армении, точнее, в Ленинакане, гостил у них сутки или двое, старался не показываться на глаза соседям, знакомым, но в маленьких городах трудно прятаться.
    За домом родителей организовали наблюдение, но поезд ушел, пыль улеглась, наблюдение сняли. Черных вставил слово: родителей Мирзаяна уже нет в живых, из близких родственников остались, кажется, дядя с тетей Артур и Ануш Мирзаян. Глотов сделал паузу, он говорил медленно, но голова оставалась ясной, без бумажки помнил все имена. Дядя Мирзаяна тоже жил в Ленинакане, но, кажется, собирался переезжать в Спитак.
    - Проверили, - кивнул Черных. – Дядя с тетей перебрались в Спитак. Купили хороший дом почти в центре города.
    Дядя Паша потеребил седые брови и одобрительно кивнул. Вспомнил, что детей у дяди нет, единственный сын умер молодым. Старик, как и покойный отец Мирзаяна, занимается ювелирными работами, наверняка, он весьма обеспеченный человек. Сурена с дядей связывали теплые отношения, не исключено, племянник тайком его навещает. Прошло время, годы прошли, Мирзаян наверняка поверил, – так устроен человек, - что все быльем поросло, кому он теперь нужен, а был бы нужен, - из-под земли бы достали, - и потерял бдительность. Если Сурен жив, найти его будет проще, чем несколько лет назад, когда он, словно пуганая ворона, боялся каждого куста, и новый день жизни проживал как последний.

*   *   *   *

    Черных положил перед Глотовом бумажный листок, поделенный надвое вертикальной линией. Справа мертвые, слава – живые. Восемь лет назад на чужой берег сошли тридцать восемь морских пехотинцев, обратно на корабль спасательной командой были доставлены десять морпехов, все ранены, среди них Мирзаян. Сегодня, предположительно, список совсем короткий, всего семь человек. Большинство бывших морпехов не прячутся, не живут кочевой жизнью. Вот, например, Роман Ищенко, пустил корни в Ленинграде. В той мясорубке был ранен, страдает провалами памяти, работает водителем грузовика, женат, имеет на иждивении малолетнего ребенка. Его несколько раз допрашивали офицеры флотской контрразведки, толка никакого.
    Или вот Артур Зарецкий, бывший прапорщик спецназа, живет в Ленинграде с матерью и сестрой, восемь лет назад был тяжело ранен, левая нога ампутирована выше колена, ранение в голову. Получает пенсию по инвалидности, подрабатывает в местной церкви, злоупотребляет… Он тоже не в счет. По-настоящему Черных интересует только три человека те самые, что бежали из госпиталя: Кузнецов, Мирзаян и Бондарь.
    - Ты кури, дядя Паша, - Черных придвинул гостю пепельницу. – Тут без церемоний.
    Глотов ценил доброе отношение, ему нравилось, что молодые чекисты уважительно называют его дядей Пашей, приглашают на торжественные мероприятия в клуб Дзержинского, к праздникам привозят продуктовые наборы, все как полагается: палка полукопченой колбасы, баночка икры, зефир в шоколаде, кофе растворимый, пару пачек индийского чая, курицу, поздравительную открытку за подписью начальника второго главка, да, - такое отношение заслужить надо.
    Как-то пару раз Глотова в среднюю школу приглашали, рассказать детишкам о нелегкой работе правоохранительных органах. Разве он мог рассказать хоть бы какую историю из жизни, когда давал подписку о неразглашении? И за всякую болтовню на детском утреннике не только хорошей поликлиники и пенсии лишат, - медали снимут, а с ними заодно - и голову. Ничего из жизни контрразведчика рассказать нельзя, ни одного имени, ни намека… В его загашнике - несколько общих фраз и пожелание детям расти честными, заниматься спортом, беречь родину и завоевания Великой октябрьской революции, - это самое дорогое, что есть у советского человека, ну, эти завоевания революционные. А школьники, что с них взять, они думают, что он бывший милиционер, они про КГБ – пока знать ничего не знают. Ну, жизнь длинная, так она устроена, что с КГБ юные ленинцы еще обязательно познакомятся, не разойдутся.
    - Вам бы еще месяц – и Мирзаяна взяли, - сказал Черных. - Я вот хотел совета спросить: с чего начать, как подступиться.
    - Сейчас в кино разные иностранные фильмы разрешили крутить, документальные. Хожу, смотрю. Недавно про разные спутники показывали, что, дескать, из космоса можно разглядеть спичечный коробок на ладони человека. Может, оно и так. Но чекистам такую технику еще не выдали. Поэтому и работать надо проверенными методами. У Мирзаяна дядя с теткой... Пусть ночью к ним залезут двое-трое наших сотрудников. Если есть собака – отравить. Когда проникнут в дом, тетку отделать, но не перестараться. Чтобы в больнице она еще пожила. Ну, хоть неделю-другую.
    - Племянник попробует пробраться к тетке? Ну, чтобы сказать последнее прости?
    - Вот именно. Деда тоже отделать до бесчувствия. На этом остановка, хватит. Никаких смертельных травм. Тут же анонимный звонок в «скорую» - пусть приезжают. Нападавшие, молодые ребята, должны спросить, куда старик заховал ценности и так далее. В доме все перевернуть вверх дном – якобы грабители деньги и золото искали, чистая уголовщина. Следить за больницей. Мирзаян появятся, вы его упакуете.
    - А если нет? Если решит – слишком опасно?
    - В этих ситуациях, когда умирает близкий человек, и ты знаешь, что не увидишь его больше никогда, - решает не голова, а сердце. Он пойдет на любой риск, чтобы увидеться со старухой. Тебе надо глубже изучить личность Мирзаяна. Он вспыльчивый, резкий. С одной стороны, - сильный человек, прошел огонь и воду, награжден медалью и орденом, бывший командир отдельного батальона специального назначения морской пехоты. Поручи ему любое задание, самое опасное, самое безнадежное, – он костьми ляжет, но выполнит. А с другой стороны…
    - Что с другой?
    - Жалкий сентиментальный человечек, которому эмоции заменяют мозги. Он не умеет управлять собой, не то, что отрядом морпехов. Во время выполнения боевого задания дрогнул, не пристрелил ту сучку, когда узнал, что она беременна. Мирзаян наперед понимал, - за эти фокусы его могут понизить в звании, снять с должности. На месяц отправить в нужник, чистить зубной щеткой пол… И все-таки не кончил ее. Вот в этом он весь. Он придет – это обязательно. Если все-таки не сможет пробраться в больницу, явится на похороны. Это выше его сил – не проститься со старухой.
    - Но он может и не узнать об этом ограблении и про тетку…
    - Надо в республиканской газете заметку тиснуть. Даже обсуждение организовать: почему молодость так жестока? И по радио… Ну, чтобы разговоры пошли по всей республике, чтобы до него докатились. Тогда Мирзаян твой. Или другой вариант: дом поджечь. Да так, чтобы старуха в нем сгорела, а дед получил ожоги и оказался в больнице. Но с огнем шутки плохи, ненароком можно переборщить. Первый вариант мне больше нравится. И еще…
    Он вытащил из кошелька бумажку, сложенную вчетверо, положил на стол, сказал, что Рубен - имя воровского авторитета, который в те годы жил в Москве, не исключено, что он знаком с Мирзаяном. Этот Рубен находился в разработке Комитета, но выяснить правду Глотов не успел, дело закрыли.
    - Слышал о Рубене?
    - Может быть, - ответил Черных. - Надо бумаги поднять из архива.
    - Дело давнее. Не знаю, жив ли он. Но проверить можно.
    - Конечно, - улыбнулся Черных. – Обязательно.
    Он поблагодарил заслуженного ветерана, потискал его мягкую, пахнущую детским мылом руку. Сказал «минуточку», открыл сейф и вытащил оттуда большую бумажную сумку, а в ней три банки мясных консервов, килограмма два апельсинов, пачка овсяного печенья, полкило соевых батончиков «Рот-Фронт», десять пачек сигарет «Пегас», крепких, с фильтром. Главное, приличный кусок мороженой говядины с костью, из такого мяса не борщ варят, – мечту. Глотов обрадовался, как дитя, аж глаза увлажнились. Он снова вдохновенно высморкался, схватил сумку и убежал, словно боялся, что Черных передумает и отберет гостинцы, тогда внучка, будущая звезда балета, останется без апельсинов.
    Проводив коллегу, Черных побродил по кабинету, размышляя о превратностях судьбы, о слепом случае и о том, как тесен мир. С Рубеном, воровски положенцем и по совместительству нештатным осведомителем КГБ, он ужинал месяца два назад, тогда понадобилась консультация по одному пустяковому вопросу.

Глава 5

    Черных коротал время за чтением газеты, дожидался телефонного звонка. Скоро он отправится на Чистые пруды, там в индийском ресторане, похожем на аквариум, стоявшим между двух прудов, назначена встреча с законным вором Рубеном Губановым, по отцу он русский по матери армянин. Рубен давно сотрудничал с КГБ, это спасало от длительных тюремных сроков и вообще – от неприятностей с милицией.
    Он информированный человек с непростым характером, - некоторое время назад он сел на иглу и постепенно превратился в психопата, готового сорваться с нарезки из-за любого пустяка, его побаивались даже свои, правильные воры. Говорят, он хороший стрелок, не расстается с «браунингом», ножичком иногда балуется, на всякий случай Черных проверил пистолет, передернул затвор, взвел курок, положил ствол в верхний ящик стола, прикрыв вчерашней газетой.
    Мысли оборвал телефонный звонок. Это был Рубен, он же Семеныч, он же Крендель, он же Царь Соломон. Сказал, - не хочет идти, куда запланировали, там кормят плохо, лучше встретиться в то же самое время, но в «Салюте», - это рядом с мостом, где прошлый раз толковали. Там подают мясную солянку, румынское вино и беленькую русскую. Черных положил телефонную трубку, взял пистолет, снял курок с боевого взвода. И вправду, добрый ужин под рюмочку не помешает.
    Черных полез в сейф, взял из толстой пачки несколько крупных купюр, сунул в бумажник. Во внутренний карман пиджака запихнул запечатанный конверт. Он позвонил по внутреннему телефону Ильину, сказал, что уходит, сегодня не вернется.
    В пятом часу Черных вошел в ресторан, сказал администратору, человеку неопределенных лет в синим пиджаке с золотыми пуговицами, что его ждет друг, свернул в зал, полный пестрой публики, в клубах табачного дыма плавали официантки, не очень молодые и не очень симпатичные, крутили записи Джо Дассена и еще каких-то иностранных певцов. Рубен сидел за столиком у окна, это был худой человек лет пятидесяти с гаком, костюм болтался на нем как на вешалке, руки беспокойные, пятерней он то и дело откидывал назад волнистые седеющие с желтизной волосы, недоверчиво щурил глаза, похожие на жирные маслины. Лицо напряженное, будто одеревеневшее.
    Он поприветствовал Черных кивком головы и сразу перешел к делу:
    - Принес?
    Черных молча достал пакет и сунул его под стол, в чужие дрожащие руки. Морщины на лбу Рубена разгладились, он поднялся, исчез в табачном дыму, у него старый приятель, кажется, директор этой помойки. Подошла официантка в синеньком платье и передничке, очень любезная, с нарумяненными щеками и густо подведенными бровями, Черных заказал солянку и биточки, дальше, про водку и пиво, объяснять не стал, он тут свой, раз его пустили за столик человека, которого знают и уважают. Черных смотрел через тюлевую занавеску на тени пешеходов, представляя, как Рубен скинул пиджак, он сидит за директорским столом, закатал выше локтя рукав рубашки. Он обломал ампулу, наполнил морфином шприц.
    Спустил толстые бордовые подтяжки, вошедшие сейчас в моду, использует их вместо резинового жгута, перехватил руку выше локтя, натянул подтяжки зубами. Теперь волнуется, ищет иголкой вены, от которых почти ничего не осталось. Черных, томимый жаждой, опрокинул стопку и закурил. Рубен вернулся быстро, теперь он выглядел бодрым, помолодевшим лет на десять, зрачки сузились, глаза засветились молодым блеском. Под столом он передал половинку тетрадного листка, на нем всего три слова: Сурен Погосян, Ереван. Черных испытал приступ легкого волнения. Он никогда не слышал этого имени, никогда не знал этого человека, но если наводку дал Рубен, - значит…
    - А с чего ты решил, что я знаю этого парня? – спросил он.
    - Слухами земля полнится, - ответил Черных. – У тебя были с ним общие дела?
    - Намечалась одна сделка, но сорвались. Он хотел продать пару вагонов стирального порошка «Лотос». Ну, я его свел с одним человеком, которому был нужен этот долбаный «Лотос». По правде сказать, я видел Сурена всего один раз, в ереванском кабаке что-то праздновали. Тогда, помню, Сурен поил и кормил целый стол народа, так швырялся деньгами, будто на следующий день деньги отменят и объявят коммунизм. И ничего нельзя будет купить на миллионы, спрятанные в грязном матрасе. Говорят, хрустов у него как грязи, лайбу меняет каждый год. Берет только белые «жигули». Любит красиво пожить. Видно сразу, что ему никогда рога не обламывали. И в стойле он еще не был.
    - Нет ошибки?
    - Я редко ошибаюсь.
    Черных выпил рюмку, глотнул «Боржоми» из бокала и перевел дух. Неужели поиски, которые могли отнять многие недели, даже месяцы, подошли к концу, толком не развернувшись по-настоящему? Не успев прицелиться, попали в десятку.
    - Что ты о нем знаешь? – спросил Черных.
    - Сурен договаривается с директорами предприятий, чтобы ему направляли левак, ну, неучтенный товар, и перекидывает его. Все подряд: мебель, ковры… Плюс спекуляция ювелирными изделиями. За такие дела ему можно ярмо натянуть на лет на двадцать.
    - Ювелирными изделиями? – Черных вспомнил, что покойный отец и дядя Карена Мирзаяна, ювелиры.
    - Подробностей не знаю. Тот Сурен появился в Ереване лет десять назад или около того. Уже тогда у него были деньги. Он купил должность заместителя начальника железнодорожного склада и начал товар дербанить. Сначала потихоньку. Потом поднялся до заместителя директора крупного склада, через который гонят дефицит. Так от железки и кормится. Сейчас, когда все начальство помещается в его кармане, он уже не стесняется. Так что, кидай мозгой, чего делать будешь.
    Торопясь, Черных доел солянку и опрокинул рюмку водки.
    - Если все правильно, с меня премия. Хрустики подсыпать или лекарство?
    - Мне фанера без надобности, - Рубен постучал ладонью по груди. – Ты мне срасти вот этого самого, чего сегодня принес. В Москве ваши же чекисты за горло взяли и живьем режут.
    - Я слушал, у тебя какие-то неприятности? Если что, помогу.
    - Пока ничего серьезного.
    - Может, нужен хороший адвокат? – пошутил Черных.
    - На кой черт он мне нужен? – с тех пор, как Рубен сел на иглу, он перестал понимать шутки.
    - Хороший адвокат всем нужен. Даже невинным младенцам.

*   *   *   *

    Черных так спешил, что не стал вызывать казенную машину, остановил частника и, предъявив удостоверение офицера Госбезопасности, приказал водителю отвезти к его «Агрегатэкспорту», когда приехали сказал «спасибо», но денег не дал. В кабинете, упав в красное кресло, он сделал несколько телефонных звонков, сначала в информационный центр, запросил справку на Сурена Погосяна, но не бумажную, пусть пробьют эту личность и сразу по телефону прочитают, что на него есть. Через полчаса он знал все, что хотел.
    Черных вызвал Ильина, который сегодня дежурил до полуночи, изложил суть дела. Ильин должен подобрать трех-четырех оперативников и сейчас же, немедленно, отправить их во Внуково, там они получат билеты до Еревана на ближайший рейс. Если билеты проданы, с самолета снимут пассажиров. Оружие взять с собой. Гостиницу заказать, утром оттуда московских гостей отвезут в республиканский КГБ, к тому времени придет письменный приказ из Москвы, что делать и как. Сначала надо наладить слежку на неким Суреном Погосяном, отработать его контакты, установить прослушку, действовать осторожно, обо все докладывать в Москву, - что и как. Привлекать самых опытных армянских оперов.
    - Неужели Мирзаян нашелся? – спросил Ильин.
    - Похоже, что так, - улыбнулся Черных. - Если информация точная, возьмем его. В Лефортовском СИЗО он запоет, как Муслим Магомаев, не хуже. Или как Лев Лещенко. Честное слово. У нас на него информации немного. Не женат, детей не имеет, родственников почти не имеет, близких друзей не имеет, живет один, занимает не самую видную должность, - тут даже у нас точных данных нет, кажется, заведует железнодорожным складом. По оперативным данным, поддерживает контакты с местными цеховиками, подпольными ювелирами и работниками торговли. Возможно, замешан в хищениях на железной дороге, в валютных спекуляциях. Непуганый товарищ.
    - А по Кузнецову новостей нет?
    - Пока ничего.
    Ильин ушел, Черных допил остывший чай, вскипятил чайник, усевшись возле журнального столика, сделал чашку растворимого кофе. Спустя часа полтора позвонил Ильину, спросил, собрана ли в ереванскую командировку группа оперативников, оказалось, они уже получили все бумаги, скоро выедут во Внуково.

Глава 6

    Ильин в середине дня покончил с бумажной работой, перекусил парой бутербродов, что прихватил из дома и подумал, что сегодня удастся смотаться пораньше, поручений начальства пока нет и, дай бог, не будет. Но он ошибся, позвонил Черных и вызвал к себе.
    Начальник был без галстука и пиджака, в мятой рубашке, брюки поддерживал не ремень, а широкие помочи. В темных усах хлебные крошки, лицо помятое, видимо, он тоже пообедал в кабинете, поспал на кожаном диване, - и приснился нехороший сон. Проснувшись, он скурил сигарету, уселся в кресло, водрузил ноги на стол, подложил под них том из полного собрания сочинений Ленина. И все-таки свалил на пол фаянсовый бюст Гагарина, - так свалил, что у первого космонавта ко всем чертям откололась голова. Но Черных даже не потрудился осколки собрать, он выпил чаю, потому что кофе кончился, и тут, видимо, его осенила шальная мыслишка.
    Ильин плотно прикрыл за собой дверь, сел к приставному столику для посетителей, стал разминать сигарету, табак сырой, попахивал плесенью и навозом. По дороге на работу Ильин наткнулся на табачный киоск, куда только что привезли товар, и очередь была еще небольшая, - всего человек тридцать. Он простоял полчаса, заплатил рубль восемьдесят копеек и взял десять пачек «Краснопресненских», - больше одному человеку на руки не давали.
    - Хочу тебя озадачить парой поручений, это важно, - сказал Черных. – Юрий Кузнецов, как известно, у нас - детдомовский. Родни нет. Кроме старой тетки, живущей в подмосковном Зарайске, - никого. К тетке съездил наш оперативник, написал отчет, на словах добавил, что эта старая дура ничего не знает и не помнит. Мы уже об этом говорили, - у Кузнецова наверняка остались не только друзья молодости, не только собутыльники. Остались и… Ты чего куришь?
    - «Краснопресненские», утром взял.
    - Навозом воняют, дышать нечем. Вон «Ява» лежит, ну, где календарь…
    Черных не сразу вспомнил, о чем говорил, пощелкал пальцами, словно хотел поймать ускользнувшую мысль. Наконец сказал, что знакомился с личным делом прапорщика Юрия Кузнецова, обратил внимание на донесение одного стукача, еще из Североморска, старое донесение, оно было составлено, когда той заварухи, операции «Гарпун», еще и в проекте не было. Три тетрадных листочка, исписанные от руки кудрявым почерком. Легко было пропустить эти бумажки, но любопытство взяло верх…
    Короче, стукач пишет, что Кузнецов во время несения службы завел роман с врачихой из военного госпиталя, в донесении сказано: молодая, симпатичная женщина Алевтина Ивановна Крылова, не замужем, терапевт, приехала по распределению из Питера. Написано, что Кузнецов не шел, а летел к ней на свидания. В хорошую погоду они гуляли по набережной, стояли на пирсе… Иногда о политике разговаривали, смеялись и обкладывали Политбюро ЦК КПСС и все коммунистическое руководство страны чуть ли не трехэтажным матом.
    Этот Кузнецов красивый малый, и анекдотов много знает, - ничего удивительного, что женщины за него цепляются, как колючки за штаны. Кадровики не поленились, украсили личное дело прапорщика фотографией этой Алевтины, но эта линия, любовная, выпала после истории с побегом, никто не пытался найти Кузнецова через его тогдашнюю любовницу, а ведь надо было поинтересоваться этой особой, где она, чем занимается, как жизнь сложилась…
    - Я бы не стал обращать внимание на показаниях какого-то безграмотного стукача, - буркнул Ильин. – Тоже мне, то специалист широкого профиля. И по делам сердечным, и по анекдотам. Розыскное дело Кузнецова я читал, видел этот рапорт. Там больше эмоций, чем фактов. Безграмотное донесение. Единственное… Врачиха женщина интересная. Это – да. На Таньку похожа. Ну, с которой я месяц встречался – и все без толку…
    - Ну вот, на Таньку похожа. Значит, все сдвинулись с мертвой точки, если даже ты заинтересовался. Судя по рапорту, эта парочка пьянствовала, трахалась и травила политические анекдоты. Внештатный осведомитель делает вывод: обычное скотство, половая распущенность и нигилизм. А на третьей страничке его же рукой написано: возможно, - это настоящее, глубокое чувство. Любовь… Тут явное противоречие. И где, правда, и где ложь? Неизвестно. И стукача не спросишь. Он умер от дизентерии в Северодвинске. И давно уж в аду стучит, ну, кому там у них стучат, не знаю… Может быть, самому дьяволу.
    - Ну, будем считать, что нашему стукачу и на том свете нашлось занятие. На мой взгляд, про Кольцова – это ерунда. Дела давно минувших дней. Было, не было… А если и было, то быльем поросло. Столько лет прошло. Что в этом копаться…
    - Нет, дружище, тут важно разобраться. Алевтина попала на работу в госпиталь по распределению после института. Закрутила роман с Кузнецовым, хотя наверняка могла найти кого-то повыше прапорщика. Отбарабанила три года, а затем, спустя месяц-другой после его побега, вернулась в Питер. Весьма вероятно, что она там встретилась с Кузнецовым, как-то ему помогла… М-да, жаль, что чекисты тогда эту линию тогда не проверяли, они, видимо, решили: Кузнецов красивый мужчина, давно потерял счет своим победам. А врачиха из госпиталя, - если и была, - забылась на следующий день. Они не посмотрели на фотографии Крыловой, не заглянули в ее личное дело, а если бы заглянули, поняли: таких женщин не забывают. Вдруг Кузнецов по сей день любовь крутит с этой особой?
    - Господи… Любовь восьмилетней выдержки? Женщины – не коньяк. Они – продукт скоропортящийся. И эта Алевтина давно прокисла.
    Черных рассмеялся, потом сделался серьезным и сказал:
    - По себе судишь, Вадим. Мы проверим эту версию. Сейчас Крылова работает врачом терапевтом в ведомственной поликлинике в Питере. Ее муж по иронии судьбы, - высокий чин в контрразведке Северного флота, Попов Максим Иванович, капитан второго ранга. Имеет доступ к секретным бумагам. Крылова не переехала в Северодвинск к мужу, живет в Ленинграде, почти в центре, он часто бывает у жены. Наверное, гражданин Попов боится свою красавицу одну оставить. Вернувшись неожиданно, без звонка, заглядывает под кровать и проверяет шкаф. Я поговорю с начальством, ленинградские чекисты получат приказ понаблюдать за этой особой. Надо послушать ее телефон, пусть питерцы присылают нам записи разговоров. И распечатки. Ты будешь отвечать за все эти мероприятия. День и ночь оставайся с ними на связи.
    - Еще что-нибудь?
    - Да, пожалуй. Как я уже сказал, Попов, муж Алевтины служит в контрразведке Северного флота. Надо направить по месту его службы запрос: просим провести повторную проверку по факту дезертирства восьмилетней давности капитана Карена Мирзаяна, прапорщика Юрия Кольцова и Константина Бондаря в связи с тем, что в деле, которым теперь занимается КГБ СССР, открылись новые обстоятельства. И копию запроса – в штаб ВМФ.
    - Что именно мы хотим знать?
    - В запросе надо подчеркнуть - нас интересуют обстановка и условия быта сотрудников и пациентов военного госпиталя, создавшие возможность для преступления. Да, это звучит страшновато. Почти как обвинение в госизмене врачей и охраны, которые превратили режимный госпиталь в проходной двор. Да, это почти обвинение…
    - И что дальше?
    - Контрразведчикам необходимо повторно опросить свидетелей побега, в частности, персонал гарнизонной больницы, от медсестер, палатных врачей до главного врача и начальника военного госпиталя. Нагони напряжения, страху на контрразведку. Пусть за голову схватятся: сегодня КГБ копает под врачей, а завтра под зад коленом вытряхнут флотских контрразведчиков. С волчьим билетом. Пусть эти раздолбаи проснутся и почешутся.
    - Так в чем же наш интерес? Зачем мы это затеваем?
    - Запоминай ответ. Нам надо, чтобы Максим Иванович Попов, муж Алевтины, как только прочитает запрос КГБ, страшно забеспокоился: за свою карьеру, за свое благополучие, за свою шкуру, за красавицу жену. Я уверен, что почитав этот документ, он серьезно поговорит с Алевтиной...
    - Ему она все равно ничего не скажет про свои прежние романы, хоть режь ее, - усмехнулся Ильин. – Она скорее умрет, чем заговорит о Кузнецове. Женщин знать надо, надо представлять…
    - Вот я тебе и поручаю эту любовную линию, как тонкому знатоку женского пола, - усмехался Черных. - Возможно, Попов в курсе, что у Алевтины был роман с неким прапорщиком. Как только муж, сделав жене выговор, уйдет, она будет искать контакты с бывшим любовником. Ну, чтобы предупредить о близкой опасности. Она просто не сможет иначе. Потому что, - я это нутром чувствую, - она Кузнецова до сих пор любит. И сдуру, в минуту благородного волнения, воспользуется домашним телефоном, чтобы поговорить с ним. И все, - тут конец истории. Мы прихлопнем Кузнецова…
    - Теперь понял, - сказал Ильин. – Что ж, сыграем партию.
    Он что-то записал в блокноте и, злой на начальника, на весь мир, ушел к себе, ему не нравилась предстоящая бумажная работа с распечаткой телефонных разговоров, их чтение, не нравилась эта врачиха, хотя он видел Алевтину на фотографиях, и отметил про себя, что она настоящая красотка, но команды отдает не он, а Черных, - значит, надо подчиняться. Черных чекист опытный, сообразительный, поэтому его и держат на этой должности, поэтому анонимки кладут под сукно. Вадим Ильин поправил сам себя: ну, все это - до поры до времени. Сегодня начальство любит и ценит майора, а завтра под зад коленом, и поминай, как звали.

Часть вторая: Сурен

    Глава 1

    Сурен Погосян заметил слежку только сегодня, когда вышел из подъезда многоквартирного дома и остановился, чтобы прикурить. Налетел ветер, погасил огонек зажигалки. Неподалеку от старых гаражей стояла серая «Волга» с надписью «геологоразведка» вдоль кузова, он подумал, - кажется, эта машина попалась на глаза второго дня у кафе «Мимоза», но водитель другой, тот был узкоплечий парнишка с тонкими усиками, а сейчас плотный дядька средних лет. Он слушал радио, козырек кепки надвинут на лоб, очки с дымчатыми стеклами, на заднем сидении двое мужчин, лиц не разглядеть.
    Сурен докурил сигарету и подумал, что погода теплая, даром что декабрь. Он открыл багажник белых «жигулей», сделав вид, будто что-то ищет или перекладывает с места на место, косил взглядом на чужую машину. Заднее левое крыло помято, на водительской двери приметная царапина, ошибки нет, эту же «волгу» он срисовал позавчера, - открытие неприятно удивило Сурена.
    Он сел за руль и повернул ключ в замке зажигания. После полудня встреча с хозяином частного стоматологического кабинета, который на прошлой неделе взял золото для коронок, а заплатить обещал сегодня. Конечно, дантист может сам привезти деньги, вообще это дело не самое срочное, но Сурен, словно курьерский поезд, точно следовал расписанию и не отменял встреч из-за пустяков.
    Итак, для начала нужно отвезти одной даме, Зое Ивановне, жене крупного партийного сановника, гарнитур: браслетик с крупным сапфиром и бриллиантовой россыпью, кольцо и серьги. Это русская женщина, подлаживаясь под вкусы мужа, красится в блондинку, у нее пышные формы и грустные коровьи глаза. Если дамочка успела собрать наличные, - наверняка она очень старалась и задобрила мужа, - то расплатится уже сегодня, не откладывая в долгий ящик, - вещи редкие, если что, - уйдут моментально. Зое надо позвонить с полдороги, спросить о деньгах. Для деловых разговоров Сурен, осторожный, внимательный в мелочах, использовал городские таксофоны.
    Он ехал в сторону центра, в зеркальце заднего вида появлялась и пропадала знакомая «волга», на перекрестке она притормозила, свернула, из-за поворота показались синие «жигули», приклеились сзади. Он миновал мост Победы, остановился у палатки и купил батон хлеба в бумажном пакете, зашел за угол дома, плотно закрыл дверь телефонной будки и набрал номер Зои.
    - Дорогой Суренчик, жду вас с раннего утра, - Зоя говорила грудным волнующим голосом. – Сегодня проснулась с мыслью, что у меня праздник. Что вы привезете мои игрушки.
    Зоя достаточно умна, чтобы не называть вещи своими именами. Когда он вернулся к машине, синие «жигули» стояли сзади, метрах в пятнадцати, водитель позевал, смотрел в небо, пассажир разворачивал газету «Советский спорт». Сурен положил пакет с хлебом на пассажирское сидение и завел машину, он отщипывал кусочки батона, опускал их в рот, прикидывая, кто по нему так соскучился: милиционерам или гэбэшникам. Рубль за сто, - чекисты, тут и думать нечего, милиционеры просто не способны вести слежку с таким размахом, - на нескольких машинах, используя одновременно не меньше десятка оперативников. Хорошо, пусть так, пусть это чекисты…
    Но зачем Госбезопасности понадобился какой-то Сурен из Еревана, пусть человек не последний в бизнесе, но, по большому счету, - не самый значительный, и не самый богатый. Далеко не самый богатый… Почему же именно он? В Ереване нет нищеты, какая давно царит во многих русских городах, здесь больше миллионеров, чем в Москве или Питере. Бери любого и мотай срок, но почему-то начали с Сурена. Мысли неспешно сменяли друг друга, будто он размышлял о постороннем чужом человеке, а не о своей судьбе.
    Среди деловых людей ходили слухи, будто Генеральный секретарь КПСС Михаил Горбачев дал указание председателю КГБ закончить расследования дел о хищениях в республиках Средней Азии, и сразу ударить по Армении, - пересажают всех воров, цеховиков, а заодно тех, кто не дружит с родной коммунистической партией. В Средней Азии тоже начали с мелкой рыбешки, директоров совхозов, закупщиков хлопка, а потом поднялись выше, брали за жабры больших людей и штамповали судебные приговоры: двадцать пять лет крытой тюрьмы особого режима, плюс конфискация имущества, минус дальнейшее поражение в правах. Похоже, и здесь начинается… Поначалу больших боссов не тронут, зацепят рыбешку помельче, вроде Сурена, а там, - как пойдет.
    Ему могут предъявить восемьдесят восьмую статью, и еще пришьют подлог, мошенничество, спекуляцию ювелирными изделиями, скупку и хранение валюты… Выбьют показания, заставят все подписать или подпишут за него. Посадят рядышком на скамью подсудимых еще десятка два таких суренов… Санкция: от десяти до двадцати пяти лет тюрьмы или расстрел с конфискацией имущества. Когда кончится этот показательный цирк, в центральных газетах дадут заметки в несколько строк: приговор приведен в исполнение. Чекисты получат внеочередные звания, государственные награды и возьмутся за жуликов с партийными билетами, за тех, кому есть что терять в этой грешной жизни.
    Да, не очень весело…
    Синие «жигули» пропали, на хвост села черная «волга». Он быстро перестроился в левый ряд, свернул на узкую улицу, «волга» катилась за ним, как привязанная, Сурен снова оказался на проспекте, перестроился в левый ряд и сбавил скорость.
    По опыту, слава Богу, опыту чужому, он знал, - слежка может продолжаться долго, недели, даже месяцы. Сейчас чекисты проверяют его контакты, слушают телефонные разговоры, они не будут спешить, сошьют крепкое дело. Все это так, но, если посмотреть в глаза правде, - слежка идет в открытую, чекисты действуют нагло, почти не прячутся, - это плохо. Значит, они хотят задержать его не через недели или месяцы, а совсем скоро, со дня на день. Может быть, счет идет уже на часы. Важно не показать, что напуган, не суетиться.
    И еще… На дне души, в кромешной темноте, оставался острый осколок, догадка, которая царапала сердце: может быть, дело не в том, что он, по понятиям чекистов, темный делец и валютчик, по которому тюрьма плачет, на самом деле есть другие причины для этой слежки, для его задержания и… С ним не станут церемониться, никакого следствия, свидетелей, протоколов, заседателей, судьи. Только несколько допросов, бесконечных, страшных, - и все.
    Он исчезнет без следа, спустя месяц где-нибудь в придорожной канаве или на свалке найдут обгоревший труп, непригодный для опознания, или части тела, это не так важно. Думать об этом не хотелось, но он думал, и чувствовал, как по спине пробегал холодок, будто кожу трогают стеклянной палочкой, душу мутил страх.

*   *   *   *

    Что делать дальше, с чего начать... Из близких родственников у него только дядя Артур и тетка Ануш, живут в ста километрах от Еревана. Надо увидеть Артура, может быть, последний раз, посмотреть ему в глаза, поговорить. Надо повидаться с Леной, русской женщиной, которую он любил, которая могла бы стать его женой, но пока это невозможно. Лена живет в том же городке, что и дядя. Да, - это главные дела, останется еще множество мелочей, но они подождут.
    Сурен знал: когда-нибудь настанет черный день, за ним придут, в дверь постучат. И надо будет вылезать в окно и бежать куда-то без оглядки. Что ж, он готов к такому раскладу, в тайнике есть деньги, есть машина в гараже, о котором никто ничего не знает, он может исчезнуть быстро, войти в одну дверь и выйти из другой двери, другим человеком. Советский Союз большой, прятаться можно долго, были бы деньги и друзья. Жизнь в бегах – это совсем не то, о чем Сурен мечтал, не к этому он стремился, но судьба беглеца лучше, чем тюремная клетка, набитая немытыми отморозками, или пытки, сводящие с ума.
    Он покрутился по центральным улицам, старясь оторваться, - не получилось. Тогда Сурен оставил машину возле рынка, вышел, потолкался у прилавков, заглянул в общественный туалет, заперся в кабинке и выкурил сигарету. Снова побродил по рынку, прибавил шагу, завернул за мясной павильон и ушел в проходной двор через дыру в заборе.
    Спустился вниз по улице, поймал такси, пообещав водителю два счетчика, вскоре оказался возле красивого восьмиэтажного дома, где жили высокие партийные и государственные чиновники, другие уважаемые люди, потерявшие счет своим миллионам. Сурен пообещал таксисту хорошую премию, если тот подождет полчаса, только не надо стоять на этом месте, лучше проехать вниз по улице до магазина «овощи-фрукты».

*   *   *   *

    Он поднялся на шестой этаж, сунул руку во внутренний карман пиджака: коробочка с драгоценностями на месте, позвонил в квартиру Зои Ивановны, открыла скромно одетая горничная. Зоя в длинном халате с диковинными лилиями и райскими птицами ждала в большой комнате, парикмахер ушел полчаса назад, сделав хозяйке даже не прическу, а высокое птичье гнездо, где поместятся две взрослые птицы и выводок. Пахло от Зои словно от цветочной клумбы, что напротив горкома партии.
    Хозяйка смотрела на Сурена взглядом безнадежно влюбленной коровы, мечтающей о взаимности. Она хотела, чтобы красавец с точеным лицом, отвязал колокольчик, потянул веревочку и увел ее в лес. Сурен вежливо поздоровался и покосился на портрет в тяжелой золоченой раме, - муж Зои, известный партиец, в военном френче с орденом Ленина на груди стоял на фоне горных вершин и восходящего солнца, похожего на истертый пятак. Он был немолод, сед, с узкой грудью и большим отвислым носом. Лучший художник Армении старался превратить супруга Зои Ивановны в мужественного красавца, вложив в портрет все мастерство и талант, щедро отпущенный Богом, - но до конца с задачей не справился.
    Зоя опустила крышку секретера, достала из ящичка увеличительное стекло, вытащила драгоценности из футляра. С видом знатока она разглядывала гарнитур минут пять, задавая Сурену пустые вопросы, потом ей все это надоело, она сложила драгоценности в футляр, ушла, вскоре вернулась с деньгами и объявила, что сейчас они будут пить кофе, но если есть желание, - можно и коньячка. У Сурена не было времени, не было желания, но только что он заработал две с половиной тысячи рублей, даже не ударив пальцем о палец, отказать хозяйке – нельзя.

*   *   *   *

    Они сидели друг против друга за кофейным столиком и болтали ни о чем. Иногда Зоя низко наклонялась, чтобы добавить сливки или взять конфетку, и на несколько секунд застывала, не замечая, что халат распахнулся на груди. Сурен сглатывал слюну и с трудом отрывал взгляд от прелестей хозяйки, ерзал в кресле в кресле, старался смотреть в окно. Зоя небрежно провела рукой по коленям, полы халата разошлись, она выставила напоказ ровное колено и бедро, гладкое и розовое. Сурен стал смотреть в окно еще внимательнее, еще пристальнее. Там ничего не происходило, только пролетел самолет, оставив за собой белую полоску.
    Зоя щебетала о сестре, которая живет в Москве и пишет, - по телефону об этом говорить нельзя, - что магазины стоят почти пустые, за любыми продуктами очереди, трудно купить даже стиральный порошок и детский крем, а уж про обувь или приличную одежду, - говорить нечего, они пропали давно. Даже сигареты, - и те трудно достать. Зоя высылает сестре вещи, которые покупает здесь, в партийном распределителе.
    Может быть, жене высокого партийного чиновника не позволены крамольные речи, но Горбачев, у которого от собственного величия ум за разум зашел, этот бывший секретарь ставропольского обкома партии, - ничтожная личность с причудами, пустой говорильней, - доведет людей до того, что даже здесь, в Ереване, население будет ходить голым и в лаптях, вместо вина пить ржавую воду из крана, вместо шашлыков есть зеленые сосиски с просроченным сроком годности.
    И еще: Горбачев заставляет местных партийцев выполнять бессмысленные унизительные поручения. Раньше муж Зои Ивановны возвращался домой в пять вечера, ну, если с друзьями не засидится. Он отвечает за сельское хозяйство, но в колхозах бывает редко, потому что ему там нечего делать, он слишком большой человек, чтобы овцам и баранам хвосты крутить, как простой скотник.
    А теперь, - Зоя всхлипнула, - муж с раннего утра до позднего вечера ездит на какие-то стройки, в колхозы, к фермерам. Он сам на себя не похож, похудел и осунулся, возвращается поздно, с темным лицом, от него нехорошо пахнет, - навозом и мочевиной, и еще чем-то отвратительным… А как еще может пахнуть человек, весь день, проторчавший в кошаре или в свинарнике. Ночью роскошная женщина лежит в кровати, смотрит в темный потолок, слышит храп мужа, вдыхает эти отвратительные запахи, - они не исчезают после душа, - и чувствует себя женой нечистоплотного безграмотного пастуха, и вообще, если бы не этот портрет на стене, Зоя забыла бы, как муж выглядит. Она смахнула набежавшую слезинку. И снова наклонилась над столиком, еще ниже, чтобы гость сполна насладился зрелищем и что-то решил, - хочет он эту женщину или… Впрочем, никаких «или».
    Сурен тяжело вздохнул, допил кофе, наговорил комплиментов и стал прощаться. Зоя не обиделась, хотя была немного разочарована, подумала, что в следующий раз этот красавчик отсюда просто так не уйдет, ведь он мужчина из крови и плоти, а не из камня, нет, из ее когтей он не выскользнет. Зоя проводила гостя до двери, попросила привозить интересные вещички, вроде сегодняшнего гарнитура, или просто позвонить, когда станет одиноко и захочется немного внимания, ласки и доброго слова.

*   *   *   *

    После визита Сурен чувствовал себя уставшим, будто не кофе пил с приятной женщиной, а мешки ворочал на товарной станции или целый день, как муж хозяйки, торчал в кошаре или свинарнике. Зоя Ивановна хочет любовных приключений, но близкие отношения с клиентами – это против правил, или бизнес или постель, – третьего не дано. Он сел в то же такси, вспомнил про дантиста, но назвал водителю другой адрес.
    Вскоре он оказался во дворе старого дома, вошел в подъезд, поднялся на третий этаж, постучал кулаком в дверь, потому что звонок не работал. Послышались шаги, щелкнул замок. Сурен переступил порог, закрыл за собой дверь. Перед ним стоял дядя Миша, мужчина лет шестидесяти в майке без рукавов и трусах. Пахло водкой, какой-то сивухой и несвежей рыбой, в комнате кто-то храпел.
    - Для меня что-нибудь есть? – спросил Сурен вместо приветствия.
    Дядя Миша присел перед тумбочкой, покопался в ящике и вынул конверт.
    - Я хотел сегодня занести, ну, вечером… Письмишко два дня как пришло. Но я болел, не вставал, не мог… Кашель замучил.
    Судя по штемпелю, письмо пришло пять дней назад из Питера, обратного адреса нет. Сурен оторвал бумажную полоску, вытащил листок ученической тетради, на нем только три слова: «Все плохо, приезжай». Он вышел на лестницу, спустился вниз и закурил. Дела закруглились к четырем вечера, Сурен вернулся на рыночную площадь и забрал машину. До дома его сопровождали бежевые «жигули», во дворе стояла та самая «волга» с надписью на кузове «геологоразведка».

Глава 2

    Сурен перекусил и стал бесцельно бродить по комнатам. Это была большая, точнее две большие квартиры на одном этаже, соединенные между собой, обставленные мебелью в стиле Людовика XV, не оригинальной, но копиями, дорогими, - только размер меньше оригинальных образцов. Сурен снова поймал себя на мысли, что мебель слишком помпезная и вычурная для городской квартиры, только человек с испорченным вкусом мог купить эти антикварные дрова, впрочем, два года назад он был в восторге от пузатого позолоченного комода, стульев на гнутых ножках и диванов с полосатой обивкой.
    На стенах подлинники русских мастеров, есть парочка французских живописцев середины 20-го века, еще пара итальянцев, - картины на библейские темы. Знакомый искусствовед сказал, - это произведения искусства. Сурен удивился: господи, о чем он думает, когда каждая минута на счету, а до тюрьмы - два шага. Сегодня и завтра домработница не придет, - удобной момент, чтобы заковать Сурена в наручники, гэбэшники наверняка знают уклад его жизни, привычки, позвонят: откройте, срочная телеграмма, или из ЖЭКа придут: вы заливаете нижних жильцов.
    Зазвонил телефон, Сурен снял трубку.
    - Привет, как дела? - это был один из помощников, некий Виктор. – Я с товарной станции звоню. Тут небольшая проблема. Надо бы пошептаться вечером.
    - Реши все сам, - ответил Сурен. – Витя, я зашиваюсь, минуты свободной нет.
    Он бросил трубку, лег на кровать, заложил ладони за голову. Сурен доверял интуиции, спасавшей от ошибок, от пули, если прислушаться к внутреннему голосу, можно разобрать всего пару слов: опасно, уходи… Может, это вовсе не интуиция, а сам ангел хранитель шепчет в душу слова предостережения. Уходи, - легко сказать.
    Он встал, принял душ, растерся полотенцем, взглянул на свое отражение в большом прямоугольном зеркале: он прибавил в весе, но в целом выглядит неплохо, - мускулистый, с широкими плечами и грудью, на правом плече татуировка: череп, якорная цепь под Андреевским флагом. На икроножной мышце след пулевого ранения, на груди и на правом бедре шрамы от осколков мины, - они не портят мужчину. Он надел халат, сел к письменному столу и начал писать, через четверть часа письмо было готово, Сурен сунул листки в конверт, но не приклеил марку и не написал адреса.
    Он нашел поясную сумку, положил в нее рубли крупными купюрами, триста долларов двадцатками, кое-какую мелочь и несколько фотографий: мать с отцом на фоне цветущей вишни, брат, рано умерший, вот Лена – женщина, которую он давно любит. И вот он сам в парадной форме капитана морской пехоты стоит на палубе десантного судна. Снимки сделаны еще до ранения…
    Он прислушивался к звукам на лестничной клетке. Кабина лифта поднялась на этаж, кто-то покашлял, и снова тишина. В тайнике пистолет и две обоймы, он уже шагнул к шкафу, где был оборудован тайник, но передумал.

*   *   *   *

    Стемнело, когда Сурен надел короткий плащ на теплой подстежке и вышел на улицу, пасмурное небо обещало скорый дождь или снег, во дворе под фонарем стояла новая машина, раньше она на глаза не попадалась, - зеленые «жигули» третьей модели, один человек за рулем, кажется, двое сзади. Сурен достал ключи, подошел к своей машине, глянул направо и стало как-то неуютно, знакомая «волга» тоже здесь.
    Может, поймать такси? Нет, он всегда ездит на машине, зачем менять привычки, гэбэшники заподозрят неладное, он вытащил из бардачка две газеты, свернутые трубочкой, положил на пассажирское сидение, там интересные репортажи о подпольной группе цеховиков, их судили в Москве, ходили слухи, что одному из подозреваемых чекисты пообещали жизнь, - и он сдал старых друзей с потрохами, как пустую посуду, и все подписал. Наивная душа… Жизнь ему не подарят, поставят к той же стенке, у которой расстреляли бывших друзей. Нужно почитать на досуге, об этом процессе шло много разговоров. Сурен завел машину и решил про себя, теперь он это кожей чувствовал - его будут брать сегодня вечером, в крайнем случае, - завтра утром, на рассвете.
    Через полчаса он вошел в ресторанный зал, где для него всегда был зарезервирован столик. Плащ он снял, но не сдал в гардероб, перекинул через руку. Официант, не дожидаясь команды, поставил на стол пепельницу, бутылку минеральной воды и открыл бутылку «Аштарак», - Сурен привык начинать вечер с бокала горьковатого вина. Он положил на стол пачку «Мальборо», закурил в три глотка прикончил бокал вина, налил еще, выпил, и стал ждать, когда на душе станет легче.
    За большим столом в центре зала напротив эстрады сидела компания мужчин, - здесь время от времени собирались деловые люди Еревана, чтобы обсудить разные сплетни, поболтать и развлечься, обычно, веселие кончается утром. Во главе стола сидел Тигран, человек лет пятидесяти пяти, одетый в двубортный синий пиджак и белую сорочку, волнистые с проседью волосы зачесаны назад, лицо приятное, он всегда улыбался, обнажая белые зубы.
    Тигран показал на свободное кресло по правую руку от него, Сурен поднялся, прошел через зал, поздоровался со знакомыми, сел за стол. На эстраде уже разминались музыканты, приходилось говорить громко, почти кричать, чтобы собеседник услышал. Тигран поманил официанта, но тот понял все без слов, поставил перед Суреном столовый прибор и бокалы, принес початую бутылку «Аштарака».
    Сурен придвинул ближе кресло, сказал, что есть важный разговор, не хочется затевать его в зале, можно поговорить в кабинете директора, они встали, нашли служебный выход, прошли по коридору, Тигран постучал в дверь, приоткрыл ее. Сидевший за письменным столом моложавый мужчина в накинутом поверх темного костюма белом халате оторвался от бумаг, нахмурился, но увидав Тиграна, расцвел в улыбке, вышел из-за стола и долго тряс руки гостям, приговаривая «такие люди» и «милости просим». Тигран что-то сказал директору, тот сбросил халат и пропал, плотно закрыв дверь.
    Тигран сел на его место, Сурен занял стул для посетителей и пересказал свою историю, утаив лишь некоторые несущественные детали. Сказал, что не понимает интереса гэбэшников к его персоне, не может ничего объяснить, потому что сам ничего не знает, последние месяцы прошли гладко, Сурен брался за разные дела, но ничего по-настоящему большого, крупного, не подворачивалось. Он был занят на товарной станции или ездил по небольшим магазинам в окрестностях Еревана, - и все его дела.
    Из Москвы пригнали три неучтенных вагона с импортным стиральным порошком, один вагон с растворимым кофе и еще один с текстилем. Надо было разбить товар на мелкие партии, договориться с директорами магазинов и все вывезти. Так и вышло, - товар двинули в разные точки, железнодорожные пути возле склада освободили, пустые вагоны ушли в Москву, словом, Сурен клевал крошки, которые падали с чужих столов, и тем был сыт.
    Тигран, услышав про крошки с чужих столов, рассмеялся и сказал, что Сурен вечно прибедняется, будто милостыню хочет просить, а у самого столько денег, - хоть заборы ими обклеивай, но, пожалуй, в Ереване и заборов не хватит. Сурен с каждым годом живет все богаче, и сам того не замечает, везунчик, каких поискать, только успевает оттопыривать карманы, а они уже полны, - и все крупные купюры.
    - Ладно, не подкалывай, - сказал Сурен.
    Сейчас не про деньги разговор, про нечто более важное. Факт, что никого Сурен не трогал, не было никакого насилия, конфликтов, ничего… И вдруг раз, - и спокойную жизнь сломали через коленку, он решил исчезнуть быстро, не предупредив даже своих людей. Главное, не доводить до задержания, позже, если все уляжется, можно будет вернуться, он просит именно Тиграна присмотрел за его бизнесом, потому что знает его много лет и верит, как самому себе, Сурен положил на стол конверт и сказал, что здесь расписано все, что нужно сделать.
    - Что ж, бог велел помогать ближнему, - Тигран дважды прочитал текст, задал несколько вопросов и сжег листок в пепельнице. - Не волнуйся, я займусь этим. Поговорю с твоими парнями и все устрою. Не думай о плохом.
    Сурен сказал, что его доля - пятнадцать процентов, - теперь это доля Тиграна. Есть кое-что срочное, не сегодня-завтра придут три вагона с телевизорами «Рубин» последней модели с чехословацкими трубками, розничная цена – тысяча рублей. Нужно моментально освободить вагоны, товар отправить на пятый склад, а потом он рассовать по торговым точкам, Тиграну нужно связаться с Виктором, ближайшим помощником Сурена, тот все объяснит. Сурен выложил на стол две тяжелые связки ключей, от складов и частных гаражей, где хранился кое-какой товар. На другой связке ключ от машины, квартиры и второй квартиры, на окраине. Сурен попросил отогнать машину в надежное место, а ключ отдать Виктору.
    - Тебе легко уезжать, - вздохнул Тигран. – Ни жены, ни детей…
    - Хватило ума их не заводить.
    - Да, легко, - повторил Тигран. - Сел в поезд и помахал ручкой. Ладно, если решил, - пусть так и будет. Я все сделаю. Недели через две позвони Тамаре, я у нее бываю по субботам. Я расскажу новости.
    Тигран поднялся, пожал руку Тиграну и вышел из кабинета.

*   *   *   *

    Сурен остался за столом, он придвинул к себе телефонный аппарат, набрал домашний номер Левона Кутояна, одного из своих помощников.
    - Есть дело, - сказал Сурен. - Через час подходи к кафе «Ариэль», на угол. Да, да, где молодежь собирается, я там тебя подберу. Захвати рюкзак, купи минеральной воды и чего-нибудь пожевать. Назад вернешься послезавтра. И куртку надень, ночи холодные.
    - Хорошо, понял, - Левон не задавал вопросов. – До встречи.
    Сурен положил трубку, надел плащ, закрыл дверь в директорский кабинет, вышел на улицу через служебную дверь. Похолодало, поднялся ветер.
    Он спустился с крыльца и пропал в темноте, поблуждал по дворам и переулкам, пока не убедился, что за ним никого, вышел на широкую пустую улицу и долго ждал машины, наконец, появилось такси, Сурен пообещал водителю сто рублей, сел впереди и назвал адрес. Ехать было далеко, на окраину. Здесь темнота стала плотной, Сурен сказал водителю, где остановиться, расплатился и вышел, закурил, ожидая, когда уедет машина.
    Он прошел два квартала вверх, свернул направо, двинул по узкой тропинке через пустырь, остановился у ворот гаражного кооператива «Севан», здесь светила яркая лампа под железным колпаком. Сурен открыл калитку своим ключом, его бокс третий направо, он зажег верхний свет и некоторое время копался в гараже, затем вывел белую «ниву», запер бокс, и ворота. Он никуда не торопился, ехал осторожно и слушал радио, передавали, что сейчас Генеральный секретарь КПСС Михаил Горбачев находится с официальным визитом в США, в ближайшие дни ожидается подписание важных международных документов. Сурен повертел ручку настройки, нашел концерт эстрадной музыки для полуночников.
    На углу улицы под мачтой освещения стоял Левон Кутоян, парень лет тридцати, сзади светилась вывеска кафе «Ариэль», гремела музыка. Увидев машину, Левон подхватил рюкзак, положил его на заднее сидение, сам сел рядом с Суреном, проехали километров десять, когда Левон спросил, куда они держат путь.
    - Мы направляемся в Грузию, в Батуми, - сказал Сурен. – Но сначала заедем в одно место… Сто километров отсюда. У меня там родственники, хочу повидаться. Мы там долго не задержимся, переночуем, и в дорогу. Ты никому не должен говорить, что здесь у меня родня. Никогда и никому.
    - Конечно.
    - В Батуми я останусь, а ты поедешь обратно, в бардачке документы на эту тачку. Машина чистая, не в угоне, оставь ее себе. Ты ведь весной собирался жениться, а машины у тебя нет. Ты единственный из моих парней, у кого нет машины, поэтому я тебе и позвонил. Вспомнил, что давно мечтаешь о «ниве», ну, это мой подарок на свадьбу.
    - Спасибо, - в горле запершило, Левон был растроган до слез. – А я копить начал. Но не получается. Мать болеет, нужны лекарства, младшей сестре надо помогать. Я отложил покупку и вдруг вы мне… Господи, даже не верится.
    - Один совет на будущее. Ты занялся бизнесом недавно, но из-за этого бизнеса можно огрести много неприятностей. Ты скромный парень, постарайся и дальше, когда заведутся деньги, оставаться в тени. Не езди на иномарках, не сори деньгами, тогда у тебя будет меньше завистников и врагов.
    Сурен замолчал, повертел ручку приемника.
    - Сегодня седьмое декабря, - сказал диктор по-армянски. – Сейчас мы предлагаем нашим уважаемым радиослушателям продолжение концерта для полуночников по вашим заявкам.
    Темная дорога бежала под колеса, проехали спящий поселок, увидев всего несколько огоньков в окнах, за заборами лаяли собаки, у автобусной остановки светил одинокий фонарь. Они прибыли на место около трех чесов ночи, остановились у высокого каменного забора, с другой стороны собака гремела цепью, изредка лаяла, металлическая калитка заперта. Левон выбрался из машины, закурил, дожидаясь, что будет дальше. Сурен встал на капот машины, подпрыгнул, зацепился руками за забор и перемахнул его. Собака перестала лаять, послышались какие-то неясные звуки, человеческие голоса, калитка распахнулась, Левона пригласили войти, он увидел очертания большого дома из белого камня и старика с длинными седыми волосами, обнимавшего Сурена.

Глава 2

    Гостей провели в большую комнату, усадили за стол. Хозяин дома – Артур, родной дядя Сурена, мужчина с темным лицом, длинными волосами и седой бородкой, был похож на античный персонаж. Тетка Ануш выглядела старше мужа, это была худая женщина с грубоватым неподвижным лицом, словно вырезанным из дерева, она была одета так, будто собралась на похороны: темная бумазейная рубаха, серая жакетка с карманами и черная юбка, на голове коричневый платок. Перед Левоном она поставили тарелку с куском курицы и салатом из фасоли, кувшин домашнего вина и стаканы, он не хотел есть, но и отказаться было неудобно. Левон старался не слушать чужой разговор, но ведь он не глухой. Старуха, скорбно поджав губы, за стол не села, встала в дверях, как часовой.
    - Ты опять к ней приехал? – спросил старик. – Зачем?
    - И к ней, и к вам, - ответил Сурен. – Я уезжаю из Армении, наверное, надолго. Так обстоятельства сложились. Хотел проститься.
    Старик нахмурился.
    - Уезжаешь из-за…
    - От вас у меня нет секретов. Несколько дней за мной ходят по пятам то ли менты, то ли гэбэшники. Меня могут взять… Не сегодня, так завтра. Не хочу сидеть и ждать, когда это случится. Я уезжаю и хотел сказать: спасибо. И простите за все.
    Старуха молча заплакала, она вытирала щеки кончиками платка. Левон постарался есть побыстрее, понимая, что он всем мешает, он налил вина из глиняного кувшина, выпил и сказал, что очень устал. Ануш постелила ему в соседней комнате на диване, засыпая, он слышал негромкие голоса, которые удалялись и вскоре совсем пропали.
    Сурен провел ночь в небольшой комнате, из мебели здесь был фанерный шкаф, крашеный морилкой, и узкая девичья кроватка, единственное окно закрыто глухими ставнями. Еще не рассвело, когда дядя Артур вошел в комнату, зажег верхний свет и занял единственный стул, Сурен проснулся и сел. Старик волновался, голос стал низким, чтобы занять беспокойные руки, он включал и выключал электрический фонарик с длинной ручкой.
    - Давно хотел об этом поговорить, но все как-то не получалось, - начал он. - Теперь уж откладывать нет времени. Мой сын умер молодым, сорок только исполнилось. Есть родственники, и ты среди них – самый близкий. Мы с твоим отцом всю жизнь занимались ювелирным делом. Но отца твоего уже нет. А я, когда переехал сюда из Ленинакана, отошел от дел. Так вот, мы, когда твой отец был жив, хотели, чтобы все детям осталось… Но, сам видишь, как вышло. У меня есть деньги и ювелирные изделия. Дорогие, редкие. Кое-что принадлежало твоему отцу, вторая половина - моя. Твой отец хотел, чтобы все хранилось в одном месте. Здесь надежно и безопасно, не то что в городе.
    - Я знаю об этом, - кивнул Сурен.
    - Сколько мне осталось? Год, два, пять? Твой отец думал, что проживет до ста лет. А на самом деле… А теперь с тобой эта история. Видишь, как быстро все меняется. Ты хочешь уехать, надолго. Возможно, тебе придется снова скрываться. Жить под новым именем. Это тяжело, это опасно, нужны деньги, много денег. А если найдут, деньги понадобятся, чтобы… Ну, сам знаешь. Я хочу, чтобы ты забрал все. И нам с Ануш будет легче. Я живу с тяжелым сердцем, переживаю… А вдруг что случится. А случиться может все, что угодно. Смотри, какое время настало, а дальше что будет? Все прахом пойдет.
    - Я ведь в бегах, может, уже завтра окажусь на нарах. Деньги и ценности разворуют менты и прокуроры. Подумай, о чем ты говоришь…
    - Ты умный и ловкий человек, ты все сделаешь правильно, тебя не поймают. А без денег пропадешь. Одевайся, хочу тебе что-то показать.

*   *   *   *

    Они вышли на двор. Было холодно и темно, только на востоке чуть просветлело. Пошли на дальний конец двора, здесь стояла каменная постройка с плоской крышей, по виду то ли столярная мастерская, то ли летняя кухня. Щелкнул замок, вошли в помещение, заставленное рухлядью, загорелась стосвечовая лампа, занавешенная паутиной. Артур навалился плечом на комод, сдвинул его в сторону, скатал пыльную циновку, под ней крышка люка, два железных кольца и навесной замок. Артур немного повозился, поднял крышку, в нос ударил затхлый запах. Они спустились по лесенке с перилами, старик дернул шнурок, загорелась лампочка.
    Здесь тоже было полно хлама, сундук с полуистлевшими журналами и книгами, пара кожаных чемоданов, почти новых. На круглом столике саквояж, с такими когда-то ходили зажиточные доктора или ветеринарные врачи. Старик подошел к торцевой стене напротив лестницы, сдвинул щит из почерневших досок, сдернул кусок брезента, открылась дверца замурованного в стену сейфа метровой высоты, с хромированными ручками и гербом царской России в верхнем углу. Старик поманил Сурена пальцем и прошептал в ухо комбинацию цифр, велел их запомнить и самому открыть сейф. Сурен быстро справился, старик потянул дверцу, посветил фонариком.
    - Ну, смотри. На верхней полке – завещание. Уже заверенное. Дом, все постройки, все наше движимое и недвижимое имущество отойдет тебе. Внизу деньги и золото с камушками.
    Четверть часа Сурен перебирал содержимое сейфа, потом дверцу закрыли, поднялись наверх, сели на скамейку за домом. Было холодно, но тучи разошлись, небо на глазах становилось высоким и светлым.
    - Восемь лет назад ты вернулся на родину в Ленинакан из холодного Северодвинска. И объявил, что погостишь дома один день и уедешь надолго, может быть, навсегда. Ты сказал, что теперь у тебя новые документы и новое имя – Сурен Погосян. В какую историю ты влез, когда, зачем… Из тебя было невозможно вытянуть слово. Ты сказал: тебе и отцу лучше об этом не знать. Что сейчас скажешь?
    - Повторю, что сказал тогда. О некоторых вещах лучше не знать или забыть их. Иначе всю жизнь будешь бегать от своего прошлого.
    - Ты вернулся через два года, но не в Ленинакан. Ты приехал в Ереван, купил кооперативную квартиру и зажил на широкую ногу. У тебя появился свой бизнес, ты его расширял… Стал обеспеченным человеком, со связями. Но продолжал жить под чужим именем, а к нам в Ленинакан приезжал редко, поздним вечером или ночью. Когда гостил, мог по три дня не выходить из дома. Ты боялся, что тебя найдут, что узнают на улице. Но время шло, все стало забываться. Мы привыкли к твоему новому имени – Сурен Погосян. Прошло еще шесть лет. Уже нет твоего отца и матери нет. Ты приезжаешь и говоришь, что снова будешь скрываться. Скажи, ты убил кого-то?
    - Нет.
    - Ты не хочешь рассказать эту историю? Всю от начала до конца? Сними камень с души.
    - На душе нет камня. Сказано: я не убийца.
    Старик покопался в кармане, достал три ключа на стальном кольце и вложил их в ладонь Сурена.
    - Пусть они всегда будут с тобой. Найди возможность позвонить мне или Вардану хоть раз в две недели. Если со мной или Ануш что-то случиться, - приезжай, если сможешь. Вардан во всем поможет. Если что со мной будет не так, забирай все, что есть в сейфе. Опоздаешь, - без тебя все разворуют. Не допусти этого. Ты еще женишься, еще детей заведешь…
    - Хорошо, - кивнул Сурен.
    - Теперь скажу важное, послушай. В мае этого года Горбачев принял закон «О кооперации». Это не о кооперативах закон, это значит, - теперь начинается капитализм. А коммунизм, который строили много лет, из-за которого миллионы людей в лагерях сгноили, -нужен, как старые подштанники, протертые на заднице. Всего полгода прошло, а сколько появилось богатых людей… Вот слушай. Скоро тебе не надо будет прятать деньги и притворяться скромным тружеником. На всю жизнь запомни, - никогда не верь рублю. Эта бумажка всю жизнь людей обманывала, и дальше будет обманывать. Плюнь на этот рубль и забудь. Держи деньги в камнях, в золоте, в долларах. Понял?
    Сурен кивнул, он курил и смотрел в небо, будто видел там свою судьбу.
    - Ты сегодня к ней пойдешь?
    - Да. У меня важный разговор.
    - Не ходи, - сказал старик. – Она не твоя женщина. У нее муж. Он узнает, будет нехорошо. Ей хуже будет.
    - Муж не дает ей развода. Уже больше года. Он купил в этом городе всех судей. Оптом и в розницу.
    - Купил он судей или нет, но сейчас это его женщина. И он ее не отпустит. У тебя еще будет жена. Красивая, молодая… Нельзя воровать любовь. Пусть она не любит его, но он муж.
    - Черт… Я говорил с ней вчера по телефону, сказал, что приду. Муж в отъезде, только вечером вернется.
    - Не важно, соседи ему расскажут.
    - Не могу с ней не увидеться, - сказал Сурен.

*   *   *   *

    Через час он подошел к забору белого камня, хотел постучать в железную калитку, но она сама открылась, с той стороны ждала женщина лет тридцати в короткой шубке из искусственного меха с широкими рукавами, светлые волосы до плеч, зеленые глаза и яркие губы. Она взяла его за руку и потянула к себе. Калитка захлопнулась, женщина сделала шаг, обхватила руками его шею, прижалась и поцеловала в губы, долго и так сладко, что перехватило дыхание, и голова закружилась.
    - Пойдем в дом, - сказала она. – Пожалуйста, пойдем… Все изменилось. Нарек звонил. Он приедет раньше, часа через два-три. Скорее, пойдем в дом.
    - Я пришел за тобой, - сказал Сурен, чувствуя, что разволновался и от этого волнения, мысли спутались. – Я хочу сказать… У меня неприятности в Ереване. Я должен уехать. Но я не могу уехать без тебя, поэтому собирайся. Сейчас я подгоню машину. Мы сложим вещи и все…
    - Я не могу. Нарек догонит нас. Ничего хорошего не получится. Судебное заседание через месяц. Надо дождаться.
    Сурен отступил на шаг, дул холодный ветер, но ему было жарко, горела шея и щеки, он вытащил платок и стер со лба испарину. Он смотрел в сторону, на громадину дома из белого камня, окна темные, с двойными рамами. Он перевел взгляд на Лену, ветер дул ей в лицо, в глазах стояли слезы, на левой скуле расплылся продолговатый синяк. Он взял Лену за руку, приподнял рукав шубы, на запястье темные продолговатые пятна, это отпечатались толстые пальцы мужа. Выше, у локтевого сгиба, синяк, свежий, размером с половину сигаретной пачки.
    - Я не оставлю тебя здесь, - сказал Сурен. – Мы и так долго ждали.
    - Но я не могу уехать. Мы с Нареком еще раз попробуем все решить по-хорошему. Ну, если не получится… Я надеюсь на лучшее.
    - По-хорошему это как? Нарек посадит тебя на цепь как собаку. Ты не выйдешь из этого двора, он не пустит тебя на суд. Я уеду, и никакой защиты ты здесь не найдешь. Останешься один на один со своей бедой. И с этой сволочью.
    - Нарек сказал: если ты подумаешь, - только подумаешь, - бежать… Если только эта мысль придет в голову, - я убью твоих родителей. Сначала отца, потом мать, сожгу их дом. А потом дойдет очередь до твоей сестры из Еревана, ей тоже не жить. Не делай глупостей, - так он сказал. Он Богом поклялся.
    - Никого он не убьет, он трус, - сказал Сурен.
    - Трусы – самые опасные люди. Он убьет, потому что он трус.
    - Лена, пожалуйста, Лена, - он искал подходящие слова, но их не было.
    Теперь она заплакала.
    - Я не могу, - повторила Лена. – Ты же это понимаешь. Нет…
    Он стол, гладил ее ладонью по волосам и не знал, что делать, все слова, которые он знал, самые убедительные, самые правильные, сейчас ничего не стоят, ничего не значат. Может быть, это к лучшему, что Лена не поедет с ним, Сурену нужно время, чтобы выехать из Армении, освоиться на новом месте, пройдет месяц-другой, он сможет через друзей вытащить ее из этой затхлой дыры, от мужа психопата, сейчас надо успокоиться, набраться терпения.
    - Хорошо, потерпи еще немного, - сказал он. – Я вернусь. Через пару недель, через месяц… И заберу тебя навсегда.
    - Хорошо, - Лена отступила назад, вытерла глаза платком. – Иди… Я буду ждать.
    Он обнял ее и подумал, если сейчас же он не уйдет, то расплачется вместе с ней. Он повернулся, пошел к калитке, бросил взгляд за плечо. Лена стояла, опустив руки, и смотрела ему вслед, он помахал ей ладонью, попробовал улыбнуться. Сурен вышел за ворота, перешел на другую сторону улицы, остановился и закурил, ноги были ватными, сердце билось неровно, а на душе лежал тяжелый камень. Сурен вдруг подумал, что если он сейчас уйдет, - никогда больше не увидит Лены, почему так, что может случиться с ней или с ним, какие обстоятельства помешают будущей встрече, - он не знал, но поверил, - так и будет. Он затянулся дымом, пошел дальше и снова остановился, будто споткнулся.
    - Сурен…
    Он замер, услышав голос Лены, оглянулся, она вышла за калитку и бежала к нему через улицу. Он бросил сигарету и быстро зашагал навстречу.
    - Я приду, - сказала Лена, она говорила быстро, захлебываясь словами, будто боялась, что не успеет сказать что-то важное. – Мы уедим… Сегодня же. Но сюда не надо на своей машине. Езжай к тем домам, - она махнула в сторону панельных башен, - жди возле магазина. Я только соберу сумку или чемодан. Дай мне час, за час я все успею.
    - Брось ты эти вещи…
    - Я же не могу голой уехать. И документы надо найти, - куда я без них. Но я быстро. Все, теперь уходи. Иди скорее. Пока соседи тебя не увидели. Иди же…
    Сурен повернулся и, не оглядываясь, пошел дальше.

Глава 3

    Сурен подумал, что хорошо бы наскоро помыть машину после ночной поездки она совсем грязная, он велел Левону размотать резиновую кишку, пустить воду и поработать тряпкой. Сам сел в доме за столом. Дядя Артур у окна мусолил газету, он дочитал передовицу о поездке Михаила Горбачева в Америку и перешел к колонке «происшествия». Оторвавшись от чтения, вопросительно посмотрел на племянника:
    - Ты хотел что-то сказать?
    - Она уедет со мной.
    Развернутая газета, зашуршав, упала на пол. Левон закашлялся от неожиданности.
    - Это как же? Нарек ее муж, законный. Хороший он или плохой, - другой вопрос. Ты опозоришь человека на всю жизнь.
    - Если Лена уедет, это будет лучше и для Нарека. Иначе я его убью.
    Старик покачал головой и поднял газету.
    - А если он тебя убьет? Ты об этом не думал? Он ведь не последний человек у нас в городе, у него связи. Он может устроить много неприятностей. Тогда у нас никого не останется. Наш сын умер молодым. И что же? Ни сына, ни племянника?
    - Дядя, не думай об этом, - процедил сквозь зубы Сурен. – Я люблю Лену.
    - Решай сам, ты взрослый. Но я свое слово сказал: напрасно ты берешь с собой эту женщину. Она красивая. Но она чужая жена. Ну, наверное, ты хорошо подумал. Скоро вы уезжаете?
    Сурен посмотрел на часы.
    - Прямо сейчас, - соврал он, в запасе оставалось еще минут двадцать, но было невыносимо сидеть вот так напротив дяди, что-то объяснять и оправдываться. – Пора.
    Сурен поднялся, пожал сухую и горячую руку дяди. Тетка слышала разговор мужчин из другой комнаты, и теперь она снова встала у двери, как часовой, вытерла слезы углом платка. Сурен обнял тетку, вышел из комнаты, спустился с крыльца, сказал Левону, еще возившемуся у машины, что они немедленно уезжают. Тот, пока старик открывал ярко железные ворота, успел выключить воду и смотать шланг. Левон попрощался с хозяевами, сел на переднее пассажирское сидение, Сурен тронул машину.

*   *   *   *

    Сурен выехал на площадь, остановился напротив магазина, стоявшего между двух панельных башен.
    - Мы подождем одну женщину, ее зовут Елена, - сказал Сурен. – Она поедет с нами до Батуми.
    Левон молча кивнул и ни о чем не спросил. Сурен вытащил бумажник, отсчитал деньги, сказал, что в багажнике рюкзак и сумка, надо сходить в магазин, взять побольше минеральной воды и чего-нибудь пожевать. Левон ушел, Сурен поглядел на часы, перевел взгляд на ближайшую башню, женщина на третьем этаже раздвинула занавески и приоткрыла окно. Площадь была почти пуста, только у магазина какие-то стояли женщины и возле подъезда на скамейке разговаривали два старика, третий старик в длинном пальто с барашковым воротником топтался рядом и, задрав голову, глядел куда-то в небо.
    Лена придет сюда по ближней улице, через четверть часа появится из-за поворота, - и уже не уйдет из его жизни никогда. Сурен перевел взгляд на стариков, машинально отметил, что рядом с домом остановились синие «жигули», из которых никто не вылез, на заднем сидении двое мужчин. Через минуту подъехала черная «волга» встала за первой машиной, стекла затемненные, пассажиров и водителя не разглядеть, номер государственный, ереванский.
    Сурен почувствовал, как стало жарко, так жарко, что вспотел лоб, а воротник рубашки сдавил шею как удавка, - синие «жигули» он видел в Ереване, они ехали за ним почти через полгорода, до самого рынка, у Сурена профессиональная память, номер этой машины совпадает с номером той, ереванской. Он глубоко вздохнул и задержал дыхание.
    Обе машины не глушили моторы, готовые перекрыть дорогу, если Сурен тронет с места. Он увидел, что пассажиры «жигулей» уже стояли на тротуаре, один мужчина, в синей болоньевой куртке, молодой, вертел головой, озираясь по сторонам, что-то говорил. Другой, дядька лет сорока, в черном плаще и кепке, пригнул голову, засунул руки в карманы, он кивал головой, делая вид, будто увлечен рассказом молодого человека. Из «волги» вылезли трое, отошли в сторонку, встали кружком. Сурен подумал, что оперативники ждут команды начать задержание, возможно, эту команду они уже получили, выходит, это его последние минуты на свободе.
    Можно попытаться уйти на четырех колесах, но куда уйти - в этом городе все на виду, это не Ереван, - и негде спрятаться. Можно прорваться по единственной дороге в сторону Грузии, - но и там шансов почти никаких. Сурен видел, как из магазина вышел Левон, он повесил рюкзак на одно плечо, пересек площадь, Левон открыл заднюю дверцу, положил рюкзак и сумку, сел рядом на пассажирское место, о чем-то спросил, но Сурен не услышал вопроса.
    Оперативники переглянулись, и одновременно двумя группами стали переходить площадь. На часах одиннадцать сорок утра, Лена может появиться совсем скоро, с минуты на минуту, но его здесь уже не будет. Сурен смотрел на оперов, идущих к его машине, он испытал приступ тошноты и тоски, смертной тоски, схватившей душу, он знал, чем все кончится: сейчас его выволокут из машины, заломят руки, щелкнут стальные браслеты наручников. Он на секунду закрыл глаза, готовый застонать, как стонут от нестерпимой физической боли. Послышался странный гул, будто выключенный двигатель заработал на высоких оборотах, звук оборвался, машина качнулась, как лодка на волнах.
    В следующую секунду Сурен вместе с «нивой» взлетел над землей, и, показалось, повис в воздухе. Выпустил руль, ударился макушкой, а потом затылком о потолок, - аж в глазах потемнело. Через мгновение машина упала на землю, но не в том месте, откуда взлетела, не на дорогу, а на газон. Лопнуло заднее стекло, мелкой крошкой рассыпалось по салону. Левон схватился ладонями за лицо и закричал. Сурен видел, как качнулись башни на другой стороне площади, тяжелые стеновые панели легко, будто игральные карты, оторвались от домов и полетели далеко в стороны. Он услышал истошные крики, но не понял, кто кричал, потому что в следующую секунду вскрикнул сам, снова взлетев вверх и ударившись головой.
    Двое оперативников, которые не дошли до его машины десяти метров, теперь ничком лежали на дороге. Трое других поднялись в воздух, отлетели в сторону, к домам, словно тряпичные куклы. Что-то посыпалось, повалилось сверху, загрохотало, непонятно откуда вырвались струи тяжелого серого тумана, они поднимались высоко вверх, к небу, расползались по дороге. Словно отброшенные взрывной волной, летели какие-то предметы, силикатные блоки, куски пенобетона и деревянные балки. Сурен видел, как стеновая панель, накрыла трех оперативников, почему-то оказавшихся уже не посередине площади, где стояли несколько секунд назад, а на дальней обочине.
    В густом сером тумане исчезли старики. Левона не оказалось рядом, он куда-то пропал из закрытой машины. Сурен вцепился двумя руками в руль, стараясь удержаться на сидении, но руль выскользнул, будто намыленный, Сурен опять ударился затылком так, что свет в глазах померк, - надо было пристегнуться ремнем. Не додумав эту мысль, он почувствовал, как неведомая сила подняла его вверх, выбросила из машины через распахнувшуюся дверцу. Он упал ничком на дорогу, хотел встать, но не смог, земля перестала раскачиваться и подниматься вверх, словно волны, теперь она перемещалась слева направо, будто он лежал не на асфальте, а на ковровой дорожке, которую дергали в разные стороны.
    Что-то громыхало, падало, летело, - от этого грохота заложило уши. Совсем близко закричала женщина, но крик был слабым, будто ей горло сдавили, - и оборвался. Грохот еще продолжался, когда земля замерла, перестала двигаться, и застонала, словно живая. Что-то ударило Сурена по спине, он распластался на земле, голова закружилась. Он вынырнул из забытья, лежал и думал, сколько времени прошло: час, другой или несколько минут… Он согнул руку и поднес часы к глазам. Циферблат разбит, стрелки остановились.

*   *   *   *

    Сурен встал на карачки, медленно, покачиваясь, поднялся на ноги. Провел ладонью по шее, есть рассечение, но не очень глубокое. Еще одно на затылке, кровь стекала за воротник рубашки, голова кружилась, туман сделался таким густым, что в поле зрения оставались только крупные объекты, темные контуры на сером фоне. Он видел, что людей поблизости нет, что первая башня наклонилась в сторону, вылетевшие стеновые панели, окрыли взгляду квартиры с разноцветными обоями, мебелью, разбитой в щепки, предметами интерьера.
    Вторая башня рассыпалась почти до основания, вместо нее высокая груда блоков, бетонной крошки, какого-то мусора. Шестиэтажный дом, стоявший за башнями, тоже не устоял, вместо него остался бетонный завал, прикрытый сверху двускатной железной крышей. Разглядеть детали трудно, глаза слезились. В том месте, где стояла «Нива», асфальт съехал с дороги, и лежал какими-то бесформенными лепешками, один кусок на другом. Неведомая сила сдвинула машину метров на десять, слева кузов помят, будто по нему били кувалдой, двух боковых стекол нет, лобовое стекло покрыто сетью трещин. Сурен несколько раз крикнул: Левон. Звук выходил тихим, как шепот, ответа не было.

*   *   *   *

    Туман все густел, закрывая собой разрушенные дома, небо и солнце. Стало трудно дышать, Сурен сплюнул, слюна была густой, будто он плевался масляной краской. Только сейчас он сообразил, что туман, - это пыль, поднятая развалившимися домами. Он достал сумку, из которой лилась вода. Почти все бутылки разбились, а те, что в рюкзаке, почему-то уцелели. Сурен сделал пару жадных глотков из горлышка и пошел к тому месту, где последний раз видел оперативников в штатском.
    Площадь была завалена битыми панелями, блоками пенобетона и кирпичом. Людей поблизости не видно, наступила тишина, иногда вдалеке что-то шуршало, потрескивало. Сурен взобрался на самый высокий отвал и огляделся, но из-за пыли почти ничего не увидел. Он спустился вниз с другой стороны, споткнулся, и тут заметил человека, лежавшего на спине. Он был густо присыпан пылью, трудно понять, какого цвета одежда, куртка и рубаха лопнули на груди. Лицо серое, мертвое. На этом сером лице – красная полоса вместо рта. Видимо, беднягу ударило арматурным прутом точно под нос, выбило передние зубы, теперь рот казался длинным, почти до ушей, ярко красным. И еще глаза… Глаза живого человека.
    Сурен присел на корточки. Чуть ниже пояса человек завален бетонными блоками, из которых вылезла арматура. Сурен стряхнул с груди грязь и мелкие камушки, смочил платок минеральной водой, постарался стереть пыль с лица, не задевая изуродованного рта, но только размазал грязь. Теперь он узнал молодого человека, сидевшего в «жигулях», этот парень вышел из машины, двинули к Сурену, когда начался этот ужас.
    Пришла мысль, что его еще можно спасти, если принести домкрат… Но в «ниве» не было домкрата, его взял на время сосед по гаражу и не вернул. Сурен подумал, что домкратом плиты не приподнять, - только тронь, они раскрошатся, полезет арматура, проткнет человека, как кусок масла, - только хуже сделаешь.
    - Ты слышишь меня?
    - Слышу, - человек шепелявил, летели мелкие брызги крови, но слова можно было понять. – Я не хочу подыхать тут…
    - О чем ты говоришь? Ты в порядке. Ты будешь жить…
    - Не хочу подыхать тут…
    - Чудак, у тебя обычная травма, - это я тебе говорю. Угрозы жизни нет.
    - Что это было? – человек смотрел на Сурена вылезшими из орбит глазами. – Что случилось, это война? Война началась? Скажи правду…
    Сурен испытывал головокружение и слабость, голова работала плохо:
    - Ну почему сразу война? – сказал он. – Может быть, это только учения…
    - Вытащи меня. Сделай что-нибудь.
    - Я должен за помощью сходить, - сказал Сурен. – Придут люди, вытащим. Потерпи немного. Просто лежи – и все.
    Человек поводил глазами по сторонам, открыл длинный беззубый рот, Сурен плеснул в рот минеральной воды, она вспенилась, человек не смог проглотить и выплюнул. Сурен запустил руку за пазуху, вытащил удостоверение лейтенанта КГБ Павла Артюхова, в подплечной кобуре пистолет Макарова со снаряженной обоймой и тут же запасная снаряженная обойма. Он сунул удостоверение обратно в карман Артюхова, осмотрел пистолет, взвел курок, включил предохранитель, опустил ПМ в карман плаща. Оперативник стал быстро и глубоко дышать, застонал и закрыл глаза, одно веко стало дергаться, потом замерло, рот остался приоткрытым, из него пошла кровь, Артюхов закашлялся, он кашлял минуту, потом затих.

Глава 4

    Сурен поднялся, пошел к машине, в серой мгле появился абрис человека. Сурен остановился и спросил:
    - Эй, кто тут?
    - Я это…
    Левон был похож на гипсовую статую, серое лицо, серые волосы, вставшие дыбом, серая одежда. Одна рука была согнута в локте и держалась на двух веревках, перекинутых через шею. Голос дрожал от страха или напряжения, кажется, парень готов был заплакать, но не заплакал, а дважды чихнул. Сурен шагнул вперед, хотел обнять Левона, но тот отступил:
    - Осторожно, у меня левая плечевая кость сломана. Крови нет. Но больно, когда двигаюсь.
    - Только рука, дружище?
    - Только рука, будь она неладна.
    - Главное – голова на месте. Мы починим твою руку.
    - Конечно, - Левон чихнул. – Черт, это у меня аллергия на пыль. Там человек лежит. Его столбом задавило.
    - Он жив? – спросил Сурен.
    - Он не дышит. Что это было? Это война?
    - Меня об этом только что спрашивали, - усмехнулся Сурен. – Нет, дружище. Я был на войне. Там все по-другому. Это землетрясение.
    Сурен объяснил, что нужно сделать. Елена должна была прийти на площадь, но тут началась эта чертовня, наверняка Лена выбрала ближнюю дорогу, пошла по вот этой улице, название вылетело из головы, улица близко, до нее всего двадцать метров, но сейчас поворот не виден из-за пыли. Нужно найти Лену, наверняка она где-то рядом, где-то там, на дороге, но эта задача еще проще, чем кажется на первый взгляд, улица прямая, не заблудишься, на машине нельзя, асфальта нет, но машина и не нужна, из нее ничего не увидишь, тут надо медленно, на своих двоих. Они будут держаться рядом, оставаясь в зоне прямой видимости. Сурен пошел вперед, он двигался медленно, чтобы не упасть, увидел поворот и свернул на ту самую улицу, название которой забыл.
    Он шел по обочине, Левон немного отстал, иногда он чихал и вытирал нос куском газеты. Видимость плохая, а пыли столько, что дышать тяжело, но здесь чувствовался слабый ветерок. С начала до конца улица была застроена частными домами, перед ними кирпичные или каменные заборы, но теперь на их месте одни развалины. Впереди горел огонь, стоял ровный столб оранжевого пламени, это газовая труба, покореженная ударом, задралась высоко вверх, а газ загорелся. Слева вдалеке тоже занимался пожар, - на соседней улице полыхал двухэтажный дом, чудом уцелевший, справа кирпичная стена забора, стоявшая наклонно, вдруг рассыпалась, словно от дуновения ветра, Левон вздрогнул и чихнул.
    Первым живым человеком, которого они встретили, оказалась женщина, закутанная в платок, она остановилась, увидев двух незнакомцев, это была старуха с темным морщинистым лицом и скорбно сжатыми губами. Она спряталась в платок, когда Левон хотел заговорить, пошла дальше, но оступилась, упала, Левон наклонился, подал руку, старуха пронзительно закричала.
    - Оставь ее, - сказал Сурен. – Пошли.
    Старуха продолжала кричать, когда они отошли уже далеко, наконец, крик пропал. Пробежала собака, она двигалась как-то странно, боком, поджимая заднюю лапу, собака зарычала, оскалила клыки и шмыгнула в серую мглу. Навстречу шел мужчина в пальто с поднятым воротником, он шагал нетвердой походкой, раскачиваясь, как пьяный, лицо было залито кровью, волосы спутались, он мельком взглянул на Сурена и отвел взгляд, будто испугался.
    Сурен встал на его пути.
    - Послушай, ты не видел тут женщину? – он хотел уточнить свой вопрос, но не знал, что еще добавить, как описать Лену. – Ну, молодую такую женщину?
    Мужчина смотрел на него слезящимися глазами, стараясь понять, чего от него хотят. Он молча толкнул Сурена в грудь и поковылял дальше. Прошли вперед еще метров триста, не встретив никого, из серой мглы иногда доносились звуки, один раз они услышали мужские голоса, другой раз - женский плач, но непонятно было, кто плакал и где, больше людей на дороге не попалось.

*   *   *   *

    Они добрались до места, где еще сегодня жила Лена. Кирпичный забор завалился в сторону улицы, дом был разрушен. Сурен почувствовал, что слезы подступили совсем близко, если он произнесет вслух хоть одно слово, то расплачется. Он остановился, выкурил сигарету, - стало немного легче, позвал Левона и сказал, чтобы тот быстро двигал по тому адресу, где они ночевали, и выяснил, жив ли дядя и тетя Ануш. Сурен рассказал, как легче найти дом или то, что от него осталось, главная примета – желтые ворота на железных столбах, - они не должны упасть. Пусть не спешит, чтобы не оступиться и не повредить сломанную кость, они встретятся на площади, возле машины.
    Сурен достал пистолет, вложил его в руку Левона и сказал:
    - Возьми, мало ли что… Вдруг пригодится.
    Левон чихнул, вытер нос газетой и пропал, наступила тишина, только вдалеке лаяла собака и плакала женщина. Сурен некоторое время бродил по развалинам дома, делал шаг, останавливался и вслушивался в звуки, может, в те трагические минуты Лена спустилась в подвал, чтобы что-то захватить с собой в дорогу, - и чудом спаслась. Дом рассыпался, а подвал уцелел, и она теперь там, внизу, - ждет спасения. Сурен вздохнул и сказал себе, что сказки лучше оставить детям, подвалы превратились в могилы для тех, кто там оказался. Он полазал по развалинам гаражей, но все попусту.
    Не зная, куду идти дальше, присел на бетонный столбик, вытащил из внутреннего кармана и открыл бутылку минералки, сделал глоток, скрутил из куска газеты затычку, опустил бутылку во внутренний карман плаща, прикурил и наблюдал, как из мглы соткались две человеческие фигуры. Мужчины двигались в его направлении, переговариваясь на ходу, вот они перелезли руины забора, остановились посередине двора. Тот, что выше ростом, сказал:
    - Блин, я прямо вот тут стоял, когда это началось. Стена блин, рухнула… Чуть не на меня. Назад отскочил, и, блин, забор, падла, повалился на хрен. И машины в гараже стояли. Ах, мать твою туда-сюда, жизнь с чистого листа придется начать. Господи, вот он ужас-то.
    - А она-то где была? – спросил другой, у него был глуховатый голос.
    - Кто? А, эта блядь… Хрен разберет. Я ж не больше твоего знаю.
    - Может, она жива?
    - Я за час до этого в город вернулся. И сразу в горсовет, не заходя домой. Сидел в кабинете Бабаяна. Он обещал из городского фонда кое-что мне подкинуть. Ну, сидим, разговариваем. Я его приглашаю в ресторан, перекусить. Я звоню, чтобы там, в ресторане, все приготовили, что мы придем. Только трубку положил, и тут звонят. Я сначала голос не узнал… Говорят, блин, твоя Лена совсем, сука, стыд потеряла. Посереди улицы лижется с каким-то кобелем. С Суреном этим…
    - Бля, до чего дошло, - сказал второй мужчина. – Вот же баба, - на людей ноль внимания. Уже совсем на мужа забила… Ну, и ты чего?
    - Беру у Бабаяна машину с персональным водителем, - и сюда. Машина уехала, захожу на двор. И тут какой-то гул, мать его, из-под земли идет. Я оглянулся, мать твою за ляжку… Короче, ты сам видишь. Так вот, блин. Вот так… И луку мешок.
    - Так не понял, ты ее видел или нет?
    - Наверняка в доме ее засыпало. Сто процентов. Есть на свете Бог, есть. Поделом суке… Жаль, я их вместе не застал, поубил бы… Опять этот Сурен появился, что б ему... Мать его…
    - Не переживай, ну, что ты. Себя пожалей. Здоровье дороже.
    - Ладно… Значит, ты разрушения видел своими глазами. Понимаю, сейчас тебе не до этого. Но через неделю надо оформить страховку, ну, задним числом, - какие я убытки понес. Дом, гараж, две машины… Надворные постройки. Плюс движимое имущество. Опись имущества я составлю. И на нее, на суку эту, тоже надо сделать страховой полис. Ну, на жизнь и здоровье. Что, мол, я ее застраховал. И теперь, значит, как вдовец, потерявший супругу во время стихийного бедствия… Во время землетрясения… И все такое прочее. Короче, могу за лярву гробовые деньги получить.
    - Сделаем. Мы друзья, все сделаем.
    Сурену еще можно было остаться на месте и, может быть, уйти незамеченным. Но в голове что-то щелкнуло, а перед глазами поплыло розовое марево, похожее на малиновый кисель. Сурен почувствовал, что не может дальше это слушать, не может больше сидеть и не двигаться, ярость рвется из груди, душит, тисками сжимает горло. И нет сил, чтобы справиться с самим собой. Он поднял кирпич, облепленный цементным раствором, встал на ноги.
    Только тут его заметили. Он сделал несколько шагов вперед, пряча кирпич за спиной. Теперь с мужем Лены его разделяло метров семь или того меньше. Спутником Нарека оказался широкоплечий мужчиной с бритой головой и пышными черными с проседью усами. Он был в плаще и резиновых сапогах. Наргиз, вытаращив глаза, смотрел на Сурена, второй мужчина тоже замер от неожиданности, серое лицо будто окаменело.
    Нарек первым пришел в себя и заорал, обращаясь неизвестно к кому:
    - Люди, смотрите… Люди, он посмел прийти ко мне… Он забрал мою жену и посмел прийти снова. Когда дом разрушен, когда беда такая… Чего ты хочешь? Забрать последнее? Денег хочешь?
    Усатый сунул руку под плащ, вытащив нож с костяной ручкой и широким клинком:
    - Вот чего он хочет. Блин, виновник торжества. Сейчас мы тебя, дорогой товарищ, немного резать будем. Немного больно будет, да.
    Усатый шагнул вперед, он держал нож внизу, прямым хватом, видимо, хотел вспороть живот от лобка до ребер. Сурен оставался на месте, только выставил левое плечо вперед. Усатый сделал два-три шага, Сурен развернулся и бросил в него кирпич. Уже нельзя было увернуться, - кирпич летел в грудь, но, повинуюсь инстинкту, человек опустил голову, вжал ее в плечи и приподнял руки. Кирпич ударил выше темени, отлетел в сторону, усатый оказался на коленях, опустился на четвереньки. Нож упал на камни, отскочил и где-то пропал. Сурен шагнул вперед и нанес удар ногой, снизу вверх, в эту круглую голову, похожую на окровавленный мяч.
    Нарек не испугался, он кинулся вперед, но нерасчетливо, - налетел на кулак Сурена, получил пару встречных по голове, отступил. Сурен шагнул вперед и срубил его ударом в подбородок. Нарек упал неудачно, спиной, головой на камни. Раздвинув ноги, Сурен сел сверху, он даже не смотрел, куда бьет. Сказал себе, что надо остановиться, но не смог, перед глазами плыло и плыло розовое марево, в малинном киселе тонул весь мир, ярость все сжимала горло. Он остановился и перевел дух, закрыл глаза, а когда открыл, увидел нож.
    Нарек уже не сопротивлялся, все было кончено, - и можно уходить. Но Сурен все-таки дотянулся до ножа. Потом, через минуту, он поднялся на ноги, закинул нож подальше, выудил из внутреннего кармана бутылку с водой, зубами вытащил бумажную затычку и смыл с рук кровь.

*   *   *   *

    Он снова перелез кирпичные отвалы, выбрался на улицу, повернул в переулок, а потом на другую улицу, параллельную первой, - Лена могла выбрать другую дорогу, ведь к площади ведет несколько путей. Здесь та же картина запустения, горы камня, битого кирпича, парочка раскуроченных машин. Встретилась женщина, она вела куда-то старика в пальто, его голова была обвязана тряпками, женщина в испуге шарахнулась в сторону, увлекая за собой спутника, и пропала из вида.
    Он прошел улицу обратно, до площади, нашел машину, взял бутылку воды и стал неторопливо пить. Он стянул с правой руки золотой перстень с ониксом, с левой руки другой перстень с крупным алмазом, под перстни попала пыль или песок, кожа натерта чуть не до крови. Он опустил перстни в карман джинсов. Подошел худой невысокий мужчина, он был одет в женскую шубку из искусственного каракуля, человек попросил воды, и Сурен отдал ему початую бутылку.
    - Дом у меня развалился, - сказал мужчина и стер с век слезы. – Вообще-то дом старый, так себе… И мышей много было. Собирался новый дом строить. А этот… А, черт с ним. Мыши там все испортили.
    - А родные целы?
    - Целы, наверное, - кивнул мужчина. - Только не знаю, где они. В доме были. Там вместе с мышами и остались. Наверное, они там все вместе. Но точно не знаю…
    Мужчина ушел, Сурен покинул площадь, побрел по другой улице, навстречу шли несколько человек. Он спрашивал всех, не попадалась ли женщина, среднего роса, с волосами до плеч, но никто такую женщину не видел. В сторону площади едва полз армейский «Урал», борт кузова под брезентовым тентом был открыт, в его темноте что-то шевелилось. За грузовиком шли два военных в зимних шапках со звездочками и запыленных бушлатах без погон, один спросил у Сурена, не видел ли тот раненых, покалеченных.
    - Не видел, - ответил Сурен. – Трупы видел.
    - Сейчас не до трупов, - сказал военный. - Мы увечных собираем.
    - И много собрали? – заволновался Сурен. – Там, у вас в кузове, женщина есть, молодая?
    - Бабка старая есть. Если еще не умерла. И два мужика.
    Откуда-то появилась женщина с растрепанными волосами, она тянула военного за рукав бушлата, говорила, что какие-то люди забрались в ее дом, половина дома уцелела, там все ее имущество, но теперь его разворовывают и куда-то увозят на тачке.
    - Пойдемте, - бормотала женщина. – Меня же грабят. Меня защитить некому.
    - Отстань ты со своим барахлом, - военный вырвался и зашагал дальше.
    Сурен прошел улицу почти до конца, здесь, перед развалинами какого-то длинного жилого дома, из земли торчала водопроводная труба, лился ручеек чистой воды. Поодаль четверо мужчин разожгли костерок и, сидя на корточках, грелись у огня. Сурен скинул плащ, стянул свитер и рубашку, он вымылся до пояса, сполоснул волосы. Слабая надежда еще оставалась, Лена могла зайти к своей единственной подруге Тамаре, что-то оставить или забрать, сказать на прощание несколько слов, Сурен знал, где живет эта женщина, но сейчас было трудно определить, где какая улица.
    Незаметно начало вечереть, теперь был слышен гул, доносившейся с неба, это над руинами города и облаком пыли, кружил военный вертолет. Вокруг стали появляться люди, они выплывали из серой тьмы и в ней исчезали. На полотнище брезента четверо мужчин пронесли пятого, он был весь в крови, куда его несли и зачем, - ведь ни помощи, ни лекарств нигде нет, - непонятно. Сурен шел вдоль улицы, но не мог понять, это та самая улица, где жила Тамара, или другая. Справа ряд гаражей, обшитых листовым железом, они совсем не пострадали, кажется, эти гаражи он видел, он их узнал, значит, идет правильно.

Глава 5

    Сурен увидел Лену, когда прошел улицу почти до конца и хотел повернуть налево, поискать там, а затем сделать еще один круг. Лена сидела возле развалившегося забора на деревянной скамейке, врытой в землю, рядом валялся раскрытый чемодан. Сурен, еще не поверив глазам, подбежал, сел рядом, обнял за плечи и поцеловал, ее губы в пыльном налете были сухими и горячими.
    - Господи, я тебя нашел, - говорил Сурен. – Все-таки я тебя нашел…
    - Суренчик, Суренчик, - повторяла она, будто других слов не знала, гладила его по волосам. Слезы текли по щекам, по пыльной коже, оставляя темные полосы. – Я знала, что ты придешь. Я ждала тебя.
    - Ты цела?
    - Ну, не совсем, почти цела, - она продолжала плакать. – Что со мной сделается? Главное, что ты жив. Господи…
    - Где болит?
    Она положила ладонь справа чуть выше живота. Он расстегнул пальто, потрогал, - пятое, шестое и седьмое ребро свободно двигались, когда он нажал пальцами.
    - И еще нога, - сказала Лена. – Тоже правая. Мне идти трудно. Наверное, я ее растянула.
    Он ощупал ногу выше колена, опухшую и твердую, налившуюся синевой. Видимо, перелом бедренной кости над правым коленом, уже образовался большой отек. Перелом трубчатых костей - это уже серьезно, тут нужен врач.
    - Посиди здесь, - сказал Сурен. – Я скоро.
    Лена схватила его за рукав, не давая идти, заставила сесть рядом. Она сказала, что купила Сурену перстень, серебряный, но очень красивый, забыла отдать, когда виделись первый раз, - это так, на память, чтобы он помнил о ней каждый день. Она достала перстень, попыталось надеть его на правый безымянный палец Сурена, - туговато. Тогда она взяла его левую руку, теперь - прекрасно, не жмет, и не слетит. Правда, рядом с другим перстнем, со среднего пальца, золотым, с крупным алмазом, ее колечко смотрелось бледно, дешево, - ну и ладно. Сурен поцеловал Лену в губы, поднялся.
    - Не расставайся с моим колечком, - сказала Лена. – Никогда. Пусть всегда с тобой будет. Обещаешь? Никому не отдавай.
    - Никому не отдам. Обещаю. А теперь я уйду. Будь здесь.
    - Господи, я не уйду… Куда я теперь…
    - Потерпи еще немного.
    Сурен быстро, как только мог, пошел в сторону площади, он увидел армейский «Урал» издалека, водитель догадался включить фары, машина двигалась по параллельной улице в его сторону. Сурен взял напрямик через развалины, выбрался на дорогу, перевел дух и побежал вперед. Те же два военных шагали за грузовиком, теперь, когда стало темнеть, они включили фонарики, светили на обочины дороги, высматривая людей.
    Сурен подошел к тому дядьке, с кем говорил прошлый раз, сказал, что нашел жену, вон там, - он показал рукой, - на соседней улице, у нее тяжелые травмы, кажется, ребра сломаны и бедро, надо скорей в больницу. Военный постучал кулаком по борту, грузовик остановился, военный подошел к водителю, сказал что-то, позвал Сурена.
    - Иди впереди машины, показывай дорогу, - военный снял шапку и вытер ладонью мокрый лоб. – Только не заблудись.
    Сурен шел быстро и уверено, они миновали два квартала, свернули налево, и оказались на том месте, где сидела Лена. Машина встала, военный спросил про носилки, полез в кузов, но носилок почему-то там не оказалось. Сурен подошел к Лене, сел рядом на скамейку, обнял, поцеловал в губы и сказал, что надо ехать, - с такими травмами оставаться здесь на ночь нельзя. Лена обняла его, ее руки были такими слабыми, что у Сурена сжалось сердце.
    Военный крикнул, - времени нет. Сурен поднял Лену на руки, донес до машины, из кузова высунулся другой военный с фонариком в руке и какой-то человек в длинном зеленом халате, заляпанным кровью. Они подхватили Лену, перенесли куда-то в темный угол. Сурен увидел, что в кузове уже порядочно людей, человек пять. Машина тронулась.
    - Может, разрешишь мне с ней? – спросил он военного.
    - С ума сошел. Для пострадавших мест не осталось.
    - Где теперь ее искать? В какой больнице?
    - Не в больнице, в военном госпитале. Не знаю, в каком. Обещали, что по радио объявят телефоны. Ну, для справок. Запиши и будешь звонить. По фамилии ее найдут. У нее документы с собой?
    - Может быть, я не знаю.

*   *   *   *

    Грузовик скрылся в сумерках, Сурен снова оказался на площади у машины. На капоте, поставив ноги на бампер, сидел Левон. Он где-то умылся, лицо чистое. Сурен коротко рассказал, что нашел Лену и отправил на грузовике в военный госпиталь.
    - А у тебя что?
    - Там только руины, - сказал Левон. – Ничего не осталось. Почти вся улица – одни развалены. Ну, может, пара домов устояла. Я на участок зашел, там, в глубине, за домом, копаются какие-то люди. У них лопаты и лом. Я спросил, кто они. Ответили, чтобы я шел по адресу. И весь разговор.
    - Сколько их?
    - Двоих видел.
    Сурен открыл багажник, вытащил саперную лопатку в брезентовом чехле. Он поднял с земли кусок гранита, сел на капот машины рядом с Левоном и стал точить лопатку о камень. Закончив, спрыгнул на землю и приладил чехол к ремню джинсов, застегнул два клапана. Теперь, чтобы лопатка оказалась в руке, надо просто дернуть древко вниз, клапаны расстегнутся. Он сел за руль, Левон занял пассажирское сидение и вздохнул.
    - Не переживай, - сказал Сурен. – Я денег тебе с собой дам, позвоню одному человеку в Ереван. Он пригонит новую «ниву».
    Сурен ехал тихо, свет фар выхватывал из темноты фигуры людей, которых с приближением ночи стало заметно больше, видно, многие прятались на открытых местах, опасались новых толчков, но теперь напряжение и страх отпустили, - и люди вернулись. Женщина вела в сторону площади подростка с перевязанной головой и тащила какие-то сумки. Следом шли двое мужчин, оба волокли на плечах здоровые узлы с тряпьем, другой мужчина вез в тачке худого старика, который, похоже, уже не дышал. Навстречу шагал долговязый подросток, закупанный в шерстяной ворсистый платок, за ним несколько мужчин, худых и длинных, похожих на человеческие тени. Еще попался «уазик» защитного цвета, видно, приехал кто-то из военных чинов.

*   *   *   *

    Место, где еще утром стоял дом, нашли не сразу, один раз остановились не там, второй раз проехали мимо, очутились на голом пустыре, посреди пустыря горел костер, но людей не видно, спросить не у кого, пришлось возвращаться. Наконец увидели ворота, выкрашенные в ярко желтый цвет, створки висели на покосившихся железных столбах. Вышли из машины, осмотрелись, - ветер немного разогнал пыль, впереди на обочине «жигули» неопределенного цвета, в салоне, кажется, никого. От дома остался каменный холм, покрытый листами кровельного железа, сараев и надворных построек нет, будто и не было. С другой стороны, с параллельной улицы, кто-то подогнал «уазик», включил фары.
    Видна человеческая фигура, ковыряющая лопатой землю, в нескольких шагах горел костерок, у огня на корточках сидел другой человек, одетый в красную фуфайку, на плечи накинута телогрейка. Сурен отметил про себя, что копают в том месте, где стоял сарай, где в подполе тайник, завалы на этом месте почти разобрали, еще немного осталось, снимут слой, доберутся до сейфа, выворотят его из стены и унесут, чтобы вскрыть в спокойной обстановке. Сурен перебрался через развалины забора, жестами показал Левону, чтобы оставался сзади и держал наготове ствол, но Левон и так все понял, здоровой рукой достал пистолет, выключил предохранитель и пропал из вида.

*   *   *   *

    Сейчас, с наступлением темноты, стал чувствоваться холод, какой-то жуткий, сразу пробиравший до костей, Сурен подумал: если кто живой остался под завалами, - вряд ли дотянет до утра. Он обогнул развалины дома справа, оставаясь вне поля зрения, фары «уазика» были направлены в другую сторону, а костерок давал слабый свет. Сурен крался вперед, надеясь сократить дистанцию, оставаясь незамеченным, а затем броситься вперед и решить все парой хороших ударов. В кармане кусок капроновой веревки, которым можно связать этих самодеятельных копателей, пусть отдохнут, и самому закончить начатую работу, - открыть сейф и забрать свое.
    Уже был слышен голос человека, сидевшего у костра, он говорил отрывисто, короткими фразами, будто собака лаяла, - и можно было разобрать отдельные слова. Сурен, затаив дыхание, медленно приближался к освещенному пространству, когда сзади что-то загремело, загрохотало, будто кто-то прыгнул на листы кровельного железа, и высокий голос:
    - Стой, гад, а то стреляю. Не двигаться, ну...
    Лязгнул затвор автомата или карабина, за спиной загорелся фонарик. Сурен успел подумать, что эти копатели не дилетанты, а тертые парни, с опытом, поставили в темноте человека, может, не одного, и спокойно занялись делом. Он бросил взгляд за плечо, увидел абрис человека с фонариком, рядом с ним другой человек, с карабином. Из темноты выступил Левон, он замер на месте и выстрелил навскидку. Фонарик погас, стало темно. Сухие пистолетные хлопки: раз, два… Выстрел карабина. И один пистолетный хлопок…

*   *   *   *

    Человек у костра вскочил на ноги и снова присел, телогрейка слетала с плеч, откуда-то из-за спины, из бесформенной груды тряпья, выдернул за ремень двустволку. Второй мужчина, отбросил лопату, поднял лом. Сурен сделал три длинных прыжка вперед, сократил дистанцию, в движении дернул рукоятку саперной лопатки.
    Человек в красной фуфайке вскинул ружье.
    Сурен остановился, занес руку за спину, резко выбросил ее вперед, разжал пальцы, древко выскользнуло из ладони, лопатка перевернулась в воздухе, ударила противника в основание шеи с такой чудовищной силой, что перерубила дыхательное горло и пищевод, чудом не снесла с плеч голову. Человек, даже не вскрикнув, повалился на спину, пальнув в ночное небо дуплетом, выстрелы грянули залпом артиллеристских орудий, так, что уши заложило, из стволов вышел длинный сноп искр.
    Мужчина с ломом был совсем близко, на расстоянии полутора метров, он отклонил корпус вправо, чтобы ударить сбоку и поломать противнику руку и ребра. Сурен уже не мог отступить, он присел, выбросил вперед правую ногу, провел встречный удар в живот. Лом вылетел из рук, человек повалился на спину. Сурен, поджав ноги, прыгнул не него, коленями на грудь, наотмашь съездил по лицу, но сообразил, что противник уже в глубоком нокауте. Сурен перевернул его вниз лицом, связал руки за спиной. Тут только обернулся и позвал Левона, - никто не ответил.
    Возле покореженной трубы валялся включенный фонарик, Левон лежал между грудами кирпичей, будто хотел там спрятаться, он получил два сквозных ранения в грудь и, наверное, умер быстро. Сурен присел на корточки, проверил карманы Левона, документы на месте, во внутреннем кармане куртки, это хорошо, значит, его опознают и не похоронят в общей могиле вместе с другими неопознанными трупами. Сурен поднял пистолет, проверил обойму, оставалось еще четыре патрона. Один из нападавших лежал немного поодаль, он отбросил в сторону карабин, упал навзничь. Сурен посветил в лицо фонариком, это был худой человек лет тридцати пяти с длинным серым лицом, присыпанным пылью. Он открыл рот и глядел в небо остекленевшими глазами.
    Второй мужчина, помоложе, был ранен в живот, он пытался отползти подальше, в темноту, спрятаться в развалинах, но силы быстро кончились, - из этой затеи ничего не получилось. Услышав шаги, он перевернулся с бока на спину, наверное, хотел что-то сказать, выпросить жизнь, разжалобить. Он приподнял голову так, что Сурен мог видеть его лицо, искаженное страхом, перепачканное кровью и пылью. Сурен добил его двумя выстрелами.

*   *   *   *

    Он вернулся к разрушенному сараю, присел у костра и выкурил сигарету. Ночь наполнялась звуками и движением, где-то далеко горели костры, по дальней дороге проползли два армейских грузовика, за ними автобус, слышно, как кто-то через мегафон отдавал короткие команды, в другой стороне замигал прожектор, он шарил по темноте, высвечивая силуэты развалин. Скоро рассветет, здесь появятся люди, возможно, много людей, но небольшой запас времени еще остается. Сурен встал, развязал руки человеку, лежавшему лицом вниз, пнул его, передернул затвор пистолета и сказал:
    - Ну, живо…
    Мужчина поднялся, его шатало от слабости или от страха, он взял лопату и стал копать. Иногда он останавливался, бросал быстрый взгляд за спину на Сурена и снова копал, когда лопата ударилась о доски, он сгреб землю в сторону, наклонился и поднял люк погреба, тяжелый, как могильная плита.
    - Как вы узнали? – спросил Сурен.
    - Не я узнал, - мужчина отряхнул пыль со штанов. – Меня позвали, я пришел.
    - Как узнали?
    - Разговор не сегодня пошел. Ну, кто-то пустил парашу, что он ювелир, рыжье заначил. На старость. Его давно хотели, ну, пощупать, но случая не было. И тут тряхнуло, как по заказу…
    - Ну, дальше?
    - Меня нашли и сказали, что старик в натуре показал место. Надо только сейф отжать.
    - Что с ним сделали?
    - Ну, загрубили немного, а старик кончился. У него мотор не тянул…
    - Где он? Покажи.
    Отошли в сторону, старик лежал за разваленной поленницей дров, лицом вниз.
    - Переверни его на спину. Отойди на шаг. На колени, руки за голову.
    Мужчина выполнил приказание. Сурен посмотрел на старика и не сразу его узнал, лицо от побоев сделалось одутловатым, каким-то широким, красно-синим, кисть правой руки была отрублена топором или заступом.
    - Значит, мотор не тянул? – спросил Сурен.
    - Это без меня было. Не я это…
    Мужчина знал, что произойдет дальше и ни о чем не попросил, только всхлипнул. Сурен шагнул вперед к незнакомцу и выстрелил ему в затылок, затем спустился в подвал, бетонные стены потрескались и кое-где осыпались, полки обвалились, но к сейфу можно было подобраться без труда. Сурен посветил фонариком, набрал код, открыл дверцу, - все на месте. На верхней полке в пластиковых коробочках изделия из золота и платины с драгоценными камнями, на второй полке в коробочке из-под леденцов золотые царские червонцы, английские золотые монеты девятнадцатого века, два небольших золотых слитка. Внизу в жестяной железной коробке из-под печенья - облигации золотого займа достоинством в двадцать пять рублей, в другой коробке валюта, стянутая резинками, - две пачки долларов двадцатками.
    Сурен подумал, - сложить это добро некуда. Он озирался по сторонам, - ничего подходящего, в дальнем темном углу под тряпками саквояж из натуральной кожи, старомодный пухлый чемоданчик, с такими земские врачи ездили к больным, замок работает, к нему привязан ключик. Сурен вытряхнул из саквояжа истлевшие бумаги, не разбирая, сгреб содержимое сейфа в саквояж, сверху прикрыл газетой и полотенцем. Он выбрался наверх и осмотрелся, - теперь надо уходить, костерок почти догорел, «уазик» с включенными фарами стоял на том же месте, на востоке у горизонта небо сделалось светлее.
    Он поставил саквояж на заднее сидение, положил в багажник саперную лопатку, подумал и вернулся за большой лопатой и ломом. На пути горы, хоть и невысокие, значит, могут быть и завалы. Он сел в «ниву», повернул ключ в замке зажигания, на дальней окраине притормозил, высунулся и оглянулся назад. Над городом, которого больше не было, висело облако серо-желтой пыли, достающее до небес, утренний свет странно преломлялся в нем, дробился на мелкие блики, со стороны казалось, будто в этом пыльном облаке, как рыбы в аквариуме, плавали человеческие души.
Часть третья: Кольцов

    Глава 1

    Юрий Кольцов проснулся от звонков трамвая, доносившихся с улицы. Голова была тяжелой, мысли путались, он сел на раскладушке и осмотрелся, слева на стене картина маслом, заключенная в тяжеловесную золотую раму - зимний пейзаж Васильевского острова. Рядом другая картина, поменьше, тоже вечерний городской пейзаж: люди, спешившие куда-то, трамвай с открытыми дверями, на другой стороне улицы магазин «овощи – фрукты» и женщина с хозяйственной сумкой.
    Несколько лет назад хозяйка квартиры была хорошей художницей, но потом встретила не того человека, пережила смерть ребенка, ушла от мужа, и встретила другого мужчину, не лучше первого. Все покатилось под гору, теперь тут давно никто не рисует, о прошлом напоминает несколько картин, чудом сохранившихся.
    Женщина, лежавшая на кровати у окна, беспокойно заворочалась. Желтые волосы, покрытые лаком, казались стеклянными, на шее темная родинка с полгорошины, на шее серебряная цепочка с крестиком. Женщина натянула на голову простыню и, кажется, снова заснула. Комната узкая и длинная с высоким потолком, на спинке венского стула синие штаны и чёрный свитер грубой вязки, на столе овальное блюдо с куриными костями и засохшими ломтиками запеченной картошки. Три пустых бутылки из-под портвейна, четверная - почти полная, заткнута пробкой. У стены радиола «Ригонда» с поднятой крышкой, на табуретке стопка пластинок в истрепанных бумажных конвертах, в дальнем углу его чемодан, фанерный с металлическими уголками.
    Кольцов наскоро оделся, сел на кровать, поближе к столу.
    - Юра, ты уже уходишь? Не отпущу. Подожди… Мы же вчера хотели серьезно поговорить.
    Голос был глубокий, низкий.
    - Вика, я постараюсь вечером вернуться, - сказал он. – Тогда поболтаем.
    Наверное, она поняла, что это вранье. Кольцов вытащил бумажник и пересчитал деньги, кажется, вчерашним вечером их было больше, но кое-что еще осталось – и ладно. Он заткнул в бумажник несколько купюр, остальное положил на подоконник, у стопки журналов «Работница».
    - Спасибо, - сказала женщина. – А то с деньгами совсем туго…
    Он встал, открыл форточку, снова присел на кровать, вытащил сигарету из бумажной пачки, закурил. Женщина заворочалась, придвинулась ближе, ухватила его за талию, сплела руки.
    - У нас что-нибудь осталось? – женщина продолжала держать его за талию. – По глоточку?
    - Почти целая бутылка. Но я не буду.
    Он докурил, расплел женские руки, поднялся, вышел в коридор, узкий и темный, включил свет. На полу возле вешалки лежал мужчина лет сорока пяти, грузный, высокий, в трусах и майке, он внимательно посмотрел на Кольцова снизу вверх и протянул ему руку, чтобы помог подняться. Кольцов переступил через человека, прошел в ванну, быстро умылся, вышел обратно, хотел снять с вешалки короткое пальто и кепку шестиклинку, но мешал человек, сидевший на полу, привалившийся спиной к стене. С неожиданным проворством он встал.
    - Я Артем, Викин муж, - сказал мужчина.
    - Знаю я, кто ты, - ответил Кольцов. – Не впервой встречаемся. А теперь отвянь.
    - С хорошим человеком можно еще раз познакомиться. Ты ходишь к нам, как к себе домой, будто Вика – шлюха с вокзала. А меня вообще… в природе не существует. Запомни: я тебя прирежу, если появишься еще хоть раз. Кишки на хрен выпущу. Но сначала, пока ты живой, ложкой глаза выну. Я, мать твою, кадровый офицер, в ВДВ отбомбил почти десять лет. Как-нибудь с таким хлюстом справлюсь. Думаешь, я лох?
    Мужчина был почти на полголовы выше Кольцова и вдвое толще. Он навалился большой бабьей грудью, одной рукой вцепился в горло, прижал к стене, другой рукой, похожей на совковую лопату, зажал рот и нос, попытался провести болевой прием, но Кольцов перехватил инициативу. Открытой ладонью съездил Артема в подбородок, завладел его правой рукой, крутанул ее по часовой стрелке, дернул запястье на себя и вверх. Согнув корпус, перебросил противника через бедро.
    Падая, тот закричал от боли, ухватился за вешалку, сорвал ее со стены, опрокинул галошницу и тяжело рухнул на пол. Кажется, стены задрожали, под потолком дрогнула и на секунду погасла лампочка на коротком шнуре, Артем ухватился за галошницу, из ее необъятного нутра вывалил на себя целую гору сношенных опорок, и снова оказался на том месте, с которого поднялся.
    - Дожил. Уже в собственном доме метелят, - промямлил он, тяжело застонал и лишился чувств, из носа пошла кровь.
    Вика, распахнув дверь комнаты, в своей полупрозрачной ночной рубахе, розовой с белыми кружевами на груди, уже стояла на пороге. Она закричала:
    - Умоляю, Юра, не трогай… Не бей его.
    Артем сидел на полу с раскрытым ртом. Кольцов покопался в бумажнике, вытащил пять рублей, скатав купюру трубочкой, сунул ее в рот Артема. Тот пришел в себя, вытащил деньги изо рта. Вика молча наблюдала за мужем и вытирала слезы, кажется, она была готова его пожалеть.
    - Он меня избил, - сказал Артем, глядел по сторонам, стараясь найти доказательство своих слов. – Сукин сын, избил меня, в моем же доме. Господи… Похоже, руку мне сломал.
    Кольцов надел пальто и кепку, вернулся в комнату, подхватил чемодан, вышел на площадку и захлопнул дверь. Он спустился вниз, остановился в темном дворе-колодце, поднял голову, с низкого неба сеялся дождик. Через арку он вышел на улицу, посмотрел на часы, - еще слишком рано для встречи с бывшей женой, он завернул в закусочную, здесь стояла молчаливая мужская очередь. В городе было трудно достать водку, а здесь ее отпускали с буфетной наценкой.
    Устроившись за столиком у окна, он съел порцию вареных сосисок, банку консервированной рыбы и, чтобы не болела голова, выпил сто пятьдесят беленькой. Он вышел под дождь, проехал несколько остановок на трамвае, прошел пару кварталов пешком.

*   *   *   *

    Бывшая жена назначила встречу в кондитерской «Буратино». Кольцов сразу заметил ее, одетую в кремовое шерстяное пальто, бордовый шарф вокруг воротника, высокие сапоги на шпильках, он слышал, что Ирина замужем за врачом гинекологом с обширной частной практикой, врач воплотил в жизнь мечты супруги, теперь она счастлива и одевается лучше всех в городе. Ирина сидела в углу у окна, нервно комкала в руках салфетку, смотрела на улицу, - она не выглядела счастливой. На столике большая чашка кофе, на блюдце корзиночка из песочного теста с ядовито желтым кремом.
    Он подумал, что бывшая жена похудела и подурнела, браки с преуспевающими врачами, даже гинекологами, женщину не красят. Кольцов заплатил в кассе за кофе с молоком и два песочных пирожных. Погруженная в свои мысли, Ирина заметила бывшего мужа, когда он уже присел за столик напротив нее, - посмотрела долгим изучающим взглядом, будто ощупала его лицо холодными пальцами, сделала про себя какие-то умозаключения и вздохнула.
    - Ты неисправим, – сказала она вместо приветствия. – Обязательно было пить? Хорошо, что я не выполнила твою просьбу и не привела Дениса на встречу с хмельным папочкой.
    - Я знал, что ты его не приведешь, - буркнул Кольцов. – Поэтому позволил немного…
    Он понял, что разговор с самого начала превращается в базарную перебранку, которым они потеряли счет еще в браке.
    - Ты отлично выглядишь, - сказал он. – Потрясающе. Такая молодая и модная, как модель из французского журнала. Скажу больше: я бы на тебе женился во второй раз.
    Он придумал еще несколько убогих комплиментов, Ирина впервые улыбнулась. Ей всегда нравилась такая чепуха, она, по-аристократически, отставив мизинец, подняла чашку, пригубила кофе и даже не поморщилась.
    - Феликс Эдуардович, когда узнал о твоей проблеме, сразу же без долгих уговоров согласился помочь. Он добрый интеллигентный человек. Даже слишком добрый, иногда себе во вред. Он всегда откликается на чью-то беду, не умеет отказывать. Он не забыл, что ты не стал чинить препятствий с усыновлением Дениса. Моему мужу Бог своих детей не дал, Денис для него как родной. Но на месте Феликса я бы тебе все равно не стала помогать, - да, за все твои прошлые художества. Но он из другого теста слеплен, короче, он согласился прописать тебя в нашей старой квартире.
    - Ты там больше не живешь?
    - Господи, какая разница… Сейчас наступило такое время, когда человек может иметь две, даже несколько квартир. Другое время, понимаешь? От тебя требуются некоторые документы. Паспорт для начала.
    Кольцов полез во внутренний карман пальто, вытащил паспорт и бумажку, завернутую в пластиковый пакетик. Ирина посмотрел продолговатый листок, прочитала текст, перечитала его, будто не поверила своим глазам.
    - Справка об освобождении, - она скорбно сжала губы. – Я почему-то была почти уверена, что с твоим-то характером, с твоим складом ума ты обязательно попадешь в исправительное учреждение. Ну, за ту, за другую сторону колючей проволоки. К этому все шло… Ну, к посадке.
    Кольцов плохо понимал, что именно шло к посадке, и не хотел спорить о том, чего не понимал. Но почему тогда бывшая супруга, когда поняла неизбежность катастрофы, суда и тюремного срока, не предупредила, не предостерегла его от опасности? Он склонил голову и беспомощно развел руками, - да, с таким характером мне место только там, за колючкой. Жизнь сама привела к этому печальному, но закономерному финалу.
    - Но почему справка на фамилию Кольцов, а не Кузнецов?
    - Я сменил фамилию, официально, - он выдал порцию заранее приготовленного вранья. – У меня есть справка… Пожалуйста, если нужно. Понимаешь, я не хотел, чтобы меня что-то связывало с прошлой жизнью. Пусть все начинается с чистого листа. Так будет лучше. И для тебя, и для меня…
    - Что ж, хотя бы здесь ты поступил по-мужски. Деликатно. Но почему письма от тебя приходили в гражданских конвертах, обычных, с маркой, а не номером ИТУ?
    - Я просил людей, которые выходили на волю, отправлять письма в почтовых конвертах, - хоть тут врать не пришлось. - Не хотел, чтобы ты знала… И сын тоже. И вообще… Я ведь не на курорте отдыхал.
    - Судя по этой справке, блатном языке она, кажется, называется портянкой, - ты имеешь право жить в крупных городах, включая Москву и Питер. Значит статья не тяжкая. За что тебя посадили?
    - Разве это имеет значение? После нашего развода я связался с плохой компанией и дальше пошло-поехало. Докатилось до тюрьмы.
    - Господи… Но ты же прапорщик морской пехоты, у тебя есть боевые награды… Впрочем, да… Теперь твое славное прошлое, уже не имеет значения. Ты сам все перечеркнул. Ладно, что было, то было… Но с одним только паспортом и этой лагерной портянкой, которую мне противно держать в руках, - тебя в Питере не пропишут, нужна справка с места работы. Ты работаешь? Глупый вопрос. Кто возьмет бывшего зека? Тебе можно поручить чистить плевательницы где-нибудь на автобусной станции. И то с испытательным сроком. Борец за чистоту… Звучит.
    Кольцов молча проглотил эту пилюлю, только подумал, что характер Ирины даже в новой благополучной жизни остался прежним, злым, ироничным.
    - Тебе виднее. Ты юрист по гражданским делам.
    - Бывший юрист, - она пригубила кофе. - Я давно не работаю. Теперь в этом нет необходимости.
    - А насчет борца за чистоту… Я нашел нормальное место. Для оформления нужен паспорт с пропиской.
    - Что за работа?
    - Матросом, в Балтийском пароходстве.
    - Хорошо, прекрасно, - кивнула Ирина. – Ты будешь уходить в плавание на полгода и перестанешь донимать меня просьбами. Что ж, Феликс Эдуардович обещал помочь, он все сделает. Через два-три дня получишь паспорт. Со штемпелем о прописке.
    - Так быстро?
    - У моего мужа друзей - половина города. Настоящих друзей, а не собутыльников.
    - Да, да, он же гинеколог…
    - Ты чем-то не доволен?
    - Все в порядке. Спасибо тебе и твоему новому мужу. Он действительно добрый человек. Передавай привет и все такое прочее. И большое спасибо. Я всегда помню добро и если нужно…
    - Все такое прочее, включая привет, я передам. От тебя ничего не требуется. Ничего. Позвони завтра вечером. Кстати, ты по фене ботаешь? Научился? – Ирина рассмеялась своей шутке. – Ну, с волками жить – по волчьи выть, - и снова засмеялась.
    Настроение бывшей жены пошло в гору, видимо, до сегодняшней встречи она еще питала какие-то иллюзии, какие-то сомнения, пусть мимолетные, легкие, о том, правильно ли поступила, когда подала на развод… Но теперь, с появлением этой портянки об освобождении, этого жалкого человека, с утра уже хмельного, исхудавшего, бледного, в поношенном пальтеце и блатной кепочке, не мужчины, а полного жизненного банкрота, - все сомнения развеялись. Разумеется, она поступила правильно, иначе было нельзя, правильно – и точка.
    Ирина убрала справку в пластиковый пакетик, опустила в сумочку, поднялась и, не прощаясь, ушла. Через окно Кольцов наблюдал, как бывшая жена переходит улицу и садится за руль ярко красного «форда скорпио», последней модели. Хлопнула дверца, Ирина укатила в свою благополучную счастливую жизнь, Кольцов сгрыз пирожные, похожие на коровьи лепешки, запивая их кофе. Он вышел из кондитерской и отправился на поиски сигарет, потратил на это около часа, и пришел к заключению, что в этой стране с прилавков магазинов и киосков чудесным образом пропадает все, абсолютно все, причем сразу и навсегда.

Глава 2

    Кольцов скоротал время у некоего Евгения Ивановича Филиппова или просто Моржа, приятеля, снимавшего квартиру на Петроградской стороне. Чтобы покрыть расходы на жилплощадь, еду и спиртное, дорожавшее каждый день, Евгений Иванович по пятницам пускал сюда проверенных картежников, хорошо плативших за тихое удобное место.
    Сейчас в квартире было пусто и тихо. Дожидаясь вечера, хозяин сидел в комнате у окна и, натянув на лампочку хлопчатобумажный носок, штопал его синими нитками. Иногда он поправлял съезжавшие с носа очки, отрывался от своего занятия, глядел в окно строгими глазами старого учителя и вздыхал по молодой соседке, гулявшей с собачкой. Он и вправду был похож на моржа: короткая стрижка седых волос, сплюснутый нос и пышные усы.
    - Эх, где мои семнадцать лет, - облизывался Моржов. – Семнадцать, семнадцать. Лет.
    Когда-то на заре туманной молодости он преподавал в кулинарном училище, но ученик кладовщика из озорства или на спор ударил Евгения Ивановича по голове брикетом мороженой мойвы. Отлежав две недели в больнице, Филиппов с преподавательской работы ушел, стал больше подворовывать и немного заговариваться, повторять, как заезженная пластинка, последние слова, уже сказанного предложения.
    Кольцов лежал на раскладушке, вслух читал «Ленинградскую правду», в газете писали, что среди населения завелись паникеры, которые намеренно распространяют ложные клеветнические слухи, будто вещевые и продовольственные склады стоят пустыми. На самом деле все обстоит иначе, с точностью до наоборот: дефицит товаров образуется, когда горожане, наслушавшись в очередях досужих болтунов, сметают с прилавков самое необходимое: керосин, спички, соль, нитки, но в первую очередь - алкогольную продукцию.
    - Ничего, - говорил Евгений Иванович. – Ничего… Горбачев к нам в Питер дорогу жизни пустит, как в блокаду было. Жизни, жизни… Не даст ленинградцам умереть от недостатка керосина, - и щелкал себя пальцем по горлу. – От этого нам смерть не грозит… От недостатка керосина… керосина…
    Корреспондент газеты объездил четыре центральных склада, в том числе склады государственного резерва и убедился, что товар на месте, в том числе сахар, мука и соль, однако реальный корень проблемы - несогласованная и неритмичная работа транспортников, мешающая своевременной отгрузке и доставке товаров в торговые точки города. Евгений Иванович посмеялся и спросил сам себя:
    - А картошка не переварится? Не переварится, - и пошел проверять.
    Они перешли на кухню, картошка – в самый раз, Евгений Иванович поставил на стол миску свежего холодца, разделанную астраханскую селедку, посыпал ее лучком, сбрызнул уксусом и окропил растительным маслом, достал из холодильника литровый графин с «Зубровкой».
    - Ну, что, по соточке? – спросил он.
    Поднял стакан, чокнулся.
    - Послезавтра хорошие люди соберутся, - сказал он. – Завтра… Соберутся…
    - Ты же говорил – через три дня?
    - Игру перенесли. Игру… Короче, если решишься, дай знать не позднее, чем завтра до обеда. Обеда, обеда…
    - Чего базарить: я в деле, - сказал Кольцов. – Я говорил: мне нужны восемь штук. По-настоящему нужны. Не на пропой и не на девочек.
    - Приходи пораньше, до семи. Семи… Будут двое блатных, один из них профессиональный катала, они хотят сорвать банк. И еще один лох из городского управления коммунального хозяйства. Хозяйства… Он тут частенько пасется. Меньше пяти штук не приносит. Не приносит. На дверях два амбала, борцы из «Трудовых резервов». Борцы… Играем в три листа.
    Евгений Иванович назвал адрес и место тайника, где дожидается своего часа ствол, немецкий «вальтер», трофейный, будто вчера выпустили, патроны проверены, все в рабочем состоянии, после делюги пистолет надо положить на место. Выручку делят пополам, камерам хранения на вокзалах и в аэропортах доверия нет, свою долю Евгений Иванович хочет получить по старому адресу при личной встрече, но предварительно надо будет позвонить сюда. Без разговоров: два звонка – и отбой, один звонок – и отбой, еще раз, уже два звонка. Так он узнает, что на следующий день в четыре вечера можно приходить за лаве. Морж вытащил из кармана два маленьких, от почтового ящика, ключей на стальном кольце, один отстегнул и положил на стол. Кольцов, сунул ключ в кошелек.
    Выпили еще по сто. Закончив с селедкой, Кольцов вернулся в комнату. Он открыл чемодан, достал светло голубую сорочку, бордовый галстук, черные кожаные туфли и темно-синий костюм, повертелся перед зеркалом, - за четыре года костюм стал немного великоват, но смотрелся неплохо, модно, - и почти как новый.
    - Добрый лепень, - сказал Евгений Иванович, он снова уселся у окна и принялся за носки. – Если будешь продавать, меня имей в виду. Меня имей, меня имей…
    - Еще поимею, - пообещал Кольцов. – Если время будет свободное.

*   *   *   *

    В семь вечера Кольцов, сунув швейцару десять рублей, вошел в ресторан «Комета», оставил на вешалке пальто, увидел в большом зеркале свое отражение и остался доволен. Было темно, играла музыка, яркий софит направили на крутящийся зеркальный шарик, висевший под потолком, и теперь световые блики, словно белые мыши, бегали по темным стенам. Столики стояли полукругом возле эстрады. В тесном пространстве кто-то танцевал. Алевтина устроилась у дальней стены, на ней было коктейльное черное платье, на обнаженные плечи накинут норковый палантин. Она заметила Кольцова, помахала рукой, поднялась навстречу, обняла его и поцеловала в губы.
    Он сел за стол, заволновался, не зная, что сказать. Он много раз думал, что скажет Алевтине, встретив ее, придумывал слова, важные и емкие, но сейчас ничего не вспомнил, все позабылось, остались одни глупости. Алевтина смотрела на него печальным взглядом, так умеют смотреть женщины, которые любят. Они поговорили о пустяках, позвали официанта и сделали заказ.
    - Ты в городе второй день?
    - Уже третий.
    - Был у кого-то из старых знакомых? У той художницы, Вики? Я помню, в газете писали, что она очень талантливая, лучшая…
    - Не хотел об этом говорить, - смутился Кольцов. – Я ночевал там две ночи. Она живет с каким-то… Даже не знаю, как его назвать… Мне некуда было пойти. Пришлось к ним. Ты знаешь, у меня с ней все давно кончилось.
    - А говорят, что первая любовь…
    - Все ржавеет, - сказал он и подумал, что говорит то, чего говорить не надо. – Давай лучше о нас с тобой. Ведь три года прошло. Будто один день… Будто не было этих лет.
    - Что вспоминать… Это время уже прожито, его нет. Время как пирог, его куски съели чужие люди. А нам оставили крошки.
    Норковый палантин сполз вниз, обнажив плечи и руки. Кольцов сглотнул слюну, отвел взгляд и подумал, что Алевтина почему-то никогда не называет мужа по имени, все время только он или Попов.
    - Как ты живешь, расскажи?
    - Ничего не изменилось. Я живу с тем же человеком. Он хороший дядька. Высокий чин в военной контрразведке, у него феноменальная память, он много читает, он добрый. Постоянно ездит, в основном в Мурманск или Северодвинск. Вот и сейчас уехал, поэтому у меня много свободного времени. Что еще сказать… Если из уравнения моей жизни исключить слово «любовь», то у меня все нормально. А у тебе что?
    - Я с зоны обо всем писал, - сказал он. – Жизнь там тусклая, но можно жить и так. Я досидел, вышел и, главное, жив. И ты в порядке.
    - У меня не самые веселые новости, - сказала она. – Не хотела сегодня об этом. Подумала, что надо отложить. Но не могу… Тебя ищут. Продолжают искать. Я узнала об этом недавно.
    - М-да... Господи. Я сменил фамилию. Отбарабанил в колонии почти три года. Думал, что все в прошлом.
    – Я видела документы, который привез Попов. Он пришел с толстым портфелем, там было много бумаг из военно-морской контрразведки, очень много. Если бы я хотела все перечитать, на это ушло бы три ночи, даже неделя. В портфеле была копия твоего розыскного дела, объективки твоих друзей. Военно-морская контрразведка приготовила эти документы по запросу КГБ.
    - Черт с ними. Я не Кузнецов, а Кольцов. У меня другая жизнь…
    - Дослушай. Через неделю он принес портфель с другими бумагами, справками. Позапрошлые субботу и воскресенья он не выходил из своей комнаты, что-то писал, кому-то звонил. В воскресенье он поднялся чуть свет, выпил кофе и снова сидел в своем кабинете до поздней ночи. Черт, не могу пить эту шипучку…
    Алевтина позвала официанта и попросила принести водки, отодвинула бокал шампанского, прикурила сигарету. На вопрос, чем он занят, муж ответил, что это неинтересная бюрократическая писанина, но женщина всегда сможет вытянуть из мужчины больше, чем он хочет сказать.
    Не понятно, почему именно сейчас, спустя столько лет, КГБ снова начал поиски людей, бывших морских пехотинцев, которые принимали участие в операции «Гарпун». Попов толком не представляет, что эта за операция, все или почти все данные по этой теме закрыты даже для него. По официальной версии, морские пехотинцы спасали за границей гражданских лиц, граждан СССР, кажется, дипломатов, оказавшихся в зоне боевых действий. Там воевали между собой правительственные силы и повстанцы. Эти гражданские лица хотели спастись от войны, от братоубийственной резни, они добирались из провинции в столицу страны, где было консульство СССР, и очутились в плену партизан, по существу, стали заложниками.
    Их разместили в каком-то временном лагере, в джунглях, где комары размером с лошадь, полно змей и ядовитых пауков. Решение об операции по их спасению принимали первые лица СССР. Скрытно к берегу подошел десантный корабль, три взвода специального назначения на моторных лодках добрались до берега, и ушли в джунгли. Но не все получилось, что-то пошло не так.
    - Короче, Попов не знает всех подробностей, - сказала Аля. - Это было, как ты помнишь, восемь лет назад. Страна в документах не названа, но мы с тобой помним, как она называется. Ты никогда не говорил, что там было… Почему так все получилось… Почему так много убитых…
    - Перестань, - Кольцов налил рюмку под ободок.
    - Ночью я заглянула в кабинет. В списке, который я видела накануне, было три десятка имен, даже больше. Имена и фамилии тех, кто сошел на берег, и кто вернулся назад. А на следующий день три четверти фамилий оказались вычеркнутыми, наверное, вычеркнули убитых. Напротив твоего имени, Сурена Мирзаяна и еще трех-четырех человек стояли знаки вопроса. Я думала, что все давно кончено, ты выйдешь на волю, и начнется другая жизнь. Я расстанусь с мужем, мы уедем к теплому морю…
    - Так все и будет, только надо подождать. Совсем немного. Ты сможешь вспомнить фамилии из того списка? Ну, хотя бы тех, кого не вычеркнули? Когда ты работала в военном госпитале, ты помнила фамилию каждого больного, раненого…

*   *   *   *

    Эту ночь они провели в ведомственной гостинице, где останавливались командированные московские начальники и командный состав Балтийского и Северного флота или Генштаба ВМФ. Номер оказался сказочно шикарным, двухкомнатный, с гостиной и спальней, едва ли не треть которой занимала кровать. Когда Кольцов вернулся из душа, Алевтина поднялась, села на край кровати, включила лампу и сказала:
    - Сейчас и я в душ схожу.
    - Подожди… Я весь вечер хотел спросить вот о чем. Ты нашла человека, который… Ну, который что-то знает и готов за восемь тысяч со мной пошептаться. Вопрос такой: ты уверена, что это не подстава КГБ?
    - Ты как ребенок… Не задавай вопросы, на которые у меня нет, не может быть ответа. Я помогу с деньгами, это не проблема. Кое-что у меня есть, остальное займу. Могла бы попросить у него, но не хочу.
    - С деньгами я сам вопрос решу, выкинь из головы. Поторговаться с тем человеком можно?
    - Нет, он назвал окончательную твердую цену.
    Когда Кольцов проснулся, подушка еще пахла ее духами. Кажется, в ванне шумела вода. Он позвал Алевтину по имени, но ответа не услышал.
    На тумбочке конверт с бумагами и записка: «Номер останется за нами до понедельника включительно. Отдыхай. Не звони, не напоминай о себе, я и так о тебе помню. Приду завтра, вечером». Вместо подписи – огненно-красный отпечаток губ, густо намазанных помадой. Рядом листок блокнота, на нем четыре имени и телефона. Он вытащил из-за подкладки пальто тонкий листочек, исписанный снизу доверху, сравнил телефонные номера, записанные своей рукой, с теми телефонами, что оставила Алевтина. Что ж, есть три номера, которых он не знал.
    У Али феноменальная память…

Глава 3

    На почте за углом народа не было, кабина телефона-автомата с глухой тяжелой дверью. Кольцов набрал номер и узнал, что старший лейтенант Иван Губанов год назад поменял отдельную квартиру в центре на сомнительный вариант в Колпино, наверное, получил большую доплату, раз согласился. Кольцов нацарапал новый номер на клочке бумаги, набрал его. Трубку сняли после первого звонка, девочка с простуженным голосом сказала, что дядя Ваня Губанов умер месяц назад или чуть больше, он был где-то в гостях, мама сказала, у него там инфаркт случился. Других подробностей девочка не знала, а взрослых дома не было.
    Еще по одному номеру ответили, что бывшие хозяева не так давно съехали, а куда, - неизвестно. Последним в списке значился некий Роман Ищенко, и тут ждала удача. Трубку сняла женщина, судя по голосу, немолодая, но толковая, словоохотливая и любопытная. Кольцов сказал, что он курьер из суда по гражданским делам, должен вручить повестку Роману Ищенко, но не в ящик бросить, а на руки, чтобы адресат паспорт при себе имел и мог расписаться в получении.
    Женщина, смекнула, что беспокоят не из любопытства, а по казенной надобности, объяснила, что Роман Ищенко вместе с семьей снимает у нее полдома, временная прописка оформлена. Его жена с ребенком в отъезде, у родственников, а сам Роман на работе, вернется ближе к ночи, он всегда поздно приходит, что за работа - она точно не знает, но шоферская, где-то он на строительстве баранку крутит. Кольцов сказал, что дело срочное, суд, хоть и гражданский, ждать не будет. Женщина вздохнула, куда-то ушла, вернулась нескоро, зашуршала бумажками и продиктовала адрес передвижной механизированной колоны номер девять, где работает жилец, он сам оставил этот адрес, на всякий случай, и номер телефона вот он, внизу, его рукой записанный.
    Через несколько минут Кольцов знал, что Ищенко возит кирпич на строительство телефонной станции, найти его можно на объекте по такому-то адресу или в столовой для водителей. Кольцов вышел на проспект Солидарности, поймал такси и через сорок минут оказался на стоянке грузовиков, обнесенной бетонным забором, он толкнул дверь приземистого одноэтажного здания, похожего на барак, с шиферной двускатной крышей и запотевшими окнами без занавесок, тут пахло кислой капустой, было душно и жарко, как в бане, если открывали входную дверь, с кухни через окошко раздачи выходили клубы пара.
    Обед из трех блюд отпускали только по талонам, а за деньги можно было взять чая с сахаром и коржики, посыпанные орешками. Народа немного, Кольцов, не снимая пальто, сел за длинный стол у окна, лицом к двери, вспоминая, как выглядит Ищенко. Сухопарый, высокий с прямым носом, серыми глазами с недобрым прищуром, впрочем, на память тут плохая надежда, за столько лет человек мог так измениться, что родная мать не узнает. Но Ищенко почти не изменился, он по-прежнему был худощав, только спина ссутулилась.
    Он скинул у двери бушлат, пристроил на вешалке солдатскую шапку. Остался в черной фуфайке и рабочих штанах. Отдал раздатчице талон с печатью, поставил тарелки на пластиковый поднос, сел через стол от Кольцова, даже не взглянув в его сторону, протер бумажной салфеткой ложку и вилку, стал жадно есть щи из алюминиевой миски. Кольцов, дождавшись, когда рабочий человек утолит первый голод, сел напротив, отхлебнул чай из стакана. Ищенко поднял взгляд, на секунду онемел от неожиданности:
    - Прапорщик?
    - Помнишь меня?
    - Помню, если сразу узнал. На базе ты был инструктором по рукопашному бою. А потом, когда мы уходили в плавание, попал с нами вместе в сводный отряд морпехов. Господи, какими судьбами?
    - Ешь, пока не остыло. Еще поговорим.
    - Да, да…
    Ищенко жадно расправился с биточками и картофельным пюре, похожим на манную кашу, выпил стакан киселя, они вышли на крыльцо столовой.
    - Ну, какими судьбами? – глядя куда-то вдаль, Ищенко вытащил из бушлата пачку папирос, сразу понятно, он был не очень рад этой встречи. – Рассказывай…
    - Времени прошло много, а я все стараюсь восстановить то, что с нами тогда случилось, - сказал Кольцов. – Но не сходятся концы с концами. Подумал, если с тобой поговорю, смогу что-то прояснить для себя. Это очень важно.
    - Слушай, я стараюсь забыть все это дерьмо, - сказал Ищенко. – Потому что вспоминать противно.
    - Но ведь ты ничего не забыл?
    - Блин, почти забыл. Но, какого черта, разве такое забудешь…
    В то утро, еще затемно, три взвода высадились с надувных моторных лодок на том клятом берегу, в общей сложности было тридцать восемь бойцов отдельного батальона спецназа морской пехоты, все прапорщики и офицеры, еще два подрывника, двое связистов, двое огнеметчиков и саперы, - все тертые-перетертые парни, с боевым опытом. Прошли марш-броском около десяти километров. Чуть стало светать прогрызли заграждения из колючки, убрали мины, вошли в этот дрюченый лагерь как нож в масло, сняли часовых так тихо, что они даже не пикнули. Косоглазых там была сотня с лишним или около того, никто не ушел живым, оставалась гора трупов, морпехи потеряли убитыми двоих, еще один был ранен в живот.
    Поначалу даже стрелковое оружие не применяли, только ножи и саперные лопаты вместо тесаков, но, когда они проснулись и вылезли из своих нор, завязалось что-то похожее на бой. Две огневые точки быстро подавили, а те, кто попытался бежать, попали на свои минные заграждения. Тела косоглазых сложили рядком, как шпроты в банку, набралось порядочно, больше сотни. Пленных держали в двух земляных ямах и хижине из бамбука, там же держали больных. По данным разведки, из наших пленных из дипломатического представительства восемь человек, но их оказалось только пятеро, двое не могли ходить. Плюс шестеро иностранцев, говоривших только по-английски, пять мужчин и одна женщина.
    Среди морпехов был офицер, который более или менее понимал английский. Он провел допрос в полевых условиях, все записал, бумагу положил в планшет, а своим сказал, что это американцы – это врачи из миссии Красного креста, попали в плен восемь дней назад, думали, что погибнут здесь.
    Вместе с нашими дипломатами к косоглазым попал архив, - семь или восемь ящиков с документами из русского консульства, был приказ уничтожить эту макулатуру на месте, ящики нашли и сожгли из огнемета. Но никто не знал, что делать с американцами, по всем инструкциям их нельзя было оставлять в живых. Командир отряда Карен Мирзаян не отдал приказ, ну, чтобы их кончить… Связи с кораблем не было. Американцев взяли с собой, двинулись обратной дорогой, саперы тем временем сожгли и взорвали весь этот лагерь, вместе с трупами и огромным загоном, где разводили свиней, на месте осталась одни головешки и горелое мясо.
    Основная группа двигалась медленно, четверых пришлось нести на самодельных носилках. Свой морпех, раненый в живот, умер дорогой. Прошли уже половину пути, когда сзади стали постреливать из автоматов короткими очередями, но выстрелы были далеко, видимо, к разрушенному лагерю прибыли новые бойцы, но организовать погоню и сунуться в джунгли эти парни не рискнули.
    Мирзаян объявил привал на четверть часа, когда до береговой линии оставалось всего около километра, можно было не останавливаться, но у двух раненых открылось кровотечение, их надо было перевязать, иначе не дотянут. Тут восстановили связь с кораблем, радист передал: задание выполнено, понесли потери, возвращаемся, с собой пятеро наших дипломатов и шестеро американцев из Красного креста. Корабль долго не отвечал, потом запросил точные координаты.
    А двадцать минут начался настоящий ад, по морпехам били из орудий, из минометов. Потом все стихло, бамбуковые заросли, посеченные осколками снарядов, еще горели, но дым стал расходиться потихоньку, - на перепаханной земле чертова куча трупов и раненых.
    - Я был ранен в бедро, - сказал Ищенко. – Получил тяжелую контузию. Некоторое время, когда валялся в корабельном госпитале, не мог вспомнить, как зовут родную мать. Я не знаю, кто там выжил, а кого убили. Я не знаю, кто спас меня и наложил на ляжку жгут. Помню, что с корабля прибыла спасательная команда, - и все, на этом как отрезало.
    - После госпиталя тебя допрашивали в Североморске, в контрразведке?
    - Конечно, но что толку? В медицинской карте записано: ретроградная амнезия. В переводе на русский язык – я не хрена не помню. Что случилось до того, что после того… Контузия, ушиб мозга, его отек. Я не знаю, как дуба не врезал. Боли в голове были такие, что, казалось, мозги из ушей вылезут. Еще месяц с лишним я кантовался в военном госпитале в Северодвинске. Вышел оттуда похудевший на двенадцать кило, на костыле и тросточке. Потом получил инвалидность второй группы и комиссовался на хрен.
    Ищенко вытащил пачку папирос, но не мог справиться со спичками, руки дрожали. Кольцов крутанул колесико зажигалки, дал прикурить.

*   *   *   *

    Дождик давно закончился, между облаков показалось солнце. Ищенко двигался неуверенно, прихрамывал, он спустился с крыльца, присел на лавочку, стоявшую на углу столовой, продолжая курить, раздвинул ноги и плюнул на землю.
    Да, да… Его допрашивали в контрразведке раз десять. Вопросы в основном о тех иностранцах. Их имена? О чем говорили? Как выглядели? Какие наколки были на руках? Кем была эта женщина? Они общались между собой? По этим вопросам было ясно, что никто из американцев во время обстрела не выжил. А что Ищенко мог ответить особистам, что он знал? По-английски - слов двадцать. Кроме того, судя по записям в медицинской карте, он ни хрена не помнит, - если бы не эта запись, от него контрразведчики не отмотались бы, - замордовали допросами. А так на все был один ответ: не помню.
    Он хотел спросить этих умников: почему морпехов накрыло корабельным огнем? Почему свои расстреливали своих? А почему, когда почти всех прикончили, выслали спасательный отряд, почему? С тех пор, с того обстрела, он почти никого из отряда не видел, ни живым, ни мертвым. Одно время, лежа в палате и вслушиваясь в тишину, даже думал, что выжил один.
    Но в госпитале прошел слух, что из палаты, находившейся под охраной, бежал командир отряда капитан Карен Мирзаян, двумя неделями позже в курилке он узнал некоторые подробности того побега: якобы Мирзаян пришел в себя, но продолжал симулировать беспамятство и слабость, а вечером избил двух часовых и двух важных чинов из контрразведки, которые пришли к нему и пытались поговорить по-хорошему. Надел форму, взял документы и деньги, на служебном «уазике» выехал из расположения части, а с Мирзаяном то ли один, то ли двое морпехов, но их имен никто не знал.
    Еще через неделю кто-то проболтался, будто с Мирзаяном был инструктор по рукопашному бою отдельного батальона специального назначения Юрий Кузнецов. Все это на уровне разговоров, - Ищенко той болтовне не сразу поверил. Вырваться из больницы, а потом из расположения части, - это все равно, что из тюрьмы бежать, - трудно, почти на грани фантастики, но пораскинул мозгами и решил, что Мирзаян с Кузнецовым, парни опасные, они еще и не такое устроить могут, запросто.
    А контрразведчики, захиревшие в своих темных и пыльных кабинетах, смутно представляли, с кем связались. Вот этот случай с побегом придал силы Ищенко, который сам в той больнице от психотропных лекарств, которыми его пичкали, - натурально загибался, - он тогда поверил, что шанс у него есть, в себя поверил, может, поэтому выкарабкался. Где-то год назад Ищенко встретил в Питере Артура Зарецкого, во время обстрела ему повредило ногу, он перенес пару операций, ногу оттяпали, он заметно хромает, на пенсию по инвалидности не проживешь, Артур подрабатывал в какой-то церкви.
    Ищенко вытащил баранку, посыпанную маком, зажав в кулаке, разломал и стал медленно по кусочку опускать в рот и жевать.
    - Ну, а ты чего помнишь? – он разломал новую баранку.
    - Когда очнулся после обстрела, во мне сидело два осколка. И еще здоровый кусок бамбука, такая острая щепка, вспорола икроножную мышцу. Прошила насквозь, будто штык-нож, и застряла. Вокруг все горело, глаза слезились от дыма. А по нам били из крупнокалиберных пулеметов. Пули ломали бамбук, толщиной сантиметров пятнадцать, словно спички. Стреляли с расстояния около километра, не прицельно. Это нас спасло. Помню, на минуту все смолкло, а потом новый взрыв, совсем близкий. Я снова вырубился. Взрывной волной с меня сорвало бушлат и разгрузочный жилет. После взрыва я как бы видел себя со стороны, откуда-то сверху: сижу в яме, полной тухлой воды и крови, и медленно подыхаю. Часы на руке остались. Смотрю на них и не понимаю, сколько времени, утро сейчас или вечер. Потом часы пропали. Я пришел в себя на корабле… Мне сделали четыре операции. Ну, ногу не отрезали, - и то ладно. Хочешь дальше послушать?
    - Нет, - помотал головой Ищенко. - Я сейчас подумал… Нет. Я жив, потому что память отшибло. Ничего не помню. И знать ничего не хочу. Прощай, прапор.
    Он пожал протянутую руку и, прихрамывая, зашагал к грузовику.

Глава 4

    На трамвае Кольцов добрался до зоопарка, прошел пару кварталов, нырнул в арку, похожую на темный колодец, быстро, почти бегом, миновал двор, свернул в другую арку, оказался на параллельной улице. Толкнул дверь магазина канцелярских товаров, остановился у витрины и стал разглядывать выставленные на полках бюстики Ленина из пластмассы, чернильные приборы с крышечками, увенчанными звездами, похожими на кремлевские, другие бюстики Ленина, побольше размером и выполнены из натурального мрамора, подставки тоже каменные, тяжелые, - что ж, это вещь солидная, но бесполезная в хозяйстве, даже вредная, если жена пьяному мужу засветит таким бюстиком между глаз, пожалуй, из них искры полетят.
    Он поглядывал на арку, из которой только что вышел. Если кто и увязался следом, то сейчас появится, прошла минута, из арки вышла согбенная старушка в пальто с барашковым воротником, задрала голову кверху и раскрыла черный купол зонта, хоть дождика не было. Кольцов вышел на воздух, прошел пару кварталов, оказался в темном подъезде, поднялся лифтом на последний этаж, оттуда на чердак. Он сдвинул в сторону коробку, набитую истлевшими тряпками, легко оторвал половую доску, запустил руку в темное отверстие и выудил сверток.
    В пластиковом пакете пистолет «вальтер» со снаряженной обоймой и два десятка патронов в картонной коробочке. Он сунул пистолет за пояс, а патроны в брючный карман, спустился вниз и снова оказался во дворе. Теперь он никуда не торопился, поймал такси и спросил у водителя, в каком ресторане можно хорошо пообедать.
    В восемь вечера он позвонил в квартиру Евгения Ивановича Моржова, дверь открыл стриженный под ноль мордоворот, и не пустил, пока хозяин не вышел. Морж сказал, что пришел свой человек, его шмонать не надо, Кольцов снял пальто и прошел в большую комнату. Играли на трех столах, было накурено, плотные шторы задвинуты, картежники оглянулись на нового человека, и тут же потеряли к нему интерес. На первых двух столах уже разместилось по трое игроков, за последним у окна сидели двое, рыхлый дядька в желтой рубашке и мужчина лет тридцати пяти с тонкими щегольскими усиками.
    Кольцов подсел к столу, поздоровался, представился Юрой и сказал, что сегодня готов проиграть полторы тысячи рублей. Молодой человек с усиками пискнул - Коля, второй, в желтой рубашке, сказал, что друзья называют его Гариком, ставка сто рублей. Он перетасовал колоду из тридцати шести карт, кругами сдал по три карты, открыл последнюю карту, определявшую козырную масть. Первым пошел Коля, бубновой дамой и бубновой десяткой.
    Кольцов побил карты и взял взятку. Он пошел под Володю с трех карт одной масти, но тот неожиданно отбился, Кольцов взял из колоды одну карту. Володя сходил с двух карт, но Коля не смог покрыть, Володя забрал непобитые карты, открыл свои, - тридцать одно очко. Он сгреб выигрыш и стал тасовать колоду. Видимо, сегодня ему везло, Коля вздохнул и погладил усики, Кольцов выложил из бумажника сотню. Дальше игра шла с переменным успехом, Кольцов проиграл четыре сотни, но наверстал упущенное и остался при своих.
    Когда карты сдавал Коля, Кольцов, извинившись, поднялся и отправился в туалет, он помыл руки в ванной комнате, переложил пистолет в карман, вышел в коридор. У входной двери сидели два парня, лысый, что открывал дверь, читал газету «Советский спорт», второй парень дремал, положив ноги на тумбочку. Кольцов подошел ближе, попросил спички, когда лысый привстал и полез в карман, саданул его по затылку рукояткой пистолета, из-под второго парня выбил ногой стул, нагнулся и вырубил его ударом в подбородок.
    Он вошел в комнату, на дороге встал Морж, он растопырил руки, будто хотел поймать Кольцова в свои объятия, и получил рукояткой пистолета в скулу. Рассечение было неглубоким, но все выглядело очень достоверно. Ссадина быстро заживет, а деньги останутся. Евгений Иванович рухнул как подкошенный, перевернулся со спины на живот, завыл, размазывая кровь по лицу. Кольцов выстрелил в потолок, дом старый, стены толстые, хлопок пистолетного выстрела соседи не услышат.
    Игроки замерли и так сидели, боясь пошевелиться.
    - Лопатники на стол, - скомандовал Кольцов. – Ну, где кто прячет бабло? В носках, в трусах? Под яйцами?
    Он собрал со столов деньги, не считая, сунул купюры в пластиковый пакет.
    - Теперь на пол, сукины дети, на пол, - заорал Кольцов. – Всем лечь, бляди. Я сказал, - лечь. Руки за голову.
    Он наскоро прошелся по карманам, нашел в носке одного из игроков триста долларов сотенными бумажками, съездил ему промеж глаз. Он действовал быстро, будто сотню раз репетировал эту сцену. Уходя, разбил телефонный аппарат, взял ключи, висевшие на гвоздике в прихожей, и запер дверь с другой стороны. Долго шел проходными дворами, поймал такси, пообещав два счетчика, назвал адрес ресторана, что в трех кварталах от гостиницы.
    Через полчаса он заперся в номере, вывалил деньги на кровать и дважды пересчитал, получилось даже больше, чем рассчитывали, - без малого девятнадцать тысяч. Он разделил деньги надвое, одна часть – Моржову, остальное – его доля. Сложил купюры в два бумажных пакета и сунул в чемодан, затем принял душ и переоделся в спортивные брюки и майку, включил телевизор и упал в мягкое кресло. Он сидел и думал, что искать его будут долго: на вокзалах, воровских малинах, у шлюх, снимающих квартиры для жизни и работы, в электричках, на автобусных станциях, но никому в голову не придет, что он здесь, эта ведомственная гостиница, наверное, самое безопасное место в городе.
    Алевтина открыла дверь своим ключом, он поднялся, чтобы поцеловать ее, помог снять пальто. Она прижалась к нему, поцеловала так, что захотелось сию минуту поднять ее на руки и донести до кровати.
    - Ну, разреши мне хоть душ принять, - она выскользнула из его объятий. – Потерпи, дурачок. У меня был трудный день.
    Он сел в кресло и закурил, она открыла дверь в кухню, поставила чайник на плиту, выложила из сумки на стол какие-то свертки, банку индийского кофе и коробку пирожных.
    - Ты не любишь кофе?
    Кофе? – переспросил он – там, где я провел последние два года, кофе не давали. Я не помню его вкус. Здесь, я пил кофе в ресторанах. Но чашечки были такие маленькие, что я не распробовал, что в них.
    И легко рассмеялся, вспомнив лагерный барак, приспособленный под столовку, провисший черный потолок, самодельные столы, длинные лавки, запах гнилой капусты и еще чего-то несъедобного, тошнотворного, каких-то половых тряпок, портянок, которые, кажется, варили вместо мяса.
    Жидкий суп из горохового концентрата и перловку, такую густую и клейкую, что хоть ножом ее режь на куски, если бы эти ножи в столовой выдавали. И еще макароны, но это - по праздникам. Кофе…
    Уже под утро в постели она сказала:
    - Этот человек, его зовут Сергей Архипов, готов с тобой встретиться и рассказать все, что знает.
    - Кто он?
    - Капитан третьего ранга. Служил на Тихоокеанском флоте, получил травму или ранение. Около десяти лет назад ему устроили перевод в Москву, в штаб ВМФ в шифровальный отдел, а теперь он сотрудник какого-то аналитического управления. Бумажная душа. Но должность и звание ничего не значат. Такие времена: иногда маленький человек знает больше адмирала.
    - Как ты его нашла?
    - Не хочу отвечать на дурацкий вопрос.
    - И все-таки?
    - Ради тебя я готова переспать хоть с десятком нужных людей. Нравится ответ?
    - Ответ зачетный. Но мне нужна правда.
    - Тебе нужно знать вот что: этот Архипов не знает о твоем существовании, и обо мне тоже никогда и ничего не слышал. Но есть знакомый человек, офицер из Питера, который в хороших отношениях с этим Архиповым. Короче, я действую через этого офицера. На него можно положиться. Этот не продаст.
    - А вот с ним ты, похоже, спала.
    - Я же просила: не приставай с вопросами.
    - Ему нужны только деньги?
    - Только деньги. Задаток четыре тысячи. Их надо в несколько приемов перевести телеграфом в Москву на имя Большаковой Степаниды Федоровны. Видимо, дальняя родственница или знакомая. Как только он получит аванс, первым же самолетом вылетит сюда. Или поездом приедет.
    - Сегодня мне вернули долг. Отправь деньги этому парню. А твой офицер пусть свяжется с Архиповым и скажет, что я на месте и жду встречи. И деньги его ждут. В этой гостинице можно еще недельку прихватить? Я заплачу.
    - Господи, ты совсем отстал от жизни: в таких заведениях деньги ничего не значат. Нужна бронь за подписью большого человека. Ну, до четверга, пожалуй, живи. А дальше… Сурен три года подряд снимает квартиру в Питере и тут не бывает. У тебя есть ключ, можно пожить там, ну, некоторое время… Зачем платить за квартиру и не пользоваться ей?
    - Нельзя засветить то место. Квартира нужна на самый крайний случай.
    - Хорошо, что-нибудь придумаем.

Глава 5

    После побега из части, Кузнецов с товарищами добрался до Котласа. Дальше вместе нельзя, безопаснее разделиться, каждый пойдет своей дорогой, по одному они просочатся в центральные области Советского Союза, там легко затеряются. Они постояли на площади неподалеку от вокзала, понимая, что сейчас расстанутся надолго, может быть, навсегда. Догадались завернуть в переулок, там в теплом подвале пряталась пивная. От печки тянуло жаром, пахло угольной пылью. Они сидели за столом на длинных скамьях, и говорили, что еще встретятся, и не раз, обо всем потолкуют, все вспомнят, посмеются над своими приключениями. Хотя, честно говоря, смешного в этой истории не так много.
    Факт, - погоня уже не дышит в затылок, главное сделано, - они ушли, оторвались от преследователей, как нож в масло воткнулись почти в глубину страны, миновали Мурманскую область, Карелию, Архангельскую область. Сквозь перекрытые дороги, заграждения, засады, через ментов и военных. Вырвались из огненного круга, и теперь они очень далеко, там, где их не ищут, - на границе Вологодской области. У каждого небольшой запас денег, гражданская одежда и все остальное, что надо на первое время. Первые пару месяцев безопаснее переезжать с места на место, нигде подолгу не задерживаясь, и еще – надо обзавестись новыми документами.
    Еще понадобится надежный человек, через которого можно держать связь. Если кто почувствует слежку, если случится неладное, он даст знать связнику. Кузнецов сказал, что выбирать не из кого, - можно контачить через молодую врачиху Алевтину Крылову, она помогла им бежать, и еще поможет, хоть сто раз. Крылова, попавшая в морской военный госпиталь по распределению после питерского института, доработает последний месяц и уволится. Ее увольнение и скорый отъезд ни у кого не вызовет подозрений. Крылова открыто говорила, - уеду, как только закончится последний год. Она вернется в Питер, там у нее мама Людмила Федоровна, туда можно отправлять письма, в крайнем случае - звонить. Позже устроят другой канал связи. На кусочке газеты Кузнецов накарябал номер телефона, показал его Сурену и Бондарю.
    Потом тянули спички, - кому как уходить. Кузнецову достался самый легкий и простой вариант – железная дорога. Он купил дорогой билет в единственный купированный вагон, в станционном буфете взял пирожки с капустой и пару бутылок «нарзана», сел на вечерний поезд. В вагоне, полупустом, теплом, открылась другая счастливая карта, - на противоположной нижней полке, страдая от одиночества, выпивал и закусывал хорошо одетый плотный мужчина, ровесник Кузнецова. Он возвращался в Москву из северной командировки. Слово за слово… Мужчина оказался болтливым, с таким длиннющим языком надо дома сидеть, закрывшись на все замки, даже к телефону не подходить, а не мотаться по стране, тем более одному, ночью, в полупустом вагоне, где легко нарваться на уголовника с пером.
    Юрий Павлович, занимал незначительную должность в Москве в потребительской кооперации, - но ему лезть выше - и не надо, ни задаром, ни за деньги, - ему даже министерский портфель предложи, - откажется сразу, без колебаний. Да, работа у него тяжелая, связана с командировками на север, дальними разъездами, ночевками в паршивых гостиницах, даже в грязных избах, зимовьях, - к заготовителям пушнины, людям темным и тупыми, но цель оправдывает средства.
    А цель одна, - еще наварить деньжат и даже не вспотеть, а потом уйти в тень. У него в одном укромном месте полсейфа облигаций золотого займа, плюс пять сберкнижек, все на родственников, денег прорва, - хоть матрасы набивай, - и все прибывают. Начальство – свои люди, в доле. Вот сейчас он возвращается из Предуралья через Архангельскую область, где были другие дела, неинтересные, бумажные, а в чемоданах, считай, чистое золото.
    В этот раз удалось скупить у заготовителей по дешевке, за сущие копейки, три полных чемодана уже выделанных соболиных шкурок и чемодан норки. В Москве он раскидает товар по скорнякам, которых давно знает, и превратит пушнину в чемодан дензнаков, крупными купюрами. Родное государство не пострадает, да он с государством не связан, Потребкооперация она сама по себе, как деревня на отшибе. Дальше Юрий Павлович стал молоть всякую чушь про то, как любят его женщины, как ждут в гости, да можно ли не ждать видного мужчину с толстым бумажником, да еще и неженатого… И любовник он, - не последний, правда, в интимные минуты, во время близости живот немного мешает.
    Главная трудность в жизни - в этой стране ничего по-настоящему большого, путного на деньги не купишь, сволочная тут жизнь, одни слезы. Но Родину не выбирают, она как тяжкое наследие прошлого, как хроническая болезнь, сидит в тебе и не хочет, падла, вылезать. Кабаки, красивые женщины, костюмы на заказ, – это не в счет. И пьянство ему давно надоело, - ведь печень, она своя, родная, а не колхозная. А женщин менять – здоровье терять.
    Вот хотелось ему дачу в Подмосковье, купил, - но скромную, почти нищенскую, будто он - инженер ничтожный. И земли всего десять соток. Он переоборудовал дом внутри, все устроил по последнему слову, японский телевизор поставил, финский холодильник, даже городские удобства сделал, но все тайком. А крышу листовым железом не покрыл, даже не покрасил, - вдруг соседи анонимку напишут, что живет не по средствам, на нетрудовые доходы. А недавно закон вышел: на одном участке нельзя иметь больше двух строений. Пришлось гараж ломать…
    Но и это мизерное существование запросто может оборваться, - ночью завалятся с обыском менты или гэбэшники, деньги себе заберут и поделят, его измордуют допросами, лишат сна, сломают о его спину десяток дубинок, - сам все расскажет, что было и чего не было. Правда, одна тонкость все же есть, - если бы он украл у государства, его бы к стенке прислонили, а у потребкооперации, - это семечки, тут много не накрутят. Да, законы знать не вредно…

*   *   *   *

    Так они болтали довольно долго, почти до предрассветных сумерек, Кузнецов дважды ходил к проводнику за водкой, вареными яйцами и солеными огурцами, но подпоить попутчика не удалось. Когда в очередной раз вышли в тамбур покурить, Кузнецов разбил о голову кооператора бутылку нарзана, пару минут стоял над этой тушей и решал, глядя через стекло в ночную тьму, выбросить его на ходу из вагона или пожалеть. Волоком дотащил Юрия Павловича до места, засунул на нижнюю полку лицом к стене.
    Кузнецов выгреб из бумажника пачку четвертных, сунул в карман чужой паспорт и удостоверение. Спустил с багажной полки четыре чемодана, открыл замки перочинным ножичком, - никаких соболей. Два чемодана были забиты вяленой рыбой, в третьем, - носильные вещи, в последнем выделанные норковые шкурки.
    Некоторое время кооператор лежал тихо, потом застонал, перевернулся на спину, открыл мутные глаза. Кузнецов вытащил брючный ремень, придушил попутчика, а потом снова дал кислород. Объявили, что поезд совершит пятиминутную остановку в городе, название которого Кузнецов раньше не слышал, он подхватил чемодан с норкой и вышел на узловой станции. На утро он снял угол у какой-то бабы Дуни Слепцовой в трехэтажном деревянном доме неподалеку от вокзала, отоспался, позавтракал воблой с хлебом, выпил стакан кипяченой воды. Он взял чемодан и отправился в поход по местным магазинам.
    Сделал фото на паспорт и на удостоверение кооператора, доплатив за срочность. В «галантерее» купил пинцет, маникюрные ножницы, бритвенные лезвия, растворитель лака для ногтей, ножичек для удаления мозолей, в магазине «школьник» - тушь, пару ученических ручек с железными перьями и еще кое-какую мелочь. Забрав на обратной дороге фотографии, он вернулся в свой угол, у окна на топчане спала баба Дуня Слепцова, рядом в головах стояло эмалированное ведро, полное квашенной капусты с клюквой.
    Он задернул ситцевую занавеску. На столике яркая лампа, - она пригодится. Он раскрыл паспорт, и только сейчас обратил внимание, что его хозяин немного – Кольцов Юрий Павлович - полнее Кузнецова, другая прическа, но черты лица похожи, он задумался, нужно ли менять фотографию при таком сходстве? И решил – лучше поменять. Фамилию, имя и отчество хозяина паспорта можно присвоить. Через пару часов все было готово. Товарищ Юрий Кузнецов пропал, будто и не жил никогда, вместо него появился гражданин Юрий Кольцов, рожден в Москве, русский, не женат.
    На перекладных он добрался до Москвы, через знакомого продал на Тишинском рынке норковые шкурки, товар дорогой, но ходовой, каждая женщина Советского Союза видела во сне зимнее шерстяное пальто с норковым воротничком. Кольцов – он быстро привык к новой фамилии - купил у фарцовщиков теплую куртку, финские сапоги на искусственном меху и снял однокомнатную квартиру в районе метро «Профсоюзная», отбил телеграмму в Питер: жив, здоров и ждет телеграммы до востребования на имя Юрия Кольцова.
    Алевтина Крылова две недели как вернулась домой, она хотела встретиться, но это было безумием, хотела услышать его голос по телефону, но это тоже невозможно. Через неделю пришло заказное письмо с надежным адресом, на который он может писать письма, в тот же день Кольцов съехал со съемной квартиры и окольными путями направился в Грузию. Следующий год он скитался по стране, не задерживаясь на одном месте больше полутора месяцев, жил на съемных квартирах, тосковал по Алевтине, раз в месяц пускал в ящик короткое письмецо.
    Но вдруг сорвался с места, примчался в Питер, это было их первое свидание за полтора года. Он уехал через три дня, дальше оставаться было опасно. Позднее они встречались каждые два-три месяца. С надежными документами и запасом наличных он чувствовал себя уверено, надо было только помнить: его ищут. Однажды Аля сказала, что так долго продолжаться не может, ему нужна какая-то постоянная работа, прописка, оседлая жизнь, надо избавиться от мысли, что сегодня ночью за тобой придут и наденут наручники, лучший вариант, сказала Аля, – уйти в плавание матросом.
    В юности, окончив среднюю школу, он поступил в питерское мореходное училище, два года бил баклуши и получил профессию – матрос, три года ходил на сухогрузе, побывал в Африке, в Европе. Он мог закосить от армии, матросам дают бронь, но он сам ушел с корабля, захотел служить и отдал морской пехоте восемь лет. Теперь, если он вернется в пароходство и попросится обратно на корабль, - вряд ли возьмут, но, если похлопочет серьезный человек, - все можно устроить.

Глава 6

    Нужного человека Аля не искала, сам нашелся, позвонил, а вскоре приехал в Питер, - Александр Александрович Платонов, для краткости – Сан Саныч, - референт из Министерства морского флота СССР. Да, это родной дядя старшего лейтенанта Леонида Аграновского, который в том десанте морпехов командовал взводом. В военный госпиталь Леонид не попадал, дядя получил похоронку и письмо из части. Аля сказала, что Сан Саныч просил передать вот что: к нему можно обращаться за любой помощью, если деньги нужны или еще что, - для друзей погибшего племянника он в лепешку расшибется, но все сделает. Она записала телефон.
    Через неделю Кольцов приехал в Москву и, соблюдая все возможные меры предосторожности, назначил место встречи с Платоновым, - ресторан «Агат» неподалеку от Тишинского рынка. Кольцов хорошо заплатил администратору, чтобы тот он в случае появления чужаков даст сигнал. Риск велик, но не использовать такой шанс – глупо.
    Сан Саныч оказался плотным мужчиной среднего роста, непримечательной внешности, одет в финский шерстяной костюм, синий в светлую полоску, в жилетном кармане золотые чесы «Павел Буре» на цепочке. Видимо, этот чиновник не только чах и увядал в министерском кабинете, среди бумаг, пыли и женских сплетен, но имел на стороне хороший приработок или часто бывал в командировках за границу и умел на этом заработать. Он обнял Кольцова, смахнул слезу, во время разговора нервничал, снимал и надевал очки, промокал платком потный лоб с высокими залысинами.
    Когда выпили по двести, открыл кожаную папку, показал, орденскую книжку племянника, несколько фотографий. Вот выпускной школьный класс, вот Леонид принимает присягу, а вот похоронка: пал смертью храбрых. Вся жизнь уместилась в эту папку, в эти жалкие бумажки. Сан Саныч оказался осведомленным человеком, он интересовался, почему провалилась операция, видел ли Кольцов, как погиб лейтенант Аграновский и еще великое множество вопросов.
    Кольцов рассказал, что помнил, но в главном – слукавил, он неплохо знал этого парня, Аграновского. Его зацепило пулей еще в лагере красных кхмеров, лейтенанта перевязали, обратно он шел сам, - ранение поверхностное, не самое серьезное, - но рана открылась, он потерял много крови, но, главное, - выжил при обстреле и был доставлен на корабль спасательной командой.
    Уже на подходе к Мурманску Кольцов видел его рядом со столовой для моряков. Одетый в пижаму, пошатываясь от слабости, Аграновский брел по полутемному коридору, исхудавший, похожий на собственную тень, держался рукой за живот, а лицо было синим, словно от побоев. Леонида сопровождал мужчина в штатском, поговорить он не дал. Что сталось с Аграновским дальше, - кто знает. О встрече на корабле Кольцов промолчал, сказал, что потерял из вида лейтенанта Аграновского еще во время обстрела, - и больше не видел, погиб он там, на чужом берегу, или умер от ран в корабельном лазарете, - парня не вернешь.
    Сан Саныч был печален, он быстро расправился с салатом, шлепнул рюмку и помрачнел еще больше. Два дня назад у Леонида был день рождения, но никто не знает, где могила племянника, Сан Саныч сходил в церковь, поставил свечку за упокой, - вот и все. Он раскрыл бумажник, вытащил две фотографии: вот Леню Аграновского принимают в пионеры, день солнечный, на заднем плане бюст Ленина, на другой карточке Леонид Аграновский, уже повзрослевший, с длинными патлами в модной рубашке обнимает девушку в летнем сарафане.
    - Хорошие фотографии, - Кузнецов разорвал карточки вдоль и поперек, бросил в пепельницу. – Кто помог вам состряпать это фуфло? Или сами справились?
    Аграновский не переменился в лице, он не был удивлен или смущен, даже взгляд не отвел, продолжал смотреть на собеседника.
    - Леонида я неплохо знал, - сказал Кольцов. – Про себя он рассказывать не любил, но я слышал краем уха, что он рос без отца. Мать поднимала его одна, она рано умерла. Леня в шестнадцать лет попал в интернат, потом в военное училище… Я быстро понял, что вы врете. Даже подумал, вдруг вы с Лубянки? Вытягиваете из меня информацию о тех, кто вам нужен, кто выжил. Все узнаете и прихлопните всех сразу, и меня заодно. Позже я засомневался: может быть, вы не дядя, а родной отец? Совесть проснулась, решили что-то сделать для сына, когда его уже нет. Но и эта версия ошибочна. Так что вам нужно на самом деле?
    Аграновский помолчал и сказал:
    - Наверно, я плохой актер, не надо было затевать этот спектакль с погибшим племянником и скорбящим дядей, эта пошлятина плохо пахнет… Но я ведь не мог сразу выложить карты, хотел к вам присмотреться, поближе познакомиться. Если бы я рубанул напрямик, вы могли бы испугаться, наделать глупостей. Не хотел рисковать. Что я за человек? Вы знаете мой телефон, место работы и должность. Все это настоящее.
    - Другой фамилии и другого адреса у вас нет?
    - Какая к черту разница… Впрочем, если вам будет от этого легче, я скажу. Имя и отчество подлинные, фамилия – Платонов.
    Сан Саныч перешел на шепот: мол, я человек повидавший разные виды, в людях понимаю, давай напрямик: ты сменил фамилию, бегаешь от ментов и гэбистов, если они тебя достанут, все кончится плохо, просто ужасно, - бесконечным сроком, болезнями, холодом или стенкой. Но, пожалуй, выход есть, можно вспомнить молодость и походить на гражданских судах, Сан Саныч поможет это устроить. Где-нибудь посередине Атлантики Кольцов будет чувствовать себя спокойно, туда гэбисты не дотянутся, на свете много хороших, просто сказочных стран, когда судно прибудет в одну из них, можно получить увольнение на берег, уйти, помахать ручкой и обратно не вернуться.
    Александр Александрович не бог весь какую должность занимает, но он в министерстве уже много лет, иногда работник среднего звена может сделать гораздо больше, чем министр. Короче, подумай. Кольцов думал одну минуту, - и сказал «да». Его собеседник на салфетке написал, что нужно принести: фотографии на удостоверение, в личное дело и на пропуск в порт, плюс - копию паспорта. Все остальное сделает Сан Саныч. Они встретятся через две недели и обсудят детали, а сейчас – по домам.
    Они вышли в какой-то кривой темный переулок, остановились под единственным фонарем. Сан Саныч сказал, что берет на себя тяжелую, почти невозможную, и опасную миссию, соглашаясь выправить документы и посадить на судно человека, которого давно ищет КГБ. От Кольцова потребуется ответный жест вежливости, нужна информация, точная и проверенная, о той операции «Гарпун», Сан Саныч все объяснит позже, поставит задачу, передаст список вопросов.
    В темноте он сунул в руки Кольцова бумажный пакет, сказал, что тут немного денег на первое время, адрес квартиры в районе Беговой и ключи, в квартире можно жить месяца два, пока не будут улажены кое-какие вопросы, там есть телефон, но пользоваться им можно только в крайнем случае, Сан Саныч, когда будет надо, сам найдет Кольцова. Платонов чихнул, поднял воротник плаща и пропал в темноте.
    Кольцов, поплутав по темным закоулкам, вышел на какую-то площадь, поймал такси, сел сзади, раскрыл пакет, вытащил листок ученической тетрадки и назвал адрес в районе Беговой, решив, - будь что будет.

*   *   *   *

    Через пару дней после застолья Кольцов уехал в Рязань, где уже второй месяц работал товароведом на продуктовом складе. В понедельник он вышел на смену, еще не успел переодеться в рабочий халат, как по громкой связи вызвали в директорский кабинет на втором этаже. Он вошел, дверь за его спиной закрыл здоровенный дядька, еще двое незнакомцев в штатском, сидевших на стульях у стены, поднялись. Остался сидеть только местный участковый милиционер в кителе и галстуке, картуз он снял, положил на стол, потому что в кабинете стояла жара.
    У Кольцова было несколько секунд, чтобы принять решение: уступить без боя или попробовать по-другому, с тремя парнями в штатском он, возможно, как-нибудь справится, мента в окно выкинет вместе со стулом. Кольцов повернулся и шагнул назад, он хотел ухватить за шкирку и перебросить через себя человека, закрывавшего собой дверь, но в последнюю секунду передумал. Если это гэбэшники, зачем им понадобился участковый? Гэбэшникам не нужны менты.
    Значит… Что-то тут не так. «Не делай глупостей, о которых потом пожалеешь», - предупредил дядька в штатском. Кольцов позволил оперативникам заковать себя в наручники и провести личный обыск, через полчаса его заткнули в помятый «москвич» и отвезли в городской отдел внутренних дел.
    Во второй половине дня дознаватель начал допрос. Это был средних лет худой мужчина, холостяк, видимо, с язвой желудка, в летних брюках и пиджаке, который носил для солидности. Он попросил задержанного представиться полным именем, - Юрий Павлович Кольцов, сообщить место и дата рождения, есть ли близкие родственники, адрес прописки, род занятий, дальше вопросы посыпались в произвольном порядке, - и сердце стало биться спокойнее.
    Из вопросов, которые задавал дознаватель, складывалась такая картина. Бывший хозяин паспорта Юрий Павлович Кольцов более года назад уволился из московской потребкооперации и с тех пор занимался в основном темными аферами, подлогами и воровством. Некоторое время назад в Рязани он представился сотрудником центрального аппарата Потребкооперации, предъявил документы, выставил подложный аккредитив на одну тысячу двести пятьдесят рублей и получил в рязанском отделении потребкооперации наличные средства для закупки у населения сушеных грибов и лесных ягод.
    В милиции думали, что кооператора с деньгами след простыл, а он, родной, тут на складе трудится в поте лица. Кстати, по этому месту работы будет подготовлена проверка: не дай Бог кооператор и здесь что-то украл или новую аферу провернул.
    Кольцова перевели в городской следственный изолятор, сунули в камеру, забитую народом. Вариантов у него не было: рассказать, кто он есть, раскрыться, - нельзя, значит, надо оставаться кооператором, аферистом. В этом приключении есть свои преимущества, гэбешникам в голову не придет искать его в тюрьме или на зоне, да еще под чужой фамилией. За ущерб в тысячу двести рублей много не дадут, ну, год или полтора, не больше. На следующий день в кабинете дознавателя он написал явку с повинной, тот, оформив бумаги, передал их следователю.
    Суд состоялся через три месяца, Кольцов получил четыре с половиной года колонии усиленного режима, но провел на зоне чуть более двух лет, - оказался на свободе в 1987-м году по амнистии в честь 70-и летнего юбилея Октябрьской революции. Аля, решив, что он исчез навсегда и больше не вернется, вышла замуж за военного контрразведчика, Сан Саныч по-прежнему работал в Министерстве морского флота.

Глава 7

    Встреча с Сан Санычем состоялась в Москве в ресторане, вдалеке от центра, общественным транспортом туда было неудобно добираться, а таксисты брали три счетчика. По путям громыхали трамваи, с другой стороны улицы, стоял влажный хвойный лес.
    Суббота, было много народу, зал довольно большой такие помещения гэбешникам трудно прослушать, нужны направленные микрофоны, несколько агентов и еще полтонны дорогостоящей аппаратуры. К семи вечера публика уже под хмельком, на эстраде размером с пятикопеечную монету, четверо слепых музыкантов играли фокстрот «Ах, эти черные глаза». Смеялись женщины, между столиками крутились официантки, девушки не самые молодые, но шустрые, табачный дым слоился под потолком, десертное румынское вино и венгерский рислинг лились рекой.
    Внешне Платонов почти не изменился, только костюм скромный, серо-коричневый, поношенный, и еще - он не вынимал из жилетного кармана золотые часы на цепочке, носил на руке скромную «Победу» в стальном корпусе на кожаном ремешке. Но его бумажник, кажется, стал еще толще. Сан Саныч обрадовался встрече чуть не до слез, сказал, что его не покидало чувство, будто тогда, около трех лет назад, с Кольцовым вышла какая-то неприятность, не более того, - но только не большая беда, - и он непременно вернется. О себе сказал, что похоронил жену, теперь близких родственников не осталось, только сестра двоюродная и тетка.
    - Что ж, давайте продолжим тот разговор, который прервали еще тогда, - Сан Саныч наполнил рюмки. - Я могу вас устроить в Балтийское морское пароходство на один из сухогрузов, который ходит за границу.
    - Подождите, - покачал головой Кольцов. - Я связался с двумя старыми друзьями, ну, с которыми бежали из воинской части. Нельзя ли устроить их матросами или мотористами, не важно на какую должность, - лишь бы сесть на посудину? Уплыть, и чтобы с концами.
    Сан Саныч спросил, что это за люди, где живут и чем занимаются. Услышав ответ, сказал:
    - Это будет трудно. Но попробуем.
    Платонов сказал, что ему чертовски трудно будет это сделать, - состряпать подложные документы, устроить Кольцова и его друзей на работу в пароходство, на корабль. Да, Платонов хочет помочь, и поможет, он человек со связями, но дело трудное даже для него. Поэтому Сан Саныч вправе рассчитывать на ответную благодарность. Эту тему они прошлый раз вскользь затронули, - нужны ответы на вопросы, которые давно готовы, конверт Кольцов заберет из почтового ящика в одном из домов в центре Питера. Еще прошлый раз Сан Саныч заикнулся, что интересуется не только самой операцией «Гарпун», но особенно – сотрудниками Красного креста, которых морпехи вытащили из плена и взяли на корабль.
    Надо точно знать, что произошло в тот день, от и до… Высадка десанта, бой в лагере, отступление… Американцы погибли под обстрелом? Или кто-то остался жив? Если да, кто именно? На корабле их кто-то видел? Может быть, матросы промеж собой что-то говорили? Американцев допрашивали или отложили допросы до возвращения корабля? Возможно, кто-то из сослуживцев слышал о дальнейшей их судьбе, ну, когда они сошли с корабля в СССР. Если они убиты или умерли от болезней, то где похоронены? По официальным каналам ничего не узнать, на запросы американцев по линии МИДа, отвечают отписками: в то время в том месте советские военные части задействованы не были.
    - Значит, вот почему вы нашли меня. Вы на окладе у…
    - Господи, говорите тише, - поморщился Платонов. – Те пленные такие же люди, как мы с вами. Почему они должны потерять надежду, умереть в муках в чужой стране и быть похоронены как бездомные собаки? Вы можете возразить: а вдруг среди них были агенты какой-то вражеской спецслужбы. Возможно. Но это ничего не меняет – все равно они заслужили хотя бы могилу на кладбище. Если мы получим показания двух-трех человек о том, что американцев видели живыми на корабле или в госпитале, - у нас будет больше возможностей вернуть их на родину. Ну, живыми или мертвыми.
    - Наверное, вы правы.
    - А для вас это – последний спасительный шанс. Если вы не уйдете за границу, то до конца дней вам и вашим друзьям, чудом уцелевшим, - придется жить в страхе. Волноваться, когда незнакомец идет следом по улице, когда среди ночи лифт остановился на этаже, когда постучат в дверь... Ставлю рубль к сотне: вас рано или поздно найдут. Ведь я же нашел. И они найдут, но чуть позже. И выход один – корабль, который заходит в порты капиталистических стран.
    - Предположим, мы отправимся в плавание и останемся в первой же капиталистической стране. Тогда мы подставим вас. Рано или поздно Лубянка вычислит всех, кто замешен в этой истории. Просмотрят документы, поднимут архивы, найдут свидетелей… За вами придут. Ночью или под утро.
    - Господи… Забудьте обо мне. Вы сделаете это?
    - Почему бы и нет, черт побери… Только одно замечание. Вы знаете, что за эти разговоры про американцев сделают со мной? Сначала я пройду через пыточный ад… Потом на закрытом судебном заседании, куда меня привезут полумертвого, - присудят вышку. И это будет избавление от страданий. Они приведут приговор в исполнение, даже не дадут времени, чтобы подать апелляцию или ходатайство. Грохнут в грязном подвале, выстрелом в затылок. Или я не прав?
    Сан Саныч молча пожал плечами.
    Они вышли из ресторана около полуночи и побрели по трамвайным путям в сторону центра. Сан Саныч сказал, что Кольцов должен сходить по такому-то адресу, открыть почтовый ящик, вот этим ключом, там будет пакет, а в нем диктофон с выносным микрофоном. Это небольшая коробочка, меньше сигаретной пачки, которую надо носить с собой, чтобы записывать нужные разговоры, инструкция прилагается, она очень простая. Когда все будет закончено, надо вытащить и надежно спрятать кассету, - ее хватает на десять часов записи, а потом избавиться от диктофона, разбить его молотком, осколки разбросать в разных местах. В том же почтовом ящике оставят и конверт со списком вопросов.
    Кольцов не чувствовал страха, напротив, в эту минуту все казалось простым и легко осуществимым, такое чувство, будто он, потерпев кораблекрушение, долго барахтался в океане, не знал в какую сторону плыть, без толку тратил последние силы, но вот оглянулся за спину, а там - близкий берег.

*   *   *   *

    Кольцов через неделю вернулся в Питер, доехал до проходной Балтийского морского пароходства на такси, зашел в здание, позвонил по внутреннему телефону и получил разовый пропуск. Бумажку он показал вахтеру на проходной, вышел с другой стороны, подождал автобуса, проехал шесть остановок и прошелся вдоль причалов, вдыхая воздух с запахом соли и мазута. Затем свернул в административный корпус, поднялся в отдел кадров, постучал и вошел в комнату, где стояло несколько письменных столов, в углу стрекотала электрическая пишущая машинка.
    Он снял шапку, назвал себя, пожилой мужчина в темном костюме, сидевший за вторым слева столом, поманил его, показал пальцем на стул. Мужчина попросил гражданский паспорт и сказал, что документы на Кольцова пришли еще неделю назад, а он даже не позвонил, соизволил явиться только сейчас. Старик, видимо, несколько раз на дню говорил эти слова, и уже устал их повторять, и ответа не ждал. Он протер очки с мутными стеклами, развязал тесемки на папке, полистал страницы личного дела, перечитал листок по учету кадров и сказал, что теперь листок устарел, надо снова заполнить, внести новые данные, если таковые есть. А они есть: по паспорту у Кольцова теперь ленинградская прописка, еще нужны фотографии три на четыре.
    Кадровик заглянул в паспорт моряка и спросил:
    - Ходили на сухогрузах за рубеж?- Да, там в паспорте все есть. Ходил моряком, дневальным. Даже один рейс – мотористом.
    - Что вас не устраивало на Тихоокеанском флоте? Почему к нам захотели перевестись?
    - По личным мотивам, - Кольцов улыбнулся. – Ну, женщина у меня в Ленинграде, подруга. Хотим отношения оформить, а переехать во Владивосток она не может. Здесь мать, больная совсем. Поэтому я и попросил перевода.
    - А кем подруга работает?
    - Кем? – простой вопрос почему-то поставил Кольцова в тупик. – Ну, этой, как там ее… Поваром в столовой. Много работы.
    - Да, да, - на лице кадровика появилась двусмысленная ядовитая улыбка. – У поваров сейчас работы много. Поэтому в нашей столовой, и во всех городских столовых, так хорошо, так сытно кормят. Я за полгода похудел на два размера, штаны сваливаются.
    Какая-то женщина засмеялась, Кольцов отвел взгляд, решив, что он брякнул что-то не то. Ну сказал бы: учительница. Нет, какой-то повар… Он сел за пустой стол, заполнил личный листок по учету кадров, потом долго сидел в коридоре перед дверью с табличкой «направления», думал, что вся его жизнь зависела от случая, удачного или трагического, думал о победах и поражениях, о случайностях и закономерностях. Врут те, кто говорит: судьба – это характер. В этой стране, где за тебя все решают другие люди, профсоюз, комсомол, партия, человек с его характером – почти пустое место. Может, правильнее сказать: судьба – это игра случая? Ответа не было.
    Дверь приоткрылась, его позвали в кабинет похожий на отдел кадров, много столов людей, треск пишущих машинок. Теперь его дело листала женщина средних лет в дорогом импортном костюме и очках, которые в Ленинграде не купишь ни за какие деньги, она оторвалась от бумаг, улыбалась.
    - Значит, вы хотите именно на кубинское направление? Что ж, это можно устроить. По поводу вас звонили из Министерства морского флота, просили отнестись повнимательнее. Сухогруз «Академик Виноградов» заходит в три европейских порта, а дальше на Кубу. Там есть несколько вакансий, только вот… Матросы и мотористы не требуются. Буфетчиком пойдете? Или лучше дневальным? Обе ставки вакантны. У вас есть опыт.
    - Да, опыт есть. Согласен на дневального.
    - Хорошо. Значит, сорок седьмой причал. Постоянный пропуск в порт получите в отделе кадров, когда принесете фотографии. В Европе стоянки, кажется, по день-два дня. На Кубе до трех недель. «Академик Виноградов» отходит через три недели, вы успеете собрать документы. И еще время останется. Но предупреждаю, капитан и первый помощник – товарищи строгие, любят дисциплину. Посидите пока в коридоре, я все оформлю.
    Около часа он сидел в коридоре перед дверью с табличкой «Направления», наконец, его снова вызвали, пообещали быстро закончить с документами и отправили домой

Часть четвертая: майор Черных, следствие

    Глава 1

    Черных не принес из дома бутербродов, потому что не нашел в холодильнике ни сыра, ни колбасы, но успел сварить три яйца, еще захватил пару кусков хлеба и соленый огурец, сейчас он и прикончил свой обед и налил из термоса стакан крепкого чаю. Он разулся, забросил на стол ноги, подложив для удобства, чтобы голени не терлись о край, толстый том сочинений Владимира Ильича Ленина. Черных смотрел в потолок и думал, что дело продвигается неплохо, но в списке выживших морских пехотинцев есть персонажи, которыми пора бы заняться, но за ежедневной суетой руки не доходят. Он дотянулся рукой до тонкой папки, лежавшей на углу.
    Вот взять хотя бы этого типа - Петрова Николая Ивановича, бывшего прапорщика, снайпера. Во время той заварухи был ранен в грудь, осколком зацепило верхнюю долю правого легкого, второе ранение в ногу, чуть выше колена, задета бедренная кость, плюс тяжелая контузия. Черт знает, как он вообще с двумя тяжелыми ранениями и контузией, - выкарабкался. С Петровым, когда он пошел на поправку, работали военные контрразведчики, но результатов нет. Этот тип утверждал, что из-за контузии почти ничего не помнит. Все так говорят: не помню. Что ж, проблемы с памятью не исключены, а контузия – это ушиб мозга, от нее и умереть недолго, но Петрову, именно ему, - почему-то верить не хочется…
    Живет в Москве, благополучная семья, двое детей. Супруг заведует секцией в комиссионном магазине, отдел бытовой электроники. К нему в доверие втерся один стукач, спекулянт и скупщик валюты в своих донесениях указывает, что Петров иногда покупает аудио аппаратуру у несознательных граждан, вернувшихся из-за границы, и перепродает барыгам, действует очень осторожно, за руку поймать трудно.
    В разговорах не вспоминает о военном прошлом, будто боится тех лет, контактов с бывшими сослуживцами не поддерживает. Молчаливый, вежливый, пьет немного, дорожит семейными отношениями. Большой любитель чтения, собирает книги, но не тот ширпотреб, что можно купить в магазине, если сдашь в пункт вторсырья двадцать килограмм макулатуры и получишь талон с печатью и тогда сможешь отовариться романами Дюма отца, историческими опусами Лажечникова или рассказами Василия Шукшина. Петров разборчив, достает через спекулянтов раритетные дореволюционные издания «Академии», книги с автографами классиков, говорят, есть автографы Есенина и даже Ахматовой.
    Впрочем, эти подробности станут известны совсем скоро, после обыска. Жена – тоже в торговле, заведут магазином «овощи – фрукты», в противоправных действиях не замечена, - точнее, - пока не замечена. К ней комитетчики не приглядывались. Черных полистал дело Петрова, вытащил из конверта несколько фотографий: статный высокий мужчина с правильными чертами лица, волосы волнистые, черные с проседью, густые усы, бакенбарды. Хорошо одет, держит спину прямой, заметна военная выправка. Ни на одной из фотографий он не улыбается, лицо вечно задумчивое, взгляд обращен не на окружающий мир, а собственную темную душу.
    В свое время на допросах в контрразведке Петрову настойчиво предлагали стать нештатным осведомителем, но он отказался под надуманным предлогом, дескать, плохая память, слишком рассеян после контузии, не могу ни на чем сосредоточиться. Рассеянные люди с плохой памятью книг не собирают, - на кой черт им эти книги, если голова дырявая. Наверняка он что-то знает, что-то помнит, но что знает, что помнит?
    Рядом с фамилией Петрова, вырос вопросительный знак. Черных минуту подумал и перечеркнул вопрос. Этот оценщик крутится в своей комиссионке, в бойком месте, куда пачками заходят разные темные личности, фарцовщики, валютчики, где бывают иностранцы. С виду он тихий, молчаливый, но это на людях, а под рюмку в компании язык наверняка развязывается, все бывшие вояки обожают в тесной компании травить байки о своих геройствах, о подвигах, - без этого никак. Да, с Петровыми пора разобраться, и чем скорее, тем лучше.

*   *   *   *

    Черных поднял трубку, вызвал Ильина, бросил на стол фотографии Николая Петрова.
    - Слушай, сегодня же пятница? – спросил Черных.
    - Хочешь где-нибудь посидеть? Я одно место недавно открыл, - кабак в районе Чистых прудов. Недорого.
    - С этим успеется. Вот фотографии, полюбуйся, наш кадр. Симпатичный мужчина. Положительные характеристики. Работает в комиссионке, недалеко от Колхозной площади. Импортная бытовая аппаратура. Чтобы попасть туда на работу, хотя бы учеником продавца, люди большие взятки дают.
    - Я смотрел его дело, - кивнул Ильин. – За ним уже месяц приглядывают, нет результатов.
    - С Петровым надо прямо сейчас ясность внести. Мне нужны четыре толковых оперативника на двух машинах. Там пивная в двух шагах от магазина. Пестрая публика собирается: кидалы, жулье, фарца. И наш герой туда заходит, именно по пятницам после работы, выпьет водочки грамм двести и пивком залакирует. Короче, мы его сегодня прихватим и доставим в двадцать второе отделение милиции, оно ближнее. Надо позвонить ментам, чтобы были на стреме. Пусть выходные Петров посидит в кандее, а в понедельник допросим и решим, что с ним делать.
    - За что брать будем: хулиганка? Появление в общественном месте в пьяном виде плюс хулиганка?
    - Надо что-то посерьезнее подобрать.
    В первых сумерках две машины, неприметная серая «волга» с помятым крылом и вторая «волга», темно-зеленая, остановились возле комиссионного магазина. Шел мокрый снег, но пешеходов было довольно много, дворник в черном ватнике и кепке счищал широкой лопатой серое месиво с тротуара, беззвучно плыли троллейбусы. Дверь в комиссионку почти не закрывалась, несколько сомнительных типов у входа предлагали из-под полы пленки с иностранной музыкой или Высоцким.
    На другой стороне Садового кольца, отделенное от тротуара коваными прутьями ограды, зеленоватой подковой изогнулось старинное здание института Склифосовского, двухэтажное, с белыми колонами возле парадного подъезда, капителями и портиками, высоким полукруглым куполом. Окна темные, только в дальнем конце тускло светились два окошка. Черных, сидевший на заднем диване, за водителем, задумчиво смотрел на этот купол, колонны и темные окна, и грустно улыбался самому себе, будто что-то приятное вспомнилось.
    - Когда-то в этом кефирном заведении из меня пулю вытаскивали, - сказал он. – Вся операция заняла каких-то полчаса.
    - - Это когда было? – спросил Ильин.
    - Давно. Тебя еще к нам не перевели. Я сам был молодым парнем, служил в управлении по Москве и Московской области. Под утро оперативники обложили один частный домишко на окраине, чтобы упаковать двух типов, ну, по подозрению в валютных операциях. Вламываемся в дом, темнотища. А они начинают шмалять из двух стволов, пуля прошила трухлявую стену, была уже на излете. Попала мне в предплечье и застряла между лучевой и локтевой костью.
    - Повезло, - сказал водитель, немолодой дядька в черной кепке. – Хотя… Все равно приятного мало.
    - Да уж… Полежал я пару дней в Склифе, - скука смертная. Повеситься можно. От нечего делать познакомился с молодой врачихой, интерном. Она брала ночные дежурства, за них платят двойную ставку. В ординаторской, стоял широкий диван, а на двери два замка. Помню, диван скрипел громко, а постельное белье было свежее, накрахмаленное. Она меня быстро окрутила, и я после всего пережитого, не приходя в сознание, оказался в загсе. С золотым кольцом на пальце. Последствия ранения до сих пор сказываются...
    - К непогоде рука болит? – спросил водитель.
    - Рука давно зажила. А эта сучка, бывшая жена, до сих пор на меня анонимки пишет, хотя мы давно развелись. Господи, как быстро женщины меняются. Где те хрупкие милые девочки, которых мы когда-то любили… Уж лучше бы кого другого та пуля зацепила.
    Из «волги», стоявшей впереди, вылезли двое оперативников в штатском, значит, от третьего опера, толкавшегося в магазине, поступило сообщение, что Петров, закончил смену и скоро выходит. Молча просидели еще четверть часа, зажглись фонари, Ильин иногда поглядывал на часы, прикидывая, успеют ли они поужинать в ресторане, - и тяжело вздыхал.
    - Вон наш мальчонка, - сказал он. – Выходит.
    Черных увидел, высокого широкоплечего мужчину в клетчатой кепке, человек поднял лицо к темному небу, будто хотел увидеть луну, огляделся по сторонам. Видимо, в эту минуту решал, куда направить стопы, пить пиво в такую непогодь не сильно тянет. Он думал три секунды и зашагал не к станции метро «Колхозная площадь», а в обратном направлении, к пивной. Не сговариваясь, Ильин и Черных оказались на тротуаре, пошли следом, впереди них маячили два оперативника. Третий опер уже забежал далеко вперед, повернулся и двинул навстречу Петрову. Тот дошел до угла дома, остановился на кромке тротуара, дожидаясь, когда проедет грузовик. Шагнул вперед, из-за машины выскочил третий опер, он плечом с силой въехал Петрову в грудь, тот не ожидал столкновения, пошатнулся и отступил на шаг.
    - Ты что, козел, по сторонам не смотришь? – крикнул опер. – Куда прешь, деревня?
    Петров что-то ответил, оперативник покрыл его матом.
    -- Какое на хрен «извини», ты мне ключицу сломал. В Москву за колбасой приехал, а мозги в колхозе забыл? Придурок…
    Сцена разворачивалась на проезжей части улицы, остановилась машина, водитель посигналил двумя короткими гудками, но никто не посмотрел в его сторону. Опер шагнул к Петрову, выбросил вперед прямую ногу, норовя попасть в пах, Петров увернулся, наклонил корпус, ухватил опера за лодыжку, дернул на себя и повернул. Опер вскрикнул от боли, упал на асфальт, больно ударившись затылком. Сзади налетели два оперативника, повисли на плечах, стали заламывать руки. Это были крупные парни, знавшие толк в рукопашном бою, но Петров расшвырял их как щенков.
    Один из нападавших оказался на капоте повернувшей в переулок машины, сполз вниз, мягким местом на асфальт, в жижу из снега и грязи. Второй нападавший рухнул у бордюрного камня, но быстро поднялся, выхватил из-под полы плаща продолговатый предмет, хотел ударить по затылку Петрова, но схлопотал ногой в живот и снова отлетел к тротуару. Не сговариваясь, Ильин и Черных бросились вперед. Ильин сразу налетел на кулак, но устоял на ногах, отступил, снова пошел вперед, выставив левое плечо и согнув для прицельного удара правую руку. Где-то близко завизжала женщина в бордовом пальто и вязаной лохматой шапке, другая женщина, не разобравшись, что к чему, пронзительно закричала: тут человека грабят, - и побежала куда-то в темноту переулка.
    Черных захватил руку Петрова, провел болевой прием, но в ответ получил удар под ребра, кажется, били не кулаком, а кувалдой. Оглушенный болью, Черных вырвал руку, отступил. На плечах Петрова уже висели два оперативника, один из них все-таки изловчился и сумел садануть противника по затылку чем-то тяжелым. Другой ударил кулаком в лицо, постарался выполнить подсечку, но Петров, согнулся и борцовским приемом бросил опера через бедро. Черных снова рванул вперед, в горячке драки забыв приемы самбо, он старался просто дотянуться до физиономии этого отвратительного типа, чтобы впечатать в нее кулак, и таки дотянулся, ударил, но почему-то в следующую секунду оказался спиной на асфальте, в луже. Перед ним было белое небо, на лицо падали крупные водянистые снежинки.
    Дыхание перехватило, из груди рвались наружу хрипы и кашель, он оттолкнулся рукой, с усилием поднялся и увидел на мостовой темный клубок человеческих тел. Кто кого лупил, - не разобрать - эта борьбы проходила в полном молчании, слышны лишь короткие ругательства и сиплое дыхание. И кто знает, сколько бы продолжалась драка и чем кончилась, но самый крупный из оперов сумел подобраться сзади, провести удушающий захват, перекрыл воздух, заломил руку, волоком Петрова оттащили на тротуар, поставили на колени лицом к стене дома, навалившись, дернули руки за спину, надели наручники.
    Петров тяжело дышал, один рукав куртки был вырван, лицо залито кровью, кепка осталась на мостовой. Черных, которого переполняла злоба и горечь от неудачной борьбы, от испорченной заляпанной грязью одежды, подошел сзади, навернул кулаком по уху и добавил по затылку. Затем он сделал то, ради чего и был разыгран весь этот спектакль, все представление, превратившееся в гнусный отвратительный мордобой: Черных выгреб из своего кармана горсть патронов девятого калибра и ссыпал их в карман Петрова. Дойти до машины задержанный не смог, его подхватили под локти, довели, засунули на заднее сидение. Залезли оперативники, крепко сжав с обеих сторон, машина рванулась с места.
    В отделении милиции Черных отпустил оперативников и водителей, в присутствии понятых, - случайных прохожих с улицы, - провели личный обыск Петрова, изъяли двенадцать боевых патронов. Дежурный милиционер, стараясь не задерживать чекистов ни на минуту, быстро строчил протоколы. Черных возился с перепачканной одеждой и стращал Петрова долгим тюремным сроком за неподчинение сотрудникам правоохранительных органов и хранение боеприпасов. Перед уходом приказал старшему по званию милиционеру отправить Петрова в камеру, подвальную, самую холодную, - и не выпускать оттуда до понедельника.
    Личный обыск и вся эта протокольная возня заняла часа полтора, в ресторан они не успели. Дворами вышли на Проспект Мира, Ильин сел на троллейбус, сказал, что ему надо в «Детский мир», купить на день рождение любимому племяннику, пионеру, сборную модель самолета, - дал слово, надо выполнять. Черных в сказку о племяннике пионере не поверил, но спорить не стал, только рукой махнул. И правильно, что не поверил, Ильин вышел из троллейбуса через две остановки и направился к интересной женщине, молодой вдове, которая жила неподалеку и давно звала в гости, - в это время она уже вернулась с работы, а не выпитая бутылка коньяка у нее еще с прошлого раза осталась.
    Черных поймал такси, водитель, мордастый дядька, сказал, что ехать далеко и, главное, смена скоро заканчивается, он готов подбросить пассажира, - но придется накинуть хотя бы пятерку сверху. Черных, злой на весь мир, занял переднее сидение и с добродушной улыбкой ответил, что деньги не проблема, добавит, сколько надо. Когда приехали, он полез за пазуху, неторопливо раскрыл удостоверение майора КГБ и пообещал таксисту не пять рублей сверху, а пять лет лагерей по сто сорок седьмой статье, - за вымогательство.

Глава 2

    Среди рабочего дня Черных позвонил старый приятель Иван Федосеев, с которым вместе учились в Лесной школе КГБ, сказал надо бы встретиться, срочно, есть разговор. Можно скоротать вечер в ресторана «Пекин», у Федосеева там знакомый администратор, он проведет в зал, лучший, на седьмом этаже, и устроит столик на двоих. Они, пожалуй, могли осилить утку по-пекински и попробовать байцзю, китайскую водку, напиток особый, на любителя, вроде нашего спирта, но помягче, есть подозрение, что Черных китайская водка понравится больше нашей беленькой.
    Федосеев уговаривал очень настойчиво, значит, у него какая-то просьба, трудновыполнимая, хлопотная. Черных попытался придумать что-то спасительное, но собеседник прилепится как банный лист, как бы в шутку спросил, бьется ли в груди Черных сердце или оно огрубело, превратилось в камень, но ведь нет понятия более святого, чем старая дружба, и если друг обратился к другу, значит, - надо позарез.
    а, если Федосеев, этот пижон, про дружбу вспомнил, значит, с живого не слезет. Черных ответил, что встретиться можно, но не в «Пекине», в месте попроще, он сделал ударение на последнем слове, собеседник понимал язык недоговорок. В Пекине в пятничный вечер ужинали важные иностранцы, столики слушают из конторы, коротать время в этом заведении, - мука смертная, но, главное, уже в понедельник в первой половине дня пьяная болтовня, распечатанная на машинке, будет в особом отделе. Конечно, Черных и Соболев не продают секреты Родины, но все же…
    Встретились на Сретенке, у комиссионного магазина, поймали такси и поехали в «Днепр», там КГБ не слушает, оркестр, хоть и маленький, играет душевно и громко. Знакомый швейцар пропустил без очереди, метрдотель отвел за столик вдалеке от эстрады. Через час Федосеев, быстро захмелев, придвинулся ближе. К своей главной теме он подбирался осторожно, хотя Черных с первых же слов, с первого взгляда понял, что пятничный вечер можно угробить попусту, наверняка приятель по Лесной школе попросит за какого-нибудь собутыльника или родственника, попавшего в гнусную историю. Например, какой-нибудь его приятель залез в постель с девочкой, не достигшей восемнадцати, - и теперь хоть сухари суши… Если так, - Черных помогать не станет, пошлет подальше, надоело все это хуже горькой редьки…
    Но Федосеев выбрал другую тему. Он в родстве с известным артистом театра и кино Сергеем Семеновичем Ивановым. Конечно, Черных его сто раз видел в кино и по телеку, со стороны Иванов кажется успешным человеком. Кооператив, дача, кляча, жена вся в брюликах, как новогодняя елка… Но красивая жизнь – пустой пшик, есть обратная сторона медали, - человек, большой артист погряз в ненависти и зависти коллег, в интригах, злословии, анонимках, подлых вывертах чиновников из Государственного комитета по кинематографии, которые не дают выигрышных ролей. Чтобы свести концы с концами, бедолаге приходится халтурить в клубах на разных творческих вечерах, а не играть главные роли у Тарковского.
    Парню надо сделать, ну, предложение. Чтобы написал заявление и стал нештатным осведомителем КГБ. Кто надо в театре и Госкомкино узнает о новом, так сказать, статусе артиста, - и дела пойдут в гору. Ему перестанут отказывать в выезде за границу, и роли будут перепадать пусть не первосортные, ну, хоть какие-то… Черных хотел ответить, что Иванова он хорошо помнит, не только в кино его видел, но и в жизни, к сожалению, доводилось, давно пора этому олуху взяться за ум, тормознуть с выпивкой, если пить не умеет. И разобраться в своих поклонницах, которых у него целый гарем, - тогда не надо будет на Лубянку бегать с доносами. Но Черных нашел другие слова.
    - Это дело непростое. Пойми: у нас стукачей, - до черта. В очереди стоят видные ученые, чиновники, экономисты… Они надеются: как станут осведомителями – так все проблемы развеются, как туман. И выезд за границу, и премии с неба повалятся. Крупными купюрами. Но осведомители сейчас не особо нужны. Такое время с этими горбачевскими вывертами, что сами не знаем, чего ждать. Ты же знаком с обстановкой. Куда мы катимся, никто не знает, даже сам бедняга Михаил Сергеевич. Пожалуй, только его жена Раиса Максимовна, - в курсе, она же теперь главный человек в государстве.
    Черных напомнил рюмки, позвал официантку, попросил повторить мясной салат и принести еще «Боржоми». Человек практического ума, сейчас он решил: Федосееву помочь можно, но если однокашник решил отделаться этой водкой и закуской, а потом из очередной командировки пообещает привезти какую-нибудь пустяковину, никчемный копеечный сувенир, ответ – нет. Были времена, Черных помогал друзьям за спасибо, теперь он хочет взаимности.
    Сейчас Москва помешалась на магнитолах, двухкассетниках «Шарп», «Сони» или «Панасоники» - второй сорт, настоящее качество только у «Шарпа». Черных и сам при обыске у одного большого человека эту штуку видел, даже послушал. Звук такой, будто в концертном зале сидишь. За «Шарпы» выкладывают мешок наличных, но даже у спекулянтов очередь. Поэтому сейчас разведчики из командировок привозят подарки начальству, в том числе эти «Шарпы». Потратят деньги из тех, что выдают на представительские расходы, в отчете напишут, что передали некоторую сумму нужному человеку или в подпольный бордель его сводили, а сами покупают японскую технику для боссов. Все это знают, и всем плевать на представительские расходы, и вообще на все плевать, - лишь бы «Шарп» привезли.
    - Значит, никак? И ничего сделать нельзя?
    Черных не стал говорить с набитым ртом, просто покачал головой. Федосеев не мог скрыть разочарования, он поник, как цветочек на сквозняке, выпил без тоста, открыл вторую пачку «Мальборо». Не этого ответа он ждал, не за этими словами сюда пришел, вызвался платить за ужин, ведь он не какого-то случайного бомжа рекомендует, а Заслуженного, без пяти минут Народного артиста Советского Союза. Иванов на дружеской ноге с очень большими людьми, они по пьяни ему душу изливают, говорят такое, чего родной матери не скажут, ни жене, ни подруге. Иванов по натуре - свойский парень, простой, как две копейки, юморной, такому и говорить не захочешь, а выложишь все, самое сокровенное, без вопросов.
    - Может мне к начальству твоему обратиться, к Зимину? – спросил Федосеев. – Вы его Кузьмичом называете.…
    - Обратись, - кивнул Черных. – Кстати, это отличная идея. Поговори с ним. Он нормальный свойский дядька, и тебя хорошо помнит. Он только с виду серьезный. А так… Свой в доску.
    Черных знал, что к его непосредственному начальнику приятель обращаться не станет, испугается, - Зимин живет подчеркнуто скромно, даже аскетично, а ко многим сотрудникам из Первого главного управления, которые не вылезают из заграницы, особенно молодым кадровым разведчикам, относится с подчеркнутой неприязнью, среди своих называет их папенькиными сынками, безмозглыми выскочками, плейбоям, которые проползли в КГБ, чтобы ездить по европам и америкам, скупать чемоданами шмотки и, вернувшись из командировок, спекулировать, распускать хвост и шастать по девкам. Дерьмовые кадры, никчемные.
    Зимин с Федосеевым в кабак не пойдет, он непьющий, среднего роста худой мужчина, похожий на пересушенный сухарь, с вечно холодными руками и скрипучим голосом. С ним неприятно встречаться взглядом. Человеку, попавшему на прием к Зимину, в его лубянский кабинет, хочется сидеть, вжавшись в кресло, говорить только шепотом. Если Федосеев рискнет завести сомнительный разговор про вербовку артиста, - Кузьмич начальству напишет рапорт и так отошьет, что Федосеев долго будет помнить. Черных посмеивался про себя, представляя эту сцену.
    Федосеев тяжело вздохнул:
    - Что-то я сомневаюсь, ну, что он свой в доску… Кажется, я бы с ним работать не мог. Тяжелый человек, не очень приятный.
    - Это все показное, - Черных взял салфетку и стер с усов майонез. – Говорю же: он нормальный, свой… Люди к нему дверь ногой открывают. Да… Пнут дверь и заваливают.
    - Ну, ты уж скажешь…
    - Я-то знаю, я уж сколько лет с ним, по-солдатски говоря, из одного котелка ем.
    - Вот если бы с тобой вместе, тогда я бы пошел.
    Черных опять бесконечно долго жевал закуску и салат из печени трески, потом принялся копаться в зубах обломанной спичкой. И только выпив рюмку и закурив, вынес свой вердикт:
    - Нет, брат, такие разговоры один на один разговаривают. Без свидетелей.

*   *   *   *

    Сквозь дым, плавающий облаками, он смотрел на Фадосеева, на его пиджак в крупную клетку, роскошный галстук в красно-синюю полоску с золотой заколкой, запонки тоже золотые с цветной эмалью, шевелюра смазана блестящим гелем, ботинки из бордовой кожи с декоративными пряжками, - да, он выглядел хозяином жизни, вызывающе привлекательным. Раз посмотришь и решишь, - человек богатый, с обширными связями, с его ботинок еще не облетела пыль Западной Европы или Америки, а не из какой-нибудь захудалой социалистической Венгрии.
    - Нет, один я к нему не пойду, - вздохнул Федосеев. – Между нами: я его боюсь. Нет, ну ведь надо как-то помочь большому артисту…
    - Всем не поможешь, - сухо сказал Черных. - И чего тебе этот артист дался? Господи… Нашел за кого просить.
    Черных ел салат и думал, что бывший однокашник по Лесной школе неплохо устроился в жизни, его отец, большая шишка на Старой площади, постарался, сунул отпрыска в Первое главное управление, во внешнюю разведку, чтобы не в Москве болтался, а по заграницам. После Лесной школы Федосеев младший поработал в ТАССе, в московской редакции, где его научили писать заметки в два абзаца, затем был переведен в Главную редакцию иностранной информации ТАСС, получил удостоверение журналиста международника…
    Федосеев бывал за границей не дольше двух недель, приезжал якобы написать репортаж о какой-нибудь международной конференции, совещании или про крупный митинг в защиту мира во все мире. И выполнял поручения конторы, встречался с кем надо, что-то передавал, что-то забирал, - и обратно в Москву. Разъездная работа его устраивала, так интереснее, живешь в приличном отеле, а не на паршивой казенной квартире с тараканами.
    Черных думал об этом как-то отстраненно, без зависти, хорошо понимая: жизнь так устроена, одному дано право порхать от цветочка к цветочку, из Канады в Австралию, из Америки в Италию, а другому надо в дерьме копаться, - работа такая, и судьба такая, ничего тут завистью не изменишь, только сам изведешься. Стоит только зависти поселиться в душе, прикинувшись мелким забавным щеночком, - и хана, зависть быстро превратится в здорового злого пса и сожрет тебя изнутри, без остатка.
    - Я говорил: родственник он, муж сестры жены, - вздохнул Федосеев. - Короче, свояк. Так бы я и просить не стал. Но он меня достает, - его за границу не пускают уже года полтора. Жена за него просит. Блин, им кажется, что в конторе медом намазано.
    - А, ну тогда другое дело, - сжалился Черных. – Но, сам понимаешь, без подарка к начальству не сунешься. Говорят, магнитолы «Шарп» - неплохие. Но только последние модели, из самых дорогих, сделанные в Японии.
    Федосеев засуетился, сказал, что сам поедет только через месяц, а вернется через полтора, - это долго. Да и командировка паршивая, - куда-то в Бельгию, он там никогда не был, да и желания нет ехать. Может быть, там с аппаратурой вообще голяк, ничего современного, одни гонконговские подделки, кустарщина, которая ломается на следующий день. Но вот-вот, буквально через неделю, а то и раньше, из Англии прилетает дипломат, он многим обязан Федосееву, он найдет в Лондоне лучшую модель «Шарпа», самую дорогую, самую престижную, - только бы дело сделать. Он позвал официанта, заказал блюдо мясной закуски, бутылку «пшеничной» и пару «жигулевского», ресторанная наценка – больше трехсот процентов, но на друзьях не экономят.
    Уже по ту сторону ночи вышли на воздух, подморозило, светила луна, плавали голубые снежинки. Друзья, выбрав место под фонарем, долго тискали друг друга в объятиях, пробовали запеть студенческую песню, про чекистов, солдат революции, с горячей головой и холодным сердцем, или наоборот, горячим сердцем, - но слова плохо помнили.
    Наконец, довольные друг другом, разъехались.

*   *   *   *

    Через неделю Черных сам завернул к дипломату, коридор огромной квартиры в Безбожном переулке был до потолка заставлен баулами и чемоданами. Дипломат вынес из комнаты коробку с «Шарпом» и сказал, что вещь потрясающая, редкостная. От себя подарил «товарищу из органов» пустяковину - пепельницу на батарейке, которая втягивает в себя дым сигареты и очищает воздух, пропуская его через угольный фильтр, и блок фирменного американского «Мальборо». Черных дома послушал единственную кассету и остался доволен звучанием «Шарпа», да, умеют японцы технику делать, а мы только бесполезные ракеты клепаем, а вот чего-нибудь для людей сообразить, хоть приличный холодильник или газовую плиту, - кишка тонка.
    На следующий день он зашел к Кузьмичу, подарил ему чудо пепельницу и блок «Мальборо», - старик растрогался до слез. Черных сказал, что ему для разработки одного фарцовщика и спекулянта валютой, может пригодиться гражданин такой-то, кстати, известная личность, Заслуженный артист СССР, без пяти минут Народный. Можно сделать ему предложение о нештатном сотрудничестве, он не откажет. Кузьмич, увлеченный пепельницей, даже до конца не дослушал, махнул рукой, мол, делай, как знаешь, чего ты меня по пустякам дергаешь.
    Через пару дней приехал Заслуженный артист, он зачем-то надел черные очки, обмотал шею шарфом до самого подбородка, будто хотел сыграть шпиона в реальной жизни. Бедняга волновался, как девушка на первом свидании, потел, ерзал на стуле и заговаривался. Черных обещал позвонить в партийную организацию театра и снять все проблемы с заграничной поездкой. Дрожащей рукой артист написал агентурную расписку, полез в папочку, достал несколько страничек, сколотых скрепкой.
    Черных подумал: только этого не хватало, новый осведомитель, проявляя завидную прыть, уже написал первое агентурное донесение, скорее всего, донос на чиновника из Госкино СССР, который запретил Заслуженному сниматься в роли революционера, потому что моральный облик слишком низкий, даже низменный. Но это оказалась кляуза на директора театра: спит с молодыми актрисами, рассказывает политические анекдоты, пьет запоем и проч. Черных внимательно прочитал напечатанный на машинке текст и объяснил, что выражений «я думаю», «я подозреваю», «мне кажется», «у меня есть серьезное подозрение», «у меня складывается мнение» - употреблять не надо. В Госбезопасности сами решат, что им думать, кого подозревать и чего избегать.
    Надо сухо и сжато излагать саму суть событий и хорошо бы, - не более двух страниц. Сюда больше приходить не надо, когда будет готов следующий донос, то есть донесение, позвоните по такому-то телефону, позовите Валерия Снегирева, он помощник куратора, то есть Черных. Надо договориться с ним о встрече в удобном месте. Черных поднялся, поправил галстук и сказал, что желает новому нештатному сотруднику успехов и удачи в его многотрудном и опасном деле.
    Иванов был счастлив уйти, даже очки забыл, быстро вспомнил про них, но назад не вернулся. Черных решил про себя, что Заслуженный артист – еще та падаль. Порвал донесение и бросил в корзину.

Глава 3

    Павел Черных начал рабочий день со стакана крепкого чая с сахаром. Как обычно, он сидел в кресле, закинув ноги на рабочий стол и, чтобы брюки не мялись, положил на край том из полного собрания сочинений Владимира Ильича Ленина. Листал бумаги и думал, что оперативники пока не нашли путь к Юрию Кузнецову, по всем прикидкам он в Питере, но Питер большой, время идет, ничего не происходит, надо что-то докладывать начальству… Что ж, пока суть да дело, нужно все доделать в Москве. Петров помещен в одиночку Бутырской следственной тюрьмы, дело скоро сошьют, передадут в суд, там резину тянуть не будут, два-три заседания, - и оглашение приговора, Петров отчалит в места не столь отдаленные и надолго там задержится, с ним ясно…
    В московском списке – остался бывший прапорщик Матвеев Вадим Евгеньевич, демобилизован по ранению. После госпиталя вернулся на родину в Подмосковье, учился и работал, теперь занимает должность заместителя управляющего строительным трестом. Да, Матвеев, пожалуй, единственный из компании неудачников, кто не терял времени, он выбивался в люди: начинал прорабом, учился на вечернем отделении строительного института, а потом ему просто повезло или нашлись хорошие связи, но так или иначе, - в Московском обкоме партии заметили несколько газетных статеек за подписью Матвеева о прогрессивных методах строительства. И его, начальника СМУ, подняли аж до заместителя управляющего трестом…
    На личном фронте все шло с переменным успехом: дважды был женат, и разведен дважды. Не жадный, всегда при деньгах. Вот характеристика из профсоюзной организации, бумажка понадобилась для туристической поездки в Болгарию, а позже в Югославию, - пишут, что принципиальный, ведет общественную работу, кандидат в члены КПСС…
    Недавно его видели в компании двух западных немцев, они провели вечер в ресторане «Берлин». Среди знакомых - чиновники из Госстроя, парочка известных артисток и даже знаменитый фокусник, которого по телевизору часто показывают… Да, если сидишь на дефиците, импортной плитке, сантехнике и паркете, - можно позволить себе дружбу со знаменитостями. Такова жизнь, - любой гражданин Советского Союза, самый сознательный партиец, самый несгибаемый коммунист, за несколько ящиков импортной плитки и голубой унитаз – душу отдаст и спасибо скажет.
    В собственности - кооперативная квартира, автомобиль «жигули», на десяти сотках хороший дом с мансардой, все удобства плюс гараж и баня. Видимо, там гражданин Матвеев проводит время с популярными артистками и фокусником. Вот жизнь… Куда стремиться, зачем надрываться и наживать грыжу, если коммунизм уже построен, ну, для отдельно взятого гражданина. В планах Матвеева - круиз вокруг Европы на пассажирском лайнере. Бедняга еще не знает, что попал в разработку Госбезопасности, и теперь его планы ничего не стоят.
    Черных вытащил из конверта фотографии.
    Крупный мужчина с вьющимися русыми волосами, приличный костюм, золотой перстень. Хоть на доску почета вешай, вот только взгляд странный, ускользающий, он никогда не смотрит в объектив, а косит куда-то в сторону, подлый взгляд, воровской. И что с ним делать, с этим хозяйственником? Устроить внеплановую ревизию и посадить, заткнуть куда-нибудь в Красноярский край, с глаз подальше. А если он честный фраер, если концы с концами сойдутся? Хотя это вряд ли, занимать такую должность и не воровать, - глупо. Зачем тогда он карабкался наверх…

*   *   *   *

    Черных бросил папку, спустил ноги со стола и позвонил заместителю главного врача психиатрической больницы имени Ганнушкина на Потешной улице, узнать, как чувствует себя Олег Сидорович, по прозвищу Раскольников, если он более или менее в порядке, пусть подготовят его к визиту чекистов. Нужна гражданская одежда, куртка, какая-нибудь обувь. Через два часа Черных сидел в подвальном кабинете психиатрической больницы, курил и ждал, когда приведут Сидоровича. Хотелось задрать ноги и положить на стол, но стола как такового тут не было, только тумбочка, покрытая клеенкой. Из мебели три стула, привинченных к полу, и кушетка, гуляли сквозняки, окошко под потолком покрылись ледяной коркой.
    Черных думал, что с Матвеевым не надо мудрить, лучше действовать просто и решительно. Задать ему несколько вопросов: с кем, когда и при каких обстоятельствах он обсуждал ту историю восьмилетней давности? Ведь не мог же он все эти годы молчать, ясно, - не мог. Но Матвеев крепкий орешек, ему трудно будет развязать язык, самый верный путь – уложить его в больницу, для этого - нанести более или менее серьезную травму или травмы.
    В больнице его будут ждать новые испытания. Душная и жаркая одноместная палата, одноразовое скудное питание, медицинская сестра, которая, сколько ее ни зови, часами не подойдет, доктор окажется полным дураком, посетителей не пустят. Матвеев останется без обезболивающих препаратов, в одиночестве, в неизвестности… В таком состоянии он за пару недель слегка сдвинется рассудком и расскажет все, что знает. Тем временем сотрудники ОБХСС проведут ревизию на складе строительного треста, из больницы Матвеев переедет в тюрьму, а там суд, срок, - и дело сделано.
    Дверь открылась, порог переступил худой коротко стриженый мужчина лет сорока в больничной одежде: фланелевых шутовских штанишках и застиранной синей курточке, обут в кожаные шлепанцы на босу ногу. Санитар, сопровождавший больного, сказал, что будет ждать в коридоре. Сидорович он же Раскольников тепло улыбнулся, подошел в Черных, вставшему навстречу, с чувством пожал руку и даже обнял за плечи, занял стул, спросив разрешения, потянулся к пачке сигарет, лежавшей на тумбочке.
    - Олег, не буду ходить вокруг да около, - сказал Черных, он выглядел растроганным. – У меня хорошие новости. Очень хорошие. Разговаривал с твоим врачом, он сказал, что курс лечения подошел к концу, - ты вполне здоров. Соблюдал режим, принимал лекарства, короче, - молодец. И я рад за тебя, честное слово. Понимаю, каково почти здоровому человеку торчать в казенном доме…
    - А когда выпустят? – Сидорович пыхнул дымом, почему-то не проявив особой радости по поводу своего чудесного исцеления.
    - Прямо сейчас, - улыбнулся Черных. – Мы не будем оставаться здесь ни одной лишней минуты. Наверху в канцелярии уже готовят бумаги. И все, – свободен. Вон твоя одежда.
    Он показал на стопку тряпья и пару стоптанных башмаков в углу, на кушетке. Сидорович докурил сигарету и стал грызть ногти. Психиатр, с которым час назад разговаривал Черных, сказал нечто противоположное: шизофрения обострилась, в прошлом месяце больного дважды помещали в отдельный бокс и фиксировали, увеличена доза психотропных лекарств, но результата пока нет. Врач не советовал забирать Сидоровича из больницы, даже на короткое время, поскольку может случиться приступ неконтролируемой агрессии, что и раньше бывало, но сегодня Черных не хотел слушать советы.
    - Правда, есть и неприятная новость, - продолжил Черных. - На прошлой неделе твою жену видели с одним мужчиной… Говорят, они в близких отношениях.
    - Тогда у меня вопрос, - Сидорович грыз ногти и не отрывал взгляда от стопки одежды. - Прошлый раз вы показывали мужчину, ну, с которым мне изменяет жена. И разрешили его наказать. Значит, тогда вы ошиблись? Я зашиб не того?
    - Все правильно, не было ошибки. С тем мужчиной твоя жена тоже спала. А потом с другим.
    - Почему он выбрал именно мою жену, неужели в Москве мало женщин?
    - Ты сам знаешь ответ. Твоя жена красивая и добрая, - вот и… Она не смогла противостоять его натиску. Мне кажется, первый раз он взял ее силой. Понимаешь? А дальше все покатилось… Он друзей привел. И пошло, поехало…
    Чтобы окончательно не запутаться в женах, любовниках, насильниках и их друзьях, Черных оборвал разговор и прикурил сигарету. Далась Сидоровичу эта мифическая жена, ведь он и женат был один раз. Это была приличная женщина, библиотекарша, не самая красивая, мужчины ей мало интересовались. Брак существовал около полугода, в итоге библиотекаршу доставили в больницу с травмами средней тяжести, с пробитой головой. После выписки из больницы она, скрывалась от Сидоровича, даже переехала в другой город и обратно, в супружеское гнездышко, больше не вернулась. Спустя время он нашел симпатичную сожительницу, обещал отвести ее в загс, но подружка вовремя включила заднюю передачу.
    Возможно, мифическую жену бедняга придумал бессонными ночами в этой самой психушке, или, скажем, в Белых столбах, где его тоже хорошо знают и помнят. Потом придумал ее измену, вторую измену... Черт знает, какая каша у него в голове. Шесть лет назад Сидорович случайно попал в поле зрение чекистов, он проходил обвиняемым по уголовному делу об убийстве старухи, бывшей жительницы Балашихи, которая под грабительские проценты сужала нуждающихся деньгами. Сидорович почему-то решил, что бабка - сводня, она угрозами и шантажом заставляет жену ходить к разным мужчинам и получает деньги за посредничество и сексуальные услуги.

*   *   *   *

    Бабка была задушена двужильным электрическим проводом, Сидоровича задержали. При обыске в доме старухи милиционеры нашли тайник с долларами США и английскими фунтами и, как полагается, передали все материалы КГБ. Тогда Черных обратил внимание на этого парня, решив, что, играя на ревности Раскольникова, его можно использовать для грязной работы, которую не с руки поручать кадровым чекистам, - кого-нибудь избить, припугнуть. Сидорович еще до начала болезни окончил московский институт физкультуры, перворазрядник по боксу и мышц у него больше, чем мозгов.
    За старушку процентщицу судья, посоветовавшись с Госбезопасностью, назначила принудительное лечение в психушке. Черных наведывался сюда время от времени, несколько раз вытаскивал Раскольникова на «оперативные мероприятия», а потом привозил назад и премировал печеньем и сигаретами. Иногда посылал к праздникам что-то съедобное.
    Раскольников вышел из глубокой задумчивости и сказал:
    - Сегодня ночью я слышал, что она опять изменила. Не по своей воле. Ее заставили…
    - От кого слышал?
    - Не важно, слышал и все. Теперь об этом уже многие знают, этого не скрыть. В палате, когда я выхожу, об этом шепчутся. И я снова в дурацком положении, - муж с рогами. Отсюда, из больницы, я не мог помочь ей. Не могу ничего исправить. Ты его знаешь?
    Черных полез в карман и положил на стол конверт. Сидорович долго разглядывал каждую карточку, тасовал их, словно карты, и снова смотрел на снабженца Матвеева долгим недобрым взглядом.
    - Кто он?
    - Кто бы ни был, он ее любовник. А вообще - по торговой части. Если хочешь с ним встретиться, я, пожалуй, смогу все устроить. Может быть, сегодня.
    В глазах Сидоровича загорелись оранжевые огоньки, будто он смотрел не на фотографии, а на яркое пламя. Черных кивнул на вещи и велел переодеваться.

*   *   *   *

    Во внутреннем дворе ждали синие жигули, за рулем сидел Вадим Ильин. Через некоторое время оказались в Солнцево, неподалеку от железнодорожных путей, с неба летел снег с дождем, гудели товарные составы. Метров в пятидесяти на отшибе стоял трехэтажный желтый дом, один подъезд, над ним навес, сбитый из досок. Здесь жила мать Матвеева, он навещал ее по средам, после работы. Сначала ехал на склад строительных материалов, что на другой стороне железки, затем сюда.
    - Да, Ира будет мне благодарна, когда я разберусь с насильником.
    - Какая Ира?
    - Ну, жена моя.
    Черных подумал, что каждый раз Сидорович называет свою жену разными именами, сегодня она Ира. Или он уверен, что состоит в браке сразу с несколькими женщинами? Трудно сказать. Черных пересел на заднее сидение и, набравшись терпения, стал разжевывать задание, повторяя по пять раз одно и то же. Сценарий такой: любовник жены живет на последнем третьем этаже, надо ждать его на верхней площадке между пролетами лестницы, это самое удобное место. Он пунктуальный, не любит опозданий, придет где-то в пять с четвертью, потому что сегодня работает на складе, тут рядом. Сидорович может крепко вломить ему, да, от всей души, сломать руку или ногу, на выбор… Но голова должна остаться на месте.
    Сидорович стоит у окна и смотрит на улицу, Матвеев идет по ступенькам, он минует лестничную площадку. Когда снабженец начнет подниматься по последнему пролету, Сидорович достанет из-под полы кусок арматуры и ударит любовника по ногам. Бить надо не кулаком, а именно железным прутом, и только со спины, этот Матвеев опасный тип, он хорошо дерется, важно не дать ему шанса. Ударил, еще раз ударил... Черных достал из-под сидения арматурный прут.
    Потом надо вытащить кошелек, чтобы менты, когда приедут на место происшествия, подумали – действовал грабитель, а не ревнивый муж. Когда все кончится, Сидорович спустится вниз, выйдет на улицу и свернет налево, - там высокий глухой забор, вон он, отсюда видно, створки ворот открыты настежь. А за забором пустырь, занесенный снегом, - машина будет там стоять, чтобы с улицы на нее не обратили внимания.
    - Сейчас без двадцати пять, - сказал Черных. – Ступай. В подъезде погреешься.
    Сидорович в коротком сереньком пальтишке и шапке из искусственной цигейки, пряча под полой железный прут, заспешил к дому, на ходу курил и сплевывал в снег. Потянулись минуты ожидания.
    - Это хорошая идея, – положить Матвеева в больницу, - сказал Ильин. – Человек постоянно чувствует боль, но, главное, тяготится своим беспомощным состоянием, неизвестностью. Ему кажется, что диагноз страшный, а врач скрывает правду. Появляется страх смерти. Надо договориться, чтобы не пускали мать. Мы с ним поговорим раз, другой… Если будет вола вертеть, еще чего-нибудь сломаем. Даже Раскольникова звать не будем.
    Черных молча кивнул, развернул сегодняшнюю газету и прочитал заметку о вреде алкоголя, а потом другую, доктор наук рассказывал, что социалистическая экономика уверенно поднимается вверх, растет как на дрожжах, а западная приближается к упадку и, как следствие, - гниению.
    - Прибыл, - сказал Ильин.
    Черных бросил газету. У подъезда остановилась желтые жигули, появился Матвеев в пальто и кепке, в руке белый пакет, пластик обтягивал молочные бутылки, в другой руке какой-то бумажный сверток. На крыльце он потопал ногами, стряхивая снег, вошел. Черных посмотрел на часы, секундная стрелка сделала один круг, затем другой, - Ильин тронул машину с места, проехал немного и свернул в открытые ворота на пустырь, - секундная стрелка обежала еще несколько кругов, Сидорович не возвращался.
    Черных, чувствуя беду, вылез из машины, дошагал до ворот, - на улице никого. Он подумал, что ждать дальше нельзя, надо идти и выяснить, что там в подъезде стряслось, но решил постоять еще немного, на исходе четвертой минуты дверь хлопнула. Даже издалека было видно, что серое пальтишко Сидоровича на животе и груди заляпано кровью, и брюки в пятнах, ладони тоже в крови, нет, он не ранен, идет бодро, значит, это кровь Матвеева… Что же с ним сделал этот проклятый псих? В Руке Сидорович держал пакет из плотной почтовой бумаги, помахивал им на ходу. Откуда взялся этот пакет? Черных отступил назад, к машине, Сидорович вошел в ворота, сделал несколько шагов, остановился. Стало совсем тихо.
    - Что ты так долго? – спросил Черных.
    - Я задал ему несколько вопросов. Мы поговорили. Вот, посмотри.
    Сидорович бросил на снег почтовый пакет, Черных наклонился, в пакете - человеческая ладонь, на безымянном пальце золотой перстень, тот самый, что носил Матвеев. За одну секунду в голове пронесся целый ураган мыслей. Откуда у Сидоровича нож или топорик? С какой целью он отрезал руку? Жив Матвеев или…
    - Ты что наделал, дурень. Зачем ты отрезал кисть руки?
    - Этой рукой он ласкал Лену.
    - Полчаса назад она была Ирой.
    - И что с того? Вы сами даете ей разные имена. Чтобы меня запутать.
    - Как ты ухитрился отрезать руку, чем?
    - Разбитой бутылкой, но это не важно.
    Сидорович запустил руку в карман и кинул на снег что-то темно-красное. Черных похолодел душой, - этот урод бедняге член оттяпал.
    - Он мне кое-что сказал, - Раскольников перешел на крик. – Сказал… Ну, перед смертью люди не врут. Он сказал, что ты… Ты тоже в их банде. Ты тоже приходил насиловать мою жену. Каждый вечер. В присутствии других мужчин. Да, ты насиловал Елену. Надругался над ней. Ты и сейчас делаешь ей больно, издеваешься. Вы с ним заодно. Твари…
    - Слышь, он соврал, - крикнул Черных, отходя назад, но было поздно.
    Сидорович уже бросился на него, как бык. Противников разделяло всего несколько метров, Черных успел отступить в сторону, выхватил из кармана пальто пистолет и выстрелил от бедра, не поднимая руки до уровня плеча. Сидорович остановился, сделал еще шаг, нагнул голову, будто увидел на снегу брошенный член, и удивился находке, затем он медленно опустился на колени, из носа полилась кровь, шапка сползла на затылок. Еще дважды прозвучали хлопки выстрелов, на путях загудел локомотив.
    Черных сел в машину, выругался последними словами, - теперь надо вызывать милицию и писать разные бумажки, - иначе нельзя. Неизвестный гражданин без документов, по виду бродяга, психопат, бросился с ножом на оперативного сотрудника КГБ, находившегося при исполнение служебных обязанностей, – и был убит из табельного оружия. Позднее милиционеры сами, без чужих подсказок, найдут в подъезде оскопленный труп Макарова.
    Ильин словно прочитал чужие мысли, достал из бардачка финку с наборной плексигласовой рукояткой, вышел и вложил ее в руку убитого.